Ксения Богаевская
А кому-то – дядя Вася.
Василий Кандинский. Пестрая жизнь. Мюнхен, Ленбаххаус
В этом году в одном месяце совпали две памятные даты, объединившие имена автора публикуемых воспоминаний и их героя. 2 декабря исполняется 100 лет со дня рождения историка литературы, пушкиниста и библиографа Ксении Петровны Богаевской. Две недели отделяют этот юбилей от другой, более скромной, но ничуть не менее заметной даты – 16 декабря исполнится 145 лет со дня рождения выдающегося художника и теоретика искусства Василия Васильевича Кандинского.
Предваряя публикацию «скромных», по выражению их автора, мемуарных записей, сказать несколько слов о судьбе Богаевской. Она родилась в Москве. С детства проявляла интерес к литературе и изобразительному искусству. В октябре 1927 года она поступила на Высшие государственные литературные курсы, где познакомилась с Мстиславом Александровичем Цявловским, работавшим в то время над составлением «Словаря пушкинского языка». Ученый привлек ее к библиографической работе. Осенью 1929 года Литературные курсы закрылись, и некоторые студенты были приняты в Московский университет. Для Богаевской главным препятствием стало ее дворянское происхождение (ее мать – урожденная княжна Львова). Да и заочное отделение при Государственной академии художественных наук, куда она записалась, вскоре прекратило свое существование – академия была расформирована и переименована. Таким образом, молодая исследовательница была лишена возможности получить высшее образование. С этого времени она становится постоянным секретарем Цявловского, помогает ему в составлении и редактуре «Путеводителя по Пушкину» (1930), а также в подготовке его собственных работ. В 1933 году Богаевская стала научным сотрудником Литературного музея, основателем и первым директором которого был Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, а в 1936 году была принята в штат Всесоюзной пушкинской выставки. Впоследствии, когда на основе ее богатейшей коллекции был создан музей, Богаевская начала работу в Секторе рукописей, которым руководил Цявловский. В 1939 году вернулась на работу в Литературный музей. К этому времени уже увидела свет ее книга «Пушкин в печати за сто лет (1837–1937)», ставшая итогом многолетних библиографических поисков. В годы Великой Отечественной войны она приступила к составлению библиографического указателя, посвященного жизни и творчеству Белинского. Кроме того, Цявловский, задумавший в это время «Летопись жизни Пушкина», предложил Богаевской принять участие и в этой работе.
В 1949 году Богаевская стала сотрудницей редакции «Литературного наследства» и на протяжении пяти десятилетий участвовала как редактор, библиограф и автор в подготовке многих томов этого фундаментального издания, посвященных Пушкину, Белинскому, Тургеневу, Достоевскому, Чехову, литературному наследию декабристов. Вместе с Ильей Самойловичем Зильберштейном она собирала материалы для тома, посвященного Лескову, – под названием «Неизданный Лесков» он вышел в двух книгах в 1997–2000 годах. Богаевская выступила в нем не только как ответственный редактор, но и как автор ряда публикаций. Собирание, изучение и издание литературного наследия Лескова стали своего рода духовным завещанием мужа Ксении Петровны – Сергея Петровича Шестерикова, знатока творчества Лескова, талантливого литературоведа, погибшего в 1941 году на фронтах Великой Отечественной войны.
В 1960–1990-е годы она постоянно обращалась к работе над воспоминаниями. Ее работы посвящены Мстиславу и Татьяне Цявловским, Сергею Шестерикову, Юлиану Оксману, Илье Зильберштейну, Сергею Макашину, Ивану Сергиевскому, Борису Томашевскому, Павлу Шереметеву, Георгию Шенгели, наконец, совсем краткие, но весьма любопытные наброски, посвященные Михаилу Кузмину и Андрею Белому.
Умерла Ксения Петровна 4 июля 2002 года в Москве, на 91-м году жизни.
К числу тех записей, которые она не успела или по своей скромности не захотела публиковать, относятся и те три машинописные страницы, которые мы и предлагаем вниманию читателей. Воспоминания о Кандинском публикуются по авторизованной машинописи, хранящейся в фонде Шестерикова–Богаевской в Российском государственном архиве литературы и искусства.
Максим Фролов
═
***
Я пишу эти несколько строк о Кандинском, очень незначительных и скромных, ибо, кто знает, что может понадобиться в будущем для биографии выдающегося человека?
Василий Васильевич Кандинский – знаменитый в Европе художник, основоположник абстрактной живописи, был большим другом моих родителей.
В молодости он хотел стать политэкономом, увлекался правом и учился вместе с моим отцом Петром Михайловичем Богаевским в Московском университете. Отсюда и произошло их знакомство (мой отец окончил юридический факультет в 1891 году; когда окончил Кандинский – не знаю <художник окончил юридический факультет Московского университета в 1893 году. – Прим. публ.>).
Связывали их также этнографические интересы <оба они были членами Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии; в 1889 году, прервав учебу в университете по состоянию здоровья, Кандинский отправился в этнографическую экспедицию по Вологодской губернии (подробнее об этом см. статьи и публикации литературного наследия художника, осуществленные Натальей Автономовой). – Прим. публ.>.
15 июня 1894 г. мои родители повенчались. Кандинский был шафером на их свадьбе.
Вскоре он стал большим другом и моей матери. Часто (в годы 1903–1910) они встречались за границей, в особенности в Мюнхене, где Кандинский много лет жил, занимаясь живописью (он называл Мюнхен своим «вторым домом» <в 1896–1914 годах художник жил и работал в Мюнхене, затем вернулся в Москву. – Прим. публ.>).
***
На его книге «Uber das geistige in der Kunst» <«О духовном в искусстве». – Прим. публ.> (Mьnchen, 1912) имеется надпись: «Неизменному другу Б.Д.Богаевской. Кандинский. Мюнхен 28 XII 11».
Моя мать говорила мне, что она уничтожила «целый сундук» писем к ней Кандинского, считая, что их отношения касались только их одних и не должны стать общим достоянием. Избежали уничтожения лишь семь открыток (за 1902–1907 гг.), обнаруженных мною в альбоме с заграничными видами.
На одной из них без даты, видимо 1905 года, Кандинский писал маме из Туниса в Париж: «Быть может, мы увидимся где-нибудь в Италии <┘> Последние вести с войны делают мучит<ельную> путаницу чувств. Шатания русск<ого> правительства ужасны».
26 апреля 1914 г. на открытке с видом Айнмиллерштрассе в Мюнхене он спрашивал маму: «Узнаешь ли свои ворота? Ух, давно это было! Не правда ли? Мой дом, кажется, будет готов в июле. В августе надеюсь приехать и уже в нем остановиться┘» (дом Кандинского, построенный по его рисунку, сохранился: в Долгом пер., ныне ул. Бурденко, № 8/1).
6 января 1914 г.: «Сердечный привет тебе, милой крестнице и желания всего, всего лучшего в новом году». «Крестницей» Кандинского была я (но крестил он меня заочно, т.к. сам в это время, в январе 1912 года, находился в Мюнхене).
***
Мама говорила, что Кандинский очень любил повторять фразу из «Короля Лира» Шекспира: «Дуй, ветр, пока не лопнут щеки». В одном из писем к ней он сообщал о том, как И.Э.Грабарь, посмотрев какую-то его новую картину, промолчал явно неодобрительно, и заканчивал строкой: «Дуй, ветр, пока не лопнут щеки!»
***
Я рано начала говорить. В один из приходов к нам Кандинского, осенью 1912 года, мама рассказала ему, что я знаю уже многие слова (мне в это время было 10 месяцев). Он рассмеялся и ответил:
– Все матери одинаковы. Этого не может быть!
Но как раз в это время вошла няня со мной на руках. «Яблоки!» – закричала я, увидев на столе вазу с фруктами.
– Теперь я верю, – сказал Кандинский.
***
К сожалению, я была слишком мала, когда мы расстались с Кандинским, и он навсегда уехал за границу <в 1921 году Кандинский покинул Россию навсегда, уехав в Берлин; в 1933 году, после прихода к власти нацистов, переселился во Францию, где и окончил свои дни. – Прим. публ.>.
Помню только баловавшего меня «дядю Васю», высокого человека в безукоризненном черном костюме с белыми воротничками. Он меня всегда сажал на ногу и качал.
В памяти остался один конкретный маленький эпизод.
Кандинский входит в нашу столовую (в квартире в доме Бабанина в Клементовском пер., ныне дом № 8) с подарком для меня – плетеной игрушечной мебелью. Я бросаюсь к нему навстречу и хочу обнять, а он с испугом меня отстраняет и спрашивает маму:
– Что это? У нее флюс?
На самом деле щека моя оттопыривалась от засунутой туда конфеты. Потом я уже оказываюсь у него на коленях, прыгаю и блаженствую от ощущения душевной близости и любви.
1981 г.
Публикация и предисловие Максима Фролова.
