После Апокалипсиса

Конец света уже был...
Фото Михаила Бойко

0. Зарядка

Эмоции. Он открыл глаза и тут же зажмурился. Стало больно от яркого света, это вызвало моментальную ярость. В сонном еще, но уже уставшем мозгу пронеслась дурная электричка: ярко – ярость – ярило – ярпиво┘ Последнее слово как-то успокоило, заставило вновь распахнуть ленивые глаза.

«Я, как всегда, в своей постели┘» И больше ничего. Просто окно, и все. Ни света, ни боли. Света?

– Это┘ Свет, сделаешь кофейку покрепче, а? – Кирилл, не поворачиваясь, дорожа последними мгновениями жизни между реальностью и сном, привычно взмолился. Быт для Кирилла был страшным каннибальским культом, дошедшим до нас из самой задницы времен, когда выражение «выесть мозг» воспринималось буквально и до последней извилины. Кирилл боялся быта как отвратительного и непонятного зла.

– Светик! А?!

У Кирилла за спиной ничего не происходило. Разжать вновь и уже окончательно веки, сжать нечищеные зубы, повернуться и разобраться с утренним бардаком!

Никого. Светы за спиной не было. Смятая простыня, вмятина на подушке. Было слышно, как в ванной льется вода┘

Кирилл недовольно пошел на звук. Дверь в ванную приоткрыта, он вошел.

– Е-е-пты-ы-ы-ы-ыш-ш-шь┘

На первый взгляд дело выглядело так. Света поскользнулась под душем, упала и разбила себе голову. Кровь мешалась с водой. Ударилась, наверное, виском, а может быть, вдобавок и сломала шею. Она лежала голая и скрюченная, наполовину вывалившись из низенькой ванны. Лицо задрано вверх, глаза зажмурены. Совсем не красивая. Никакой «предсмертной» ухмылки и прочей готики. А из душа лилась вода┘

Кирилл очень озлобленно перенес мертвую подругу в комнату на кровать, накрыл с головой простыней. Ткань сразу же стала мокрой и с ржавым пятном.

Уйдя на солнечную кухню, вызвал по телефону «скорую». Потом собрался с духом и сделал себе кофе.

***

– Никогда я тебе такого не говорила! Ты врешь! – Ольга яростно спорила с телефоном, который верно служил ей единственным добрым другом и злейшим же врагом. – Я – нет! Все, закончим!

Выматерившись про себя, толкнула старую скрипящую дверь и вышла наружу. Свет ударил в глаза┘

Ольга заметила на стене подъезда свежее объявление: «Семья москвичей снимет квартиру 2–3 комн. Русские. Чистоту и своевременную оплату гарантируем. Тел┘» Под номером телефона красовалось ксерокопированное фото двоих улыбчивых нордических разнополых персонажей, каких обычно показывают в рекламе жвачки или стирального порошка.

– Москвичи-х...ичи, – пробормотала на ходу Ольга, родившаяся и все свои тридцать лет прожившая в Москве и никогда не снимавшая квартиру.

«Этот Кирилл, он мудак, – спокойно размышляла Ольга по пути на работу. Она водила машину очень аккуратно, плавно, никогда не злилась за рулем. И приходила в ярость только в пешем состоянии. – Вонючий придурок, пусть сидит со своей крысой. За...бал. Жалко только, что эта сука здесь работает, глаза мозолит, мразь. Место хорошее своей ж...пой занимает. Уволили бы ее на х...р, было бы зачетно┘ Надо бы вечером с Диной выпить», – Ольга завершила этот блок утренних размышлений на приятной ноте. И вышла из своей красной «Мазды».

В дверях кабинета на нее налетела возбужденная Дина с выпученными глазищами. Шумно дыша в лицо свежим кофе и клубничным печеньем, она выпалила пулеметной лентой:

– Привет-Оль-тут-в-общем-ух-зайди-к-шефу-щас-давай-ладно-скажу-сама-наша-Светка-дура-умерла!

– Ай, бл... прикольно! – счастливо воскликнула Оля, плюхнувшись на стул. Хищная улыбка позавтракала ее миловидным лицом┘

–1. Баланс

Кондратьев назначил Волосову встречу в кафе «Советская чебуречная» на Тишинке. У Кондратьева, конечно, были деньги и на нормальный бар, но он любил шокировать своих гостей брутальностью выбора. Поэтому и пригласил старого приятеля Волосова, с которым не виделся уже почти год, именно в чебуречную. Там было недорого, сердито, но вполне прилично: столики, стулья, самообслуживание, среднеазиатские бабки-уборщицы и молодые нелюбезные буфетчицы в красных пилотках с желтыми литерами: «СССР». Разумеется, Кондратьев про себя думал: «Пелотки!» – и так же демонически ржал в глубине души┘

Кондратьев с юности ошивался по таким вот «стремным» для большинства его друзей местам. Рюмочные, шашлычные в парках, пельменные, кафешки с димедрольным пивом, привокзальные закусочные. При этом он всегда с презрением и негодованием отвергал предложения пойти куда-нибудь «поприличнее». «С буржуями не пью!» – воротил нос Кондратьев, безжалостно увлекая товарища или подружку в сумрак и табачный чад очередной пролетарской тошниловки. Так он культивировал свой «бунтарский стиль», под лоском которого он, впрочем, старательно прятал обыкновенное стыдливое скупердяйство.

Кондратьев отлично вписывался в интерьер в своем сером двубортном пальто, которое с вызовом называл «винтажным». Он занял место за столиком у стены, на которой красовалось фирменное панно – панорама Венеции и десантирующийся на воду советский дирижабль с Лениным, узбеками в халатах, рабочими, колхозницами и другими замечательными людьми на борту. Кондратьев полагал, что сама эта роспись осталась еще с прошлых хозяев, а нынешние – чебуречники – подрисовали только дирижабль. Иначе он такую живопись объяснить себе не мог.

Достав из кармана жестяной портсигар пафосных папирос «Богатыри», Кондратьев положил элитное курево на стол, покрутил-повертел┘ Открыл, достал одну папиросу, аккуратно примял пальцами кончик мундштука и закурил.

Волосов опоздал на полчаса. Запыхавшийся и недружелюбный, влетел в дверь чебуречной, порыскал глазами в поисках Кондратьева, а когда нашел, не смог сдержать скорбного взгляда и даже чуть было не сплюнул с досадой.

– Привет, Волос, дружище, как дела?! – бодро приветствовал Кондратьев смурного приятеля. Попытался даже по-братски обнять его, но тот неловко увернулся, отмахнулся плечом, как воинствующий девственник от шлюхи.

– Привет. Нормально. – Волосов уселся рядом, увиливая от восторженного взгляда Кондратьева, искренне ликовавшего от прихода старого друга.

– Кури. – Кондратьев протянул Волосову папиросы. – Я схожу за пивом. А может, водки? Чебуреки будешь? Здесь классные!

Волосов в ответ надул щеки и, закатив печальные глаза, шумно выдохнул, изображая, быть может, лопнувший воздушный шарик. Сам он отчета в этом своем действии не отдавал, плыл по течению, прикинувшись безличным дерьмом на воде.

– Ладно, отдышись, а я сейчас! – Кондратьев убежал к стойке. «Пелотки!» – машинально пронеслось по извилинам, не оставив и следа. Кондратьев взял четыре чебурека с говядиной, четыреста грамм водки, графин морса и две кружки разливного пива, марку которого тут же забыл.

– Ну, давай, Волос, за встречу! – предложил Кондратьев тост настолько банальный, что и самого затошнило.

– Ладно, Контра. – Волосов без эмоций чокнулся и опрокинул вонючую водку внутрь себя. Внутри полыхнуло и погасло, осталось тлеть лишь где-то на самом дне прожженного за всю жизнь желудка┘ Закусил ломтем сочного чебурека на вилке.

Кондратьев залил свой пожар порцией морса и только потом отправил вслед и чебурек. Друзья пожевали, посидели┘ Постепенно разговор завязался, полился вязкой жижицей по спиртовому руслу┘ Обоим почти сразу стало ясно, что говорить им друг с другом вообще не о чем, но выпивать было более-менее интересно. Поэтому говорили, чтобы пить.

Волосов попутно вспоминал, как позавчера столкнулся в метро с Кондратьевым и, чтобы откупиться на тот вечер, пообещал встретиться в «самое ближайшее время». Но настойчивый, как всегда, Кондратьев настоял и в этот раз.

– А помнишь Кирилла Кускова, он с нами в том издательстве работал пару лет назад? – Кондратьев налил себе и другу очередную рюмку. – Кирилл, расп...здяй всегда такой, клал на все, баловень судьбы. Щас сидит. Под следствием. Вроде бабу убил из-за ревности. На днях по телику показывали в криминальной хронике. Ему тюрьма светит, а он только и пробубнил с улыбочкой: «Это недоразумение, все разрешится очень скоро». Как был, так расп...здяем и остался!

– Да┘ жизнь разная┘ Кусков вот жену убил, а мы с тобой, Контра, жизнь нашу убиваем. Каждому – свое убийство. – Волосов говорил как булькал – мутно, муторно и пенно. На лету языком подхватил падающие с губ чебуречные крошки, ловко облизал пытавшиеся было улизнуть капли пива.

– Х...рню ты несешь, Волос! – впервые за вечер насупился Кондратьев, сосредоточенно разминая папиросину. Смачно закурил, выпустив на волю здоровенного табачного джинна. Когда джинн разлетелся по сторонам, оказалось, что и Волосова тоже след простыл. Кондратьев удивленно заморгал, выискивая взглядом испарившегося товарища, мотал туда-сюда головой, щурился и тер выбритый подбородок. Кондратьев занервничал.

Волосов вернулся из туалета, дверь которого была украшена дружелюбным лозунгом: «Дорогие посетители! Просьба справлять нужду и блевать в унитаз, а не в раковину!» Его все еще передергивало, как затвор пистолета. Волосов сел и судорожно хлебнул морса.

– Блевал? – участливо осведомился успокоившийся Кондратьев.

– Нет! – одними глазами признался Волосов, поигрывая желваками и порывисто дыша.

– Ну и славно, давай освежимся! Гуляем до судного дня! – Кондратьев заставил друга опрокинуть рюмку водки, которой тот чуть было не подавился. Водку запили пивом.

– Знаешь, Контра, а ведь конец света уже был. Мы его просто забыли пережить. – Волосов грустно вертел в руке пустую пахучую рюмку. – Это мне Кусков говорил, еще когда мы все вместе работали. Он прав.

– Слушай, Волос, это не конец света был, а сам Кирюша свою Светку прибил. И пусть не несет┘

Дальнейшие контраргументы Волосов не услышал, рванувшись обратно в туалет. На его счастье он был свободен. «Я свободе-е-е-е-е┘» – чудилось ему в урчании унитазной воды, уносившей с собой в ад все несбывшиеся надежды, злые помыслы, завистливые ремарки и непереваренные чебуреки. А в голове бесился сучьей юлой хмельной ерш.

–2. Distillatio

Через пару недель после того, как его отпустили, Кирилл перестал рефлексировать по поводу несправедливости слепой судьбы и тяжести злого рока. Бытие снова становилось выносимым, жизнь приобретала черты желанной обыденности. Даже квартира и ванная ни о чем, в сущности, не напоминали, не будили плохие воспоминания.

Единственное, что изменилось, – он больше не пил кофе. Совсем и никогда.

И еще Кирилл перестал бояться быта┘

Все разрешилось. Света умерла нелепо, но вины Кирилла в этом не было никакой. А вот в дальнейших проблемах ясно виднелся след Светиной сослуживицы Ольги, злобной стервы и бывшей любовницы Кирилла. Она наболтала всем подряд такого, что у следствия поначалу даже сомнений не возникло в абсолютной виновности и даже потенциальной опасности «этого конченого вонючего мудака и садиста», как отрекомендовала его все та же Ольга, занявшая между тем место главного пиар-менеджера – вместо мертвой Светы. Ольгу, конечно, никто ни в чем таком не подозревал. «А ведь на самом деле, если пораскинуть мозгами┘» – рассуждал Кирилл, коротая время в тюрьме.

«И зря я ее привязывал к батарее шнурками┘ Вот и доигрался, бл┘» – с опозданием раскаивался он в дополнение ко всему остальному.

Он перечитывал в эти дни Библию, Новый завет. Что-то помечал карандашом на полях или просто ногтем, если карандаша под рукой не оказывалось. Потом откладывал книгу и подолгу глядел в окно. Иногда до самых сумерек. Или до рассвета. И довольно кивал в конце.

Просидев так неделю дома и подъев все запасы, Кирилл собрался наружу. Оделся поаккуратнее, даже сбрызнулся туалетной водой, ободряюще подмигнул собственному отражению в зеркале. И выбежал в мир.

После магазина он вернулся домой, оставил продукты и ушел снова. Не помнил, где бродил несколько часов, пока не очнулся на ступенях старинной церкви на Китай-городе. Кирилла вернул на землю резкий удар в правое плечо. Жгучий и сильный. Кто-то задел его, выходя из храма, ошпарил жаром. Кирилл обернулся, но никого конкретно не заметил. Вокруг было полным-полно людей, но все они хаотично перемещались туда-сюда, как взбесившиеся бактерии под микроскопом. И это двигались не безликие толпы, подходящие для постановочных демократических манифестаций, а словно бы – целый народ с одним лицом, в которое страшновато заглянуть. Движение масс напоминало убыстренную киносъемку.

И очень странный был свет вокруг┘ Как будто глубокая ночь, но с солнцем на небе. Впрочем, Кириллу в тот момент вообще ничего не казалось странным. Он словно бы впервые просто жил, дышал, видел. Шел и смотрел.

Кирилл очутился под тяжелыми сводами храма, сжимавшими в себе накопленные за долгие века ярость и благодать русской жизни. И русской борьбы. Теперь к благородным призракам прошлого прибавилось захватывающее дух свежее ощущение. Кирилл пока не мог до конца определить, что это. «Дух дышит, как хочет», – молнией вспыхнуло в ясной голове Кирилла.

Наиболее эффектно будут падать башни... Фото Александра Курбатова

На всех иконах не было Бога. Пустые оклады образов отсвечивали золотом и серебром. Крест на Голгофе был покинут. Из алтаря, распахнув настежь царские врата, выпорхнула радостная стайка ребятишек. Они покружились под иконостасом и звенящим весенним ручейком убежали прочь.

В это мгновение Кириллу пришла эсэмэска. Он достал из кармана вспыхнувший экраном мобильный телефон: «Номер скрыт». Кирилл прочитал сообщение: «Отними у людей уютный страх».

Правое плечо, ожог┘

***

Кондратьев, накинув свое любимое серое пальто прямо на голое тело, сидел на кухне с мерцающим айфоном в руках. В зубах тлела полускуренная папироса. Из широко открытого окна дул сквозняк, бередил папиросу. С улицы гудели ворчливые машины┘

В углу валялся изрядно покореженный, разбитый электронный будильник.

Кондратьев, прищурившись на левый глаз и попыхивая папиросой, писал в твиттер: «У меня нет времени. У тебя его нет. У нас нет времени. Времени вообще больше нет. И меня тоже нет».

Кондратьев внимательно следил, чтобы не превысить лимита в 140 знаков. Решительно, но в то же время и бережно правил текст: «У меня нет времени. У тебя его нет. У нас нет времени. Времени вообще больше нет. И меня тоже – нет. Мы все круто лохонулись, надо бежать!!!»

Три восклицательных знака в конце фразы Кондратьев поставил из эстетических соображений, чтобы дотянуть до ста сорока. Он вспомнил серию «Симпсонов», когда Гомер в конце написанной им статьи несколько раз повторил: «Фландерс козел» – чтобы выдать требуемый объем текста. Кондратьева позабавила такая аналогия, он довольно хмыкнул и затушил сплюнутый на пол окурок босой ногой.

Все, запись размещена. Птичка вылетела. Блогер еще немного посозерцал экран и отложил айфон.

Кондратьев встал со стула, скинул с плеч серое пальто. Стоял голый перед открытым окном. Потом шагнул на низкий подоконник и сломя голову ринулся в рычащий моторами мир.

***

Волосов и Ольга ехали в красной «Мазде» по Пречистенской набережной. Напротив гигантского, уходящего в облака Дворца Советов застряли в пробке. Ольга беззлобно материлась, облокотившись о руль.

– М...дозвоны ср...ные, понаехали х...евой тучей, не проехать теперь┘

Волосов уставился в окно, пытаясь рассмотреть отреставрированную недавно статую Ленина, венчавшую столичную высь. Ленин смотрелся неплохо.

Наконец тронулись. Волосову показалось, что каменный Ильич помахал им на прощанье вытянутой рукой. Ольга тут же пошла на обгон тарахтящей «Газели»┘

– Тебе Кондратьев давно не звонил? – Ольга скользнула Волосову по ушам.

– Давно, – насупился Волосов.

– А этот козел Кусков! Кирюша-х...юша – весь наш холдинг прибрал к рукам, сука! И не подавился! – Ольга совершила новый запрещенный маневр, вызвав целый шквал остервенелого бибиканья.

– Жизнь разная, – прошептал Волосов, исподлобья любуясь белокурой стервой за рулем.

–3. Эпиграф

Кирилл Федорович Кусков, генеральный директор медиахолдинга «НаКонец», работал в своем кабинете, расположенном на самом верхнем этаже циклопического Дворца Советов. Постучавшись, в двери прокралась осторожная секретарша, поставила поднос с кофе. С недавних пор Кирилл вернулся к этому лаконичному напитку, преодолев свой последний страх. Кусков пил черный кофе, с одним кусочком коричневого тростникового сахара.

Подкрепившись, Кирилл Федорович набрал номер.

– Приветствую, Никита! Я решил, что мы напишем на баннерах и растяжках нашего проекта «Город Жизни». Смотри почту, сейчас пришлю тебе текст.

Кусков открыл нужный файл на компьютере, еще раз внимательно прочитал: «Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец» (Откр. 21:22).