Апшеронский полк, пес-шизофреник и горбун в дредах

Александр Иличевский. Перс. – М.: АСТ: Астрель, 2010. – 614 с.

Во время Исламской революции из Ирана в СССР бежала семья офицера службы безопасности шаха, сам он был убит. Мать от горя повредилась рассудком, сын-горбун Хашем учился в нормальной советской азербайджанской школе, где сошелся с другим подростком, сыном русского нефтяника. В своих играх они воспроизводили – и придумывали новые – события случайно найденной книжки без обложки, так, как современные тины, а случается, что и кто постарше, рубятся на мечах из черенков хоккейных клюшек, будучи не в силах смириться с тем, что толкиеновский «Властелина колец» – всего лишь литература. По содержанию можно судить, что книжка эта – «Кеес Адмирал Тюльпанов. Опасные и забавные приключения юного лейденца, а также его друзей, рассказанные без хвастовства и утайки» детского писателя-историка Константина Сергиенко, вышедшая в середине 70-х. Вплетая в свой текст другие тексты, Александр Иличевский порой не называет произведения и авторов, как и, например, в случае с пьесой «Розенкранц и Гильдерстерн мертвы» Тома Стоппарда, куда ж без него. Но чаще указывает, например, «Доски судьбы» Велимира Хлебникова, ставшего еще одним увлечением подростков благодаря руководителю школьного самодеятельного театра.

Друг Хашема – «Я» в романе Александра Иличевского стал геофизикам, работает на нефтяных месторождениях по всему миру. Вернувшись в пространство своего детства, он разыскивает Хашема. А тот стал старшим смотрителем заповедника и главой мистически-экологического братства, состоящего из младших егерей. На старом языческом камне зубилом выбивал Хашем – атлет с почти исправленным горбом и в растаманских дредах – свой календарь, «ибо составление календаря для данной конкретной точки земли и есть единственный способ дать Имя ландшафту┘ Особенным праздником календаря Хашем определил осенний день, в который завершался одному ему известный цикл. Он назначил этот день Судным┘ день требовал полного раскаяния в совершенных грехах». Радение предполагало изгнание козла отпущения в «приозерную тростниковую тьму», принесение в жертву козленка. Затем верчение в тройных дервишских юбках┘ Все это – вполне серьезно, предполагаемое восприятие – интеллектуальная проза. Иногда егеря упрашивали одного своего товарища повыть, он выл по-волчьи, оказывается, время от времени уходил в стаю, жил, охотился с волками: «Вот отчего от Ильхана осенью пахнет мускусом и мочой».

Воззрения Хашема расписаны на десятке страниц. «Религии ложного сознания – вот чему он объявил войну: орудию подавления сознания, тела, тому, чем питается идеальная для возведения империи центробежная мощность власти┘ Религия меньше всего заботится как о человеке, так и о Боге, ибо через человека воздается служение Богу. Суть религии в диктате, в подчинении, и сам народ – порабощенный рабством планктон – как раз и есть религия, никакого Бога. В нынешних религиях нет диалога с Богом, эпоха пророков давно завершилась». «Отчего же они считают необязательным отмыться от крови, вернувшись с войны, прежде чем зайти в Храм и праздновать победу? Отчего кровь на руках растерзанных и самих бойцов считается святой? Ведь душой ближнего – или растерзанного дальнего – умываются прихожане! Почему в захваченных этими религиями ни карнавала, ни других праздненств-перевертышей – нет освобождения от морока серьезности?.. Отчего от них так воняет смертью, выжженным глазом еретика, только что вспоротой или ободранной парной плотью?» И оговорочка, перекладывающая ответственность на героя: «Хашем изобличал имперскую сущность религий┘» «Апокалипсис уже наступил┘» Чтобы быть услышанным Богом, «необходимо выйти и отмыться от морока догматики, послушания, посредничества, от власти авторитета┘ Свободный от всего этого атеист милей всевышнему, чем задавленный жаром веры сектант». Здесь автор трусит, ничего не называя прямо, это вроде как смелость интеллектуала.

Иличевский ожидает своих читателей в экзотической пустыне. Меджнун в пустыне. Миниатюра к «Хамсе» Низами. 1447. Фрагмент. Музей Топкапы-сарай, Стамбул

Секта именуется Апшеронским полком имени Велимира Хлебникова – его недолгому путешествию по Персии в романе уделено много места, включены крупные цитаты. А также большой верлибр-сноска: свободное переложение повести Ниджата Мамедова, поэта, переводчика и прозаика – «Покойная сила мертвых душ волновала мои мысли┘» Тюремная фотография Мандельштама: «Посмотрите на его губы. На его глаза. Он просит жить. Страна, убившая и сожравшая свой собственный язык, заслуживает вечного проклятия». Подробная история бакинских комиссаров. Известные похождения Якова Блюмкина. Соображения о Степане Разине. Герой в тайне занят поисками Универсального общего предка: «Все живые организмы, существующие на планете, происходят от некоторого небольшого сообщества микроорганизмов, которые когда-то активно обменивались генами┘ Данного предполагаемого общего предка всего живого назвали – Last Universal Common Ansesnjr┘ LUCA. Лука┘ жил более четырех миллиардов лет назад». Это уводит повествование к обширным рассуждениям о том, что Бог имеет эволюцию своим инструментом, что любовь – реакция, заставляющая организм стремиться к обмену генами┘ В глазах и мозгах начинает рябить, от вычленения признаков постмодерна скатываешься к нервным мыслям о методе «вали все подряд, выйдет интеллектуальное чтение». На 450-й странице появляется Осама с подробной, уже в зубах навязшей биографией, и кончается все очень, очень плохо, настолько трагично и страшно, что финал можно отнести к самым сильным позициям повествования.

Переварив информацию, неизбежно приходишь к выводу: все здесь напоминает о латиноамериканской прозе. Строение сюжета, предполагающее цикличность одновременно с линейностью, с мнимыми развязками. Камлания и шаманизм. Манихейская дихотомия добра и зла. Буквоедский документализм, переплетающийся с самым смелым вымыслом. Самореализация героя, возможная только в пограничной – между этим и другим миром – позиции. Его адамическое простодушие и адская упертость. Тексты: «Хочу обучиться не вспоминать то, чего не видел», – говорит Хашем. «Это все только сейчас мне ясно, – тогда я в самом деле ничего не понимал или понимал» – это герой о своей юности. «Иногда в Ширване, – делится хмуро Хашем, – видишь то, чего никогда не обнаружишь въяве. То, что никогда не подпустит к себе. Никогда». «Вы видели когда-нибудь пса, страдающего шизофренией, задумывались ли так, как задумывался до страха и ужаса я, – о том, какие голоса слышит бедный пес┘» О том, что это русская проза, говорят только модные языковые игры – «┘тектоническое напряжение зрительных слоев, складок не унимаемой, не уминаемой перспективы┘» да колониальный аромат: такие словечки, как «сейгях» – струнный инструмент, распространенный в Персии, а также вид музыкально-поэтического произведения, – надо бы пояснять.