Елена Семенова
Григорий Аросев. Записки изолгавшегося: Сборник рассказов.
– М.: Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ, 2011. – 264 с.
Классифицировать прозу вредно, бессмысленно, но, может быть, из чувства противоречия всегда интересно и соблазнительно. Ведь таким образом формируя схемку, удается уловить хотя бы некоторый, может быть примерный, вектор развития творчества писателя.
Есть авторы, которые идут от общего к частному, то есть рисуют образы, отталкиваясь от социальных явлений, как пловец в море отталкивается от водной массы. Другие же, условно говоря, просто не гребут. Не в плане того, что они идут на одно – они просто уходят в себя, и все окружающие события в целом определяются индуктивной способностью их лирического героя. Наверное, только титаны вроде Толстого способны действовать многонаправленно. Так вот, проза молодого писателя Григория Аросева, издавшего свой первый сборник рассказов, тяготеет именно ко второму подвиду. Идет ли речь от первого лица, наблюдает ли автор за своими персонажами со стороны, коньком повествования становится акцентированное (временами до паранойи), сосредоточенное описание всего спектра психологических состояний.
Наибольшего накала, когда ощущения (происходящие то ли в уме персонажа, то ли в реальности) уже перетекают в мистику, эта особенность достигает в рассказах «Кукла. История одного безумия» – о странном гипнотическом влечении к сестрам-близнецам, носящим одно имя Вероника и в рассказе «Девочка на коньках», в котором сатана исполняет тайное желание героя – читать мысли. В рассказе «Персонажи Жана-Баттиста» – это вскрытие отношений во внешне удачной семье, передаче которого не в последнюю очередь способствует кинематографичность – повторение первой сцены в финале, когда читатель видит то же, но в ином свете. В «Звонке из Торонто» – попытка проанализировать ощущения бодрого старикана, отца недружного семейства. В «Кармане и ручке» в форме дневника автор расследует историю брата, погибшего на фронте. В глаза бросается некоторая конспективность, рваность письма. Для сценария, где многое потом досказывается мимикой, жестами, вторым планом ее прекрасно можно рассмотреть как прием, но в случае чистой прозы такие белые пятна временами кажутся недодуманностью, непрорисованностью.
Наиболее цельными, как бы отлитыми в бронзе, в этом контексте кажутся «Встречный разъезд (Садова)», рисующий историю странной, почти платонической любви, и рассказ «Записки изолгавшегося», в котором герой по слабости ли душевной или из-за внезапного осознания любви к погибшей жене загоняет себя в ловушку вранья перед близкими. Так или иначе, во время чтения ощущаешь униженность, слабость, жалкость, раздавленность все-таки симпатичного персонажа. Рассказы Аросева увлекательны, ибо переживания прошиты динамичными, непредсказуемыми сюжетными стежками. Но все-таки, несмотря на скорость перемещения персонажа в реальном и вымышленном пространстве, начинаешь ощущать, что он напоминает космонавта, оказавшегося в безвоздушном пространстве с некоторым конечным количеством воздуха и еды (апокалипсический момент, кстати, присутствует в рассказе «Футбол как отходная», где мир стоит на грани техногенной катастрофы). Но, может быть, именно этот враждебный злобный вакуум, материализованный любовью как болезнью и равнодушием как данностью, наилучшим образом способствует общей концентрации художественно-аналитических средств.
