Дикая проза не с дебильным лицом

Писатель стремится вырваться на проселочную дорогу.
Фото Евгения Лесина

Ирина Леонидовна Мамаева (р. 1978) – прозаик, драматург, сценарист. Работала зоотехником, телятницей, борейтором. Произведения публиковались в журналах «Дружба народов», «Наш современник», «Север», Karelia (на финском языке), альманахе «Апрель», газетах «Литературная газета», «Литературная Россия» и др.

О немецком кинематографе, жизни в провинции, литературной критике и о том, почему реализм опять уходит из литературы, с Ириной МАМАЕВОЙ беседует Андрей РУДАЛЕВ.

– Ирина, хотелось бы знать, чем живешь, пишешь ли, а то после взлета с «Ленкиной свадьбой» и «Землей Гай» сложилось ощущение, что ты ушла в тень.

– Я пишу, но меньше. Недавно в издательстве «Иностранка» в сборнике «Наследницы Белкина» вышла моя маленькая повесть – или большой рассказ? – «Бутыль». А вообще, я как-то в последнее время больше живу, чем пишу. Что есть творчество, как не побег из реальности, равнозначный наркотикам, алкоголю, компьютерным играм и пр. и пр.? А тем более литература, когда из любого неудачного события можно сделать удачный текст. Но тексты текстами, а жить тоже хочется. А когда творишь собственную жизнь, бежать в чью-то чужую, придуманную, не особенно хочется. В общем, живу я и радуюсь жизни. Тем более что на данный момент обо всем, о чем хотела, я сказала. Теперь активно впитываю в себя мир, чтобы, наверное, снова затем расписать, как он прекрасен.

– Твоя вторая книга, «С дебильным лицом», которая вышла в прошлом году, была как-то не замечена критикой, или я ошибаюсь? К тому же выходила она в серии «дикая проза», что «дикого» в ней усмотрело издательство?

– Действительно, критики было меньше. С «Ленкиной свадьбой» и «Землей Гай» меня «открыли», сделали знаменитой, распиарили. А теперь, наверное, им уже не так интересно писать обо мне. В любом случае, мне так даже комфортнее. А что такое «дикое» в моей прозе усмотрело издательство, так это лучше спросить у них.

– О чем тебе хотелось бы написать, но до чего пока не доходят руки?

– Вот так прямо и вскрой все карты, да? Хотя┘ Все о том же. Как прекрасен мир. Как тяжело в нем жить людям, как они – все такие замечательные – не знают об этом и мучаются. Как трудно найти себя, свою собственную дорожку в этом мире. О любви во всех ее проявлениях. Меня как-то кто-то из критиков обозвал «самым светлым писателем начала XXI века» – так вот пока не собираюсь изменять этому определению.

Пишу сценарии. Увлекло это меня. Дело новое, интересное. Готова экранизация «Ленкиной свадьбы», теперь вот еще предложили сделать из «Земли Гай» пьесу. Хочется каких-то экспериментов, поиска новых форм. Но это так, понемногу, между делом, само собой все происходит. А хорошая проза где-то там, внутри, бродит, как вино, созревает.

– Помнится, говорилось, что по твоему сценарию должен был быть снят фильм, двигается ли этот процесс?

– Это «Ленкину свадьбу» хотели отснять. Хотя почему «хотели»? И сейчас хотят; договор подписан. Просто процесс застопорился. Пока не могут найти деньги. Серьезное кино не в моде. Благодаря паре предложений от кинокомпаний я, кстати, очень сильно увлеклась кинематографом. И российским, и зарубежным. Стала смотреть фильмы не от случая к случаю, а целенаправленно.

Первое впечатление от состояния российского кино удручает. Такое ощущение, что слишком все полюбили Голливуд с его устоявшимися шаблонами на тему «как должен выглядеть фильм, который соберет миллионы», с его упором на экшен и обязательной сахарно-обывательской моралью в конце. Не все, конечно, фильмы такие, но, увы, большинство.

А я для себя открыла немецкий кинематограф. Они делают по-настоящему красивые фильмы: что ни кадр – можно распечатать и в рамку на стенку. И манера игры у немецких артистов другая, не такая театральная, как у нашей старой школы. Они просто живут на сцене. Не бегают истерично туда-сюда, «выстраивая мизансцену», а сели, например, и сидят, встали и стоят. Как в жизни. Без лишнего пафоса и эмоций. Эх, вот бы какой-нибудь немецкий продюсер решил купить мой сценарий┘

– У меня со стороны сложилось впечатление, что ты сложно и мучительно пишешь, так ли это?

– Ну да. Я лично не представляю себе, как можно писать просто и легко. Точнее, как я уже говорила, когда мне просто и легко, я не пишу, а живу и радуюсь жизни. Сидели мы тут как-то компанией – дома еле топят, на улице холодно и мокро, – подружка взмолилась: Господи, когда же май?! Ей тут же все радостно ответили: не проси, а то Господь как дожмет. Вот и я, когда Господь дожимает, сначала долго мучаюсь, а потом открывается портал и идет текст. Это еще, кстати, к первому вопросу об «уйти в тень»: никто ведь меня не спрашивает, хочу я писать или хочу слиться – всему свое время.

– Радуют ли тебя критики, интересно ли тебе их читать?

– Критики – это отдельный разговор. Хорошо, когда они хотя бы прочитают текст, который критикуют. И уже вообще отлично, когда пишут по делу, а не просто: это г┘но, потому что это – г┘но. Объективной критики мало. Мало критиков, разбирающихся в современной литературе, представляющих себе картину в целом, тенденции. Веселят критики-мужчины, которые почему-то так боятся женщин, что стараются всему миру доказать, что писать-то те точно не умеют. Поэтому я скорее женщин-критиков предпочитаю читать. Они как-то в отличие от мужчин могут выше своего пола подняться, быть объективными. Вообще, в этом плане на всех фронтах за женщинами будущее. Мужчины в подавляющем большинстве своем – к тебе это, к счастью, не относится – изо всех сил цепляются за свои половые признаки. Гордятся ими, вместо того чтобы здраво оценить свои реальные достоинства. Так что мне лично нравится читать Лену Погорелую. Я, правда, со своим наглядно-образным мышлением ее статьи раза с пятого понимаю, но зато когда понимаю, несказанно радуюсь, как она умно завернула. Леру Пустовую тоже люблю почитать. Про нее я могу говорить много и долго, поэтому промолчу.

– Следишь ли за нашим писательским поколением, к которому прикрепился ярлык «новые»? Кого из них причисляешь к своим, близким по мировоззрению, кого чувствуешь, отлично понимаешь?

– Мое – это наша дивная Липкинская тусовка: Дима Новиков, Захар Прилепин, Рома Сенчин, Илья Кочергин, Гера Садулаев, Василина Орлова, Денис Гуцко, Валера Айрапетян, Дима Орехов, Саша Снегирев, Ильдар Абузяров, Миша Земсков, Саша Морев, Вася Сигарев, Аня Матасова, Марат Багаутдинов. В ужасе вспоминаю, кого могла забыть┘

Это хорошие люди, которые пишут хорошие тексты. Те, кто стал «новым реалистом» и в большинстве своем им остается. А следом идут – судя по последним форумам – уже другие. Не знаю, нашли ли им уже определение, но, сдается мне, в нем будет слово «магический». Такое ощущение, что перечисленные выше так активно черпают реальность, что если уже не вычерпали – а это, надеюсь, невозможно, – то действуют так, что другим уже не остается. Новые тексты уже о чем-то надреальном. Снова начинаются эксперименты со временем, пространством, языком.

– Что тебе дает Карелия? Вообще, как тебе живется-работается в провинции, нет ли тайных мыслей перебраться на столичные просторы?

– В родном Петрозаводске я домовладелец. И землевладелец. Площадь земли около 500 миллионов квадратных километров, из них 800 квадратных метров – лично мои. Не знаю, почему-то в последнее время это для меня очень важно. Есть на земле место, где я могу делать все, что захочу. Загорать голышом. Жарить шашлыки с друзьями. Это место, где стоит мой дом. Это во-первых, а во-вторых, чем меньше город, тем люди добрее, жизнь дешевле, а отношения проще. И лучше энергетика. В Москве, наверное, больше каких-то возможностей, но и слишком большая расплата за это. Не люблю толпу и суету. Я сторонник того, что не надо напрягаться, чтобы потом не надо было мучительно искать способ расслабиться.