Петит

НЕГРЯЗНЫЕ ТАНЦЫ

Анна (Фрида) Бергстрем. Девушка со шрамом. История неправильного человека. – М.: АСТ, Астрель, 2011. – 480 с.

Фрида Фрик – так сама она назвала себя. Ей приходилось выдерживать удары, что в мужском мире называются «ниже пояса». Взгляды и смешки прохожих. Непонимание и неприятие. Насилие и ненависть. Любовь: ее порой надо выдерживать, как выдерживают войну, голод, осаду; но и внутри трагедии и драмы любовь не утрачивает чуда.

Фрида, ощутившая себя носителем чуда. Девочка, пережившая за свое так называемое нежное девичество несколько суровых взрослых жизней; и каждая достойна отдельного кино и отдельной книги. Если никто о тебе, странной и прекрасной, не пишет книгу – ты пишешь ее сама. «Девушка со шрамом» – смесь бурлеска и карнавала, исповеди и гротеска. Танец – язык, на котором Фрида говорит с людьми.

«Дурочка, которая так усердно танцевала и улыбалась, смотрит на мир глазами затравленного волчонка». Она снимется для обложки Vogue. К ее ногам бросят все самые яркие цветы. Она забудет, как ее увезли из клуба на дачу к олигархам, да и принцесса смогла убежать из страшного замка. Новое Средневековье. Москва – средневековый город. Хлеба! Зрелищ! За зрелище платят деньги, и на них можно купить хлеб. «Путь наверх слишком долог и труден. Шоу заканчивается, и занавес опускается навсегда. Надеюсь, тебе будет чем заняться, когда шум аплодисментов стихнет навечно».

Фрида – почти Freude (радость). «Я буду леденеть на морозе в тонком платье, чтобы, глядя в кадр, вы увидели самое жаркое лето. И нет ничего прекраснее смерти на сцене, если так можно тронуть кого-то до глубины души». Девушка и шест. «Грязные танцы»? В подвале ночного клуба над головой открывается звездное небо. «Человек никогда не научится летать, если не захочет разбиться. Зачем соединять обломки безумия, сажая их на грубый клей?» Мир как праздник – вот кредо Фриды. Книга-экшн и книга-раздумье. Распахнутые для объятия руки, летящий шаг, смертельный, на разрыв, шпагат. Желание все попробовать на вкус, пройти умалишенной тантристкой навылет опасные страсти – во имя любви. «Жизнь – это вспышка. Танец – это дыхание огня. Теперь я учу людей танцевать». Если эта книга – урок танца, то я – Фриды первая ученица.

ГРАЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУДЕБ

Людмила Коль. У меня в кармане дождь. – СПб.: Алетейя, 2010. – 336 с.

Заглавная вещь книги – роман «Земля от пустыни Син». В ней автор воссоздает атмосферу Москвы, такой родной ей. Московские семьи, московские родители и дети... А ведь самая большая магия автора – окунуть читателя в атмосферу, в которой легко дышится, про которую можно запросто сказать: это мое, родное. Невыдуманность диалогов граничит со счастьем сиюминутного: все происходит здесь и сейчас, все не сочинено, а увидено-услышано, пережито, пропущено сквозь любящее сердце. Еще очень важно: любовь к своему роду, знание рода, память рода. В романе история рода рассказана устами героини романа Маргариты Петровны: «У моих родителей было семь человек детей. Папа был купец второй гильдии в Новгород-Северском. В Петербурге им жить не разрешалось – разрешение получали только купцы первой гильдии, или адвокаты, или люди с университетским образованием, или ювелиры, а остальные должны были жить в черте оседлости. Отец торговал пенькой, у нас было два доходных дома в самом центре города и ресторан. И я, и сестры учились в гимназии. Братья тоже учились. Всем всего хватало, отец опекал еще и детей своего умершего брата, которые жили вместе с нами. Соня – единственная, кто от них остался теперь...»

Эта память – к тому же насыщенная трагедиями – память еврейского народа. Погромы. Бабий Яр. Блокада...

Семья, отношения в семье, новые люди в семье... Семьи складываются, распадаются, разрушаются, опять слепляются, как ком домашнего вкусного теста... Людмила Коль – певец семьи; и «Землю от пустыни Син» можно было бы без натяжек назвать классическим семейным романом, если бы не несколько «но».

Во-первых, монолог. Герои говорят сами, речь свободно звучит от первого лица. И здесь мы видим, слышим такое богатство интонаций – от разговорных и приземленных до высокопарных и торжественных, исполненных старинного благородства, от бытовых и кухонных до путевых-дорожных.

Во-вторых, роман постепенно, исподволь вырывается из географических рамок Москвы и становится мировым. Германия. Финляндия. В диалогах – Португалия, Париж.

В третьих, автор смело переходит от спокойной повествовательной интонации, от домашности и историзма семейного романа к открытой драме; к внезапной трагедии.

Да, это реализм. Но, видимо, тот воистину новый реализм, где реальность запросто становится поэзией, а печаль – радостью.