Алкоголические приключения Нефедова

Олег Зайончковский. Загул: Роман.
– М.: АСТ: Астрель, 2011. – 220 с.

Житель подмосковного Хотькова Олег Зайончковский – автор нескольких романов, двукратный финалист «Русского Букера», а также шорт-листер премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». Проза Зайончковского – это почти игровой диалог с собственным двойником, в котором ярко выделяются подернутый светлой печалью реализм и трагикомическая интеллектуальность. Рассказывать с добрым юмором о российских, в основном подмосковных, зачастую позднесоветских интеллигентах – это фирменное зайончковское клеймо.

В 2007 году в журнале «Октябрь» вышел его рассказ под названием «Шелапутинский переулок». В рассказе идет речь о молодом специалисте из отдела связующих материалов по имени Игорь Нефедов. Игорь Нефедов, которого все называют почему-то Гариком, отмечает с товарищами рождение дочери, а потом едет вместе с другом Шерстяным из Подмосковья в столицу. Проведя нетрезвую ночь в общежитии Московской филармонии (чоканье ректификатом, чтение стихов и неудачное соблазнение смешиваются в один ком), друзья, а также некая Марыська отправляются в роддом смотреть ребенка. В финале упомянутая Марыська рыдает в приступе сентиментальности.

Роман «Загул» скорее всего распустился из почки этого самого рассказа, превратившегося в две разделенные главки со множеством интереснейших стилистических поправок, лексических сдвигов и композиционных превращений. В общем, процесс сравнивания изначального и конечного текстов доставит любителям компаративного анализа немало удовольствия. «Черепушка» сменяется «полчашечкой», танцор Борька с едва намеченной тягой к мужчинам – абхазцем-гомосексуалистом Гамлетом, в перерывах между танцами спекулирующим мандаринами, а философская мудрость рассказчика неожиданно влагается в уста мента.

Герои были придуманы, оставалось дорисовать сюжетный контур и разобраться с художественным временем. Действие как бы происходит в наши дни, но постоянно прерывается отсылками в прошлое (одной из таких ретроспектив и становится «Шелапутинский переулок»). С этими писательскими фокусами Олег Зайончковский справляется шутя. Ему вообще удается строить новеллы, а потом из готовых новелл возводить то, что называется большой формой (вспомнить хотя бы дебютный роман «Сергеев и городок»).

Правда, городок, в котором наравне с Москвой разворачиваются романные события, практически не изменился с советских времен. Тот же химический завод, производящий изоленту, та же музейно-мемориальная усадьба писателя Почечуева, где работает нефедовская жена. Даже портвейн «Агдам» все тот же.

Интеллигенция разливает со смыслом. Фото Екатерины Богдановой

Фабула такова. Нефедов уходит в загул в годовщину собственной свадьбы (о которой он, конечно, не помнит) и проводит несколько дней подряд, периодически засыпая, уходя в прострацию и ныряя в воспоминания. Сцены советской молодости героев (самого Нефедова, его жены и собутыльников-сослуживцев) занимают большую часть объема. А собственно авантюрную линию можно назвать условной и необязательной. В процессе загула на Нефедова падает огромный том неизвестной почечуевской рукописи, за которой охотится сумасшедший сотрудник музея-усадьбы, которого никто не видел почти 20 лет. Одновременно с рукописью в романе появляется труп. Убегая от трупа, обнаруженного в пустой квартире Шерстяного, Нефедов блуждает с томом под мышкой по чуждой ему Москве.

В одном из попавшихся кабаков он демонстрирует рукопись немцам-славистам, спаивающим его до посинения, и приходит в себя полупьяный у кого-то на кухне. Ударив алчного немецко-русского посредника сковородкой по голове и вырвавшись из немецких лап, Нефедов бежит из чужого дома и продолжает свои нелепые загульные странствия. В родном подмосковном городе его ждут звонки с угрозами и вооруженная оборона рукописи в особняке у бывшего бандита и однокурсника. Но все заканчивается хорошо: рукопись возвращена в музей, сумасшедший нокаутирован и спрятан внутри мемориального дуба, под которым Почечуев сиживал и писывал. Судьба трупа, оставленного в московской квартире Шерстяного, никак, правда, остается неизвестной. Череда убийств (сначала дяди Шерстяного, профессора Питерского, потом его аспирантки сковородкой по голове) остается брошена. Так же, как и линия Леночки, появившейся на первых страницах в капроновых колготках вместо зимних шерстяных рейтуз.

Коротко говоря, ерофеевско-довлатовская алкоголическая линия в «Загуле» выдержана хорошо. И приключения, и остроты, и пьяные блуждания, и измененное сознание, и стереотипная интеллигентская нелюбовь к кавказцам, почему-то «орлами» рассаживающимся на московских тротуарах и не отрывающим «зады» от нард под абхазскими пальмами... – все это есть. Пусть не всегда верно, но зато умно и слегка винтажно. Эта ниша в прозе первого ряда у нас почти не заполнена – разве что Славой Сергеевым с его «Местами пребывания истинной интеллигенции».

Но вот что касается собственно романной конструкции, то тут придется печально покачать головой. Объединенные в единый сюжетный каркас и герои, и город, и убийства выглядят не очень натурально и слишком анекдотично. Линии не сходятся, ситуации притянуты за уши, идея недовоплощается. Почечуевская рукопись, вокруг которой все должно было заворачиваться, появляется чуть ли не во второй половине книги, как будто только для того, чтобы придать возвращению блудного Нефедова большую пикантность. Такое ощущение, что Зайончковскому не очень-то хотелось писать роман. Ему просто нравилось живописать своих любимых персонажей, не очень-то задумываясь о целом. Поэтому все, что придает блестящему, можно даже сказать – фирменному, живописанию подлинную глубину и логическую четкость – причинно-следственные связи, тонкость интонаций и прочее, – явно не играло для писателя главной роли.

И тем не менее «Загул» безусловно достоин прочтения. В нем ощущается одна волшебная вещь: движение времени и одновременно его полная остановка.