Денис Драгунский
Нагибин демонстративно держался в отдалении от власти.
Фото РИА Новости
Юрий Нагибин очень дружил с моим отцом. После смерти отца Нагибин говорил мне: «Виктор был не просто моим близким другом, а литературным товарищем, а это бывает очень редко». После смерти Нагибина, когда был опубликован его знаменитый «Дневник», желчный, безжалостный и даже кое-где несправедливый, я увидел, что о моем отце там написано очень хорошо, тепло и ярко. Как мало о ком в этой злой и умной книге.
Но, конечно, я люблю Нагибина не только за это. Он был сильным, добрым и немножко наивным человеком. Он любил друзей, блеск застолий. Он любил природу, рыбалку, охоту – и красивые пейзажи он тоже любил; помню, как он рассказывал о поездках в разные уголки Подмосковья, просто чтобы полюбоваться красотой полей и лесов. Он нежно любил свою жену Алису Григорьевну. У них был красивый дом, полный дорогих старинных вещей (Нагибин был успешным киносценаристом и очень хорошо зарабатывал) – но не просто коллекция антиквариата, а продуманный, элегантный, удобный интерьер.
Когда человек полон любви, его трудно не полюбить.
Нагибин мог выпить, мог и подраться. Была чудесная история: его мама подарила ему новые часы. И буквально назавтра на съемках какого-то фильма по его сценарию пьяный танкист погнался за ним на танке: попугать решил. Нагибин прыгнул на броню, надавал танкисту по морде и тем самым отрезвил его. Но часы свалились и исчезли в недрах танка. Главная задача была, рассказывал Юрий Маркович, раздобыть точно такие же часы. А то мама обязательно заметит, что ее подарок пропал, а волновать ее такими историями нельзя. Часы купили, и все кончилось хорошо.
Мудрый писатель, опытный кинематографист (а кино – это особый и не очень ласковый мир), смелый мужик – он был неожиданно простодушен. Помню, как в наш дачный поселок – мы были соседями, отсюда, собственно, и знакомство, – в наш писательский поселок повадились воры. Нагибин говорил мне: «Слушай, надо рассказать этим ворам, что здесь живут писатели! Объяснить, что писатели пишут книги для них, для их детей! Наверное, они не знают. Наверное, они думают, что тут просто богатенькие живут».
Наивно, да. Но сколько веры в нужность своей работы!
Нагибин был талантлив в обоих смыслах слова – литературный дар сочетался с удивительным трудолюбием. Он очень много работал, как пахарь, как станочник, – прозаик должен трудиться именно так, это поэт может валяться на диване и ждать, когда муза нашепчет ему хрустальные строки. У прозы другая специфика, и Нагибин ее знал. Помню, однажды дачной зимою Юрий Маркович рассказал, что пошел гулять по улочкам соседнего поселка, вдруг начался снегопад, белая пелена, хлопья слепят глаза, вроде бы рядом, в полукилометре от дома, но непонятно, куда идти, кругом одинаковые домики, одинаковые снежные шапочки на калитках, даже на минутку страшно стало┘ Рассказав это, он прибавил: пришел домой и написал рассказ. Признаться, тогда мне в мои 25 лет это показалось странным, даже забавным – ну зачем, дескать, изо всего делать рассказы! Но довольно скоро я понял, что он был высочайше прав. Потому что крестьянин сеет, жнет и молотит рожь, не зная отдыха; пианист по восемь часов в день сидит за инструментом; а писатель? Что писатель? Болтает языком? Пьянствует? Флиртует? Нет, ребята. Писатель пишет.
Вдобавок к замечательным «Чистым прудам» и другим «просто рассказам» он написал целую серию коротких повестей о великих писателях, художниках – от протопопа Аввакума до Чайковского и Иннокентия Анненского. И о загадочной Дагни Юлль, возлюбленной Мунка, Стриндберга и Пшибышевского. Эти повести написаны на основе изучения целых слоев культуры, ее забытых залежей – сколько надо было прочитать, сколько обдумать, чтоб получились такие портреты!
Юрий Нагибин был единственным советским кинодраматургом, который был признан на мировом уровне. Не на словах признан, а на деле: его приглашали работать иностранные продюсеры. Говоря современным языком, Нагибин был глобально конкурентоспособным сценаристом. «Чайковский», «Красная палатка», «Дерсу Узала» (за последний Куросава получил «Оскара») – это иностранные проекты. Но были еще «Председатель», «Директор», «Самый медленный поезд», «Ночной гость».
Мне нравится проза Нагибина, немного тягучая, чуть многословная, метафоричная, иногда сентиментальная (как бывает сентиментален много повидавший и исстрадавшийся человек) – но всегда точная в деталях и смыслах. Смыслы важнее всего. Особенно те, которые проявляются чуть позже.
Мой самый любимый рассказ из цикла «Чистые пруды» – «Торпедный катер». Не могу удержаться – перескажу вкратце. Пионеры собирают деньги на строительство торпедного катера для нашего красного флота (дело происходит до войны). Ходят по квартирам, организуют летучую концертную бригаду. Герой-рассказчик вплетен во множество событий и приключений, которые перекликаются с другими рассказами «чистопрудного цикла»: влюбляется в одноклассницу Нину, сталкивается с хулиганом и соперником Калабуховым, знакомится со знаменитым артистом, разочаровывается в своей детской влюбленности в Валю Гронскую, и все это – на фоне довоенной Москвы, ее пристально выписанных домов, деревьев, тротуаров, шумов и запахов┘ Но! Но, дорогие мои пионеры, ваш любимый пионервожатый Витька Шаповалов, румяный красавец, предмет восхищения мальчишек и обожания девчонок, – Витька Шаповалов украл и прокутил собранные деньги. Когда я читал и перечитывал этот рассказ, написанный в самом начале 60-х, что-то ужасное томило меня. Несмотря на мужественный финал рассказа – что-де пионеры, несмотря ни на что, продолжат собирать деньги на торпедный катер, – мне все равно было тоскливо. А финал вообще повергал в депрессию. Мне казалось, что вновь собранные пионерами деньги вновь украдет и пропьет новый вожатый. Я не мог сказать себе вслух, даже подумать про себя не смел, что это и есть вся наша общественно-политическая жизнь. Одни работают, другие прокучивают не ими добытые деньги. Одни наивно верят, другие цинично красуются. Бедные обманутые дети-люди не могут без веры, им необходимо верить – если не в пионервожатого-вождя, то хотя бы в идею, в торпедный катер (в целину, БАМ, ускорение, перестройку, демократизацию, модернизацию). Здесь было какое-то мощное просвечивание цинизма и тупиковости всей советской жизни. Не в виде размышления и анализа, а в виде страдания, переживания.
Что, собственно, и составляет смысл литературы.
Однажды я дал Нагибину прочитать два своих текста. Про рассказ он сказал «крепко написано». Про сценарий – «по-настоящему сценарно». Эти отзывы очень дороги мне. Юрий Маркович, однако, не рекомендовал мне продвигать этот сценарий.
– Но вы же сказали, что он сценарный?
– Да, – сказал Нагибин. – Но тема смущает. Эти ракетно-ядерные сюжеты.
Разговор шел в самом начале 80-х. Ракетные сюжеты активно обсуждались в мировой прессе. Сценарий был о том, как группа инспекторов – условноамериканских, разумеется – оказалась замурована на подземной пусковой установке. Потому что началась война и через 40 минут сюда прилетит советская ядерная ракета. Потому что первый этап ядерной войны – это удар по пусковым установкам. И вот людям жить осталось 40 минут. Ну и возникают всякие трагические коллизии. Потом, конечно же, тревога оказывается учебной, и эти люди не знают, как жить дальше: вывернули себя наизнанку друг перед другом и страху натерпелись. Эффектный сценарий, кстати.
– Но ведь интересно! – сказал я. – И на «Мосфильме» интересуются.
– Ну да, – сказал Нагибин. – А потом наши подонки с их идиотами какую-то новую бумажку подпишут, и твой сценарий выкинут из плана.
– Подонки? – осторожно спросил я.
– А ты про Афганистан ничего не слышал? – чуть не закричал он. – Как они целыми деревнями выжигают народ!
И он мне рассказал кое-что про нашу интервенцию, о чем я догадывался, но как-то выкидывал из головы, не задумывался.
С моим сценарием, кстати, произошло ровно то, что предсказал Нагибин. Ну и слава богу.
Нагибин демонстративно держался в отдалении от власти. Писатель с огромной популярностью (на его книги в библиотеках записывались в очередь), всемирно признанный сценарист, фронтовик – он не входил ни в какие секретариаты и правления, комитеты и комиссии родного Союза писателей. Был фрондером, подписывал обращения в защиту диссидентов, общался с иностранцами «без санкции инстанций». Помню, как все это обсуждалось в нашей дачной компании.
Однажды некий партийно-писательский функционер грозно вопросил с трибуны, имея в виду подчеркнутую независимость и аполитичность Нагибина:
– С кем вы, Юрий Маркович?
Звучало очень патетично, довольно смешно и при этом гадко, так как пахло публичным доносом: дескать, он с нашими врагами. С мировым империализмом.
Так и хочется сказать: успокойтесь, товарищ. Юрий Маркович – с нами. Со своими читателями. Которых у него с годами не убавляется.
