Слава Сергеев
Бесконечная советская паутина. А хочется пробиться, хочется разглядеть хоть что-то.
Рисунок Николая Эстиса
Юрий Трифонов. Собрание сочинений: Т. 1. Московские повести; Т. 2. Дом на набережной; Т. 3. Старик; Т. 4. Время и место.
– М.: АСТ, 2011. – 1550 с.
Последний раз собрание сочинений этого выдающегося русского писателя выходило, если не ошибаюсь, еще при «союзе советских» – больше 25 лет назад, а прилично сделанных однотомников не было с конца 1990-х годов. В нулевых несколько раз издавали «Дом на набережной», и хорошо, что издавали, но невольно этими изданиями все творчество писателя свелось к антисталинской теме, причем к одному из ее не самых однозначных аспектов – истреблению в конце 1930-х годов кадров ленинских партийных призывов, то есть людей, которые сами прямо или косвенно принимали участие в красном терроре первых послереволюционных лет.
Остальное творчество Трифонова, а его наберется томов на 5–6, в нулевые было почти забыто.
И когда пару лет назад я сказал своей приятельнице (1976 года рождения), что перечитываю Трифонова, она воскликнула: «Охота тебе копаться в этом старье!..» Подобное отношение очень типично для современной читающей аудитории, и это при том, что Юрий Трифонов – один из важнейших для новой российской литературы советских писателей, его влияние и притяжение можно увидеть во всей современной прозе – от Улицкой и Кабакова до Михаила Шишкина, Дмитрия Быкова, Александра Терехова и многих других.
Забавно, что в последние годы у букинистов я часто вижу книги Трифонова советских лет издания с наклейками валютных советских «Березок» или даже иностранными ценниками – французскими франками, болгарскими левами. Немаленькие тиражи в 100–200 тыс. экземпляров лауреата Сталинской премии 1950 года почти полностью «ссылались» за рубеж (лично мне «Московские повести» привезли из Хельсинки) – несмотря на то что Трифонова издавали, несмотря на то что писатель демонстративно сторонился диссидентского движения и тамиздата, в брежневской и андроповской России его сочинения справедливо считались неблагонадежными.
Впрочем, не будем забегать вперед. Немного биографии.
Юрий Валентинович Трифонов родился в 1925 году в семье видного советского деятеля и участника Гражданской войны со стороны красных Валентина Трифонова, начавшего революционную деятельность в 1904–1905 годах во времена Первой русской революции и в 1938 году расстрелянного в Москве как враг народа. Мать Трифонова как жена врага народа попала в лагерь, и будущего писателя воспитывала бабушка – Татьяна Александровна Лурье (в девичестве Словатинская), тоже профессиональная революционерка и участница Гражданской войны. Впрочем, как ни странно, на судьбе будущего писателя весь перечисленный ужас внешне отразился мало: в 1945 году Трифонов поступил в Литературный институт, в семинар хорошего прозаика и бывшего члена группы Серапионовы братья, а позднее советского писателя-орденоносца Константина Федина, в 1950-м его окончил и получил за свой первый же роман «Студенты» Сталинскую премию 3-й степени. Причем существует устойчивая легенда, что журнальную публикацию в «Новом мире» отметил сам генералиссимус, часто лично просматривавший произведения соискателей на премию имени себя. Главный «людоед» любил такие игры, и мы не верим, что МГБ тех лет можно было легко обмануть, а что должен был чувствовать сын, получая премию из рук главного убийцы своего отца (и не смея отказаться), история умалчивает.
Причем забавно, сколько раз мы читали и слышали о Сталинской премии Трифонова, причем уже в новые времена, никто ни разу не вспомнил и не связал эти три события – убийство отца, ссылку матери и Сталинскую премию в жизни совсем еще молодого человека, события, безусловно отразившиеся на его личности и всей дальнейшей жизни, – все, как попугаи, повторяли и повторяют формулу о том, что, мол, вот смотрите: такой молодой, а уже лауреат.
Кстати, ранний успех, даже если отвлечься от его гамлетовских мотивов, как это часто бывает, помешал начинающему писателю: после «Студентов» Юрий Трифонов пишет очень плохую книгу «Утоление жажды» и как писатель практически замолкает до конца 1960-х годов, время от времени публикуя в журналах и газетах лишь небольшие рассказы и очерки. Только в 1967 году Трифонов напечатал в официальной советской книжной серии «Пламенные революционеры» повесть «Отблеск костра», посвященную теме революции и сыгравшую, по-видимому, в его писательской судьбе роль, как тогда говорили, паровоза или, выражаясь современным языком, официальной жертвы, идеологической советской инициации. После этой книги начали публиковаться вещи, о которых мы говорили в начале этой заметки и которые, собственно, и вспоминаются первыми, когда сегодня называют фамилию Трифонова.
В этих повестях к середине 1970-х годов в полной мере сформировался и проявился фирменный трифоновский стиль – внимание к деталям, мелочам, к бесконечной паутине в большей или меньшей степени пустых и пустейших дел, связей и страхов, которые составляли значительную часть жизни любого советского человека. Но за этим бесконечным, задыхающимся перечислением, за этим ритмом, являющимся отличительной чертой его прозы (и породившим бесчисленных эпигонов и подражателей), присутствует то, что его самого и его качественных последователей от этих эпигонов отличает, – попытка разглядеть за паутиной трещин, словно разбегающихся по стеклу от удара, то, что в философии иногда называется метафизикой. Если отбросить в сторону бред советской критики о бытовизме Трифонова, то стилистика и ритм были в каком-то смысле инструментами, способом увидеть, придать и передать смысл, скрывавшийся за тяжелейшим советским бытом, разглядеть суть в заваленной ложью идеологии и погоне за элементарнейшими житейскими благами жизни, а за жизнью увидеть судьбу и в конечном счете Бога и Историю (не важно, что Трифонов не был религиозен). Именно Бога и Историю – в этом бесконечном беге якобы по кругу, а на самом деле, как быстро показали немногие, оставшиеся после ухода Трифонова советские годы, по спирали, чьи витки были очень близко прижаты друг к другу, слишком сжаты, – чтобы потом, при малейшем ослаблении внешнего давления, распрямиться с удивившей всех быстротой и силой и разнести в щепки казавшуюся такой железобетонной и прочной советскую жизнь.
Кстати, про «ослабление внешнего давления» и «разнести в щепки», похоже, Трифонов не задумывался. Он никогда не участвовал ни в каком сопротивлении – страх, испытанный в детстве, не выветривался долгие годы. Наоборот, Трифонов целенаправленно стремился к карьере «нормального советского писателя»: по воспоминаниям близко знавших его людей, любил обедать с совписовскими чиновниками, старательно избегал антисоветских разговоров, а случайно попадая в «подозрительные» с точки зрения идеологии компании, напрягался, молчал и неопределенно улыбался.
Кстати, нельзя не сказать о том, что стремление Юрия Валентиновича к официальной советской карьере, бывшее столь понятным 35 лет назад, сегодня обедняет его прозу, делает современное впечатление от нее не то чтобы неполным, но временами порождает какую-то смутную досаду. И дело, например, даже не в ленинском назывании философа Бердяева Белибердяевым, очевидных симпатиях к красной стороне Гражданской войны или отсутствии напрашивающихся прямых упоминаний о политических репрессиях советских лет – только намеки и полунамеки, но зачем современным читателям полунамеки? Возможно, если бы Трифонов хотя бы иногда участвовал в там- или самиздате, если бы что-то было написано без постоянной оглядки на цензуру – современное ощущение от его прозы было бы другим.
Но при всем вышесказанном в новейшем издании собрания сочинений этого писателя есть неожиданный – и необыкновенно оптимистичный урок. В его повестях и романах второй половины 1970-х годов, кроме всего прочего, отчетливо виден... неизбежный конец советской власти. И возможно, это особенно хорошо заметно именно потому, что Трифонов перед собой такую задачу не видел и не ставил – он просто, как хороший художник, фиксировал и анализировал происходящее. «Так вот когда все это началось! – думает сегодняшний читатель, отрываясь от «Предварительных итогов», «Старика» или «Долгого прощания», – вот когда пришло новое время!..»
И значит, нам не надо безнадежно махать рукой или грустно вздыхать при известиях об очередном робком проявлении российского гражданского общества, об очередной битой милицией-полицией малочисленной демонстрации, читайте Трифонова – и, как когда-то сказал его современник и тезка Юрий Левитанский, «все это обязательно будет носиться» и «все это непременно следует шить». Да, советская власть, экзистенциальный ужас существования при «золотом веке» которой великолепно описан лауреатом Сталинской премии и сыном расстрелянного в 1938 году большевика, в некоторых своих проявлениях еще жива, но исторический финал ее неизбежен – читая книги героя нашей статьи, это абсолютно очевидно. Жаль, что главные действующие лица нынешнего акта российской драмы, даже если когда-то и читали Трифонова, вряд ли сейчас вспоминают его.
«И с бессмысленной улыбкой, вспять глядишь, жесток и слаб, словно зверь когда-то гибкий, на следы своих же лап», – почему-то вспомнились нам стихи Мандельштама, когда мы закрывали последний изданный на сегодняшний день том.
