Григорий Заславский
Павел Любимцев. Гвоздицкий и его двойник. – М.: Навона, 2010. – 448 с.
В подзаголовке – известная, а возможно, и не совсем уместная в данном случае игра слов: актер и телеведущий, известный педагог Щукинского театрального училища Павел Любимцев написал книгу об актере Викторе Гвоздицком, с которым был связан многолетней дружбой. Не совсем дружбой. Любимцев в какой-то момент достаточно резко определяет характер этих отношений: «всё это было – как бы выразиться поточнее? – нежное отношение к толковому управляющему, расторопному порученцу, честному и внимательному лакею». И рассказывает, как Виктор Васильевич не стеснялся обременять выезжавшего за рубеж Любимцева своими просьбами и поручениями, как расстраивался, если что-то не удавалось купить, и как в конце концов Любимцев решил кое-что закупать «на месте», в Москве, чтоб не тащить из-за границы, например, торшер.
И все-таки это можно назвать дружбой. А книга Любимцева – еще один «торшер», в смысле рукотворный и бесценный памятник этой дружбе, который бы Гвоздицкий, если бы мог, конечно, оценил.
Эта книга – не просто воспоминания. Тут большая исследовательская работа, поскольку автор собирает под одной обложкой многое, разбросанное там и тут. Как ученый, как натуралист, влюбленный в объект исследования. И тут же приходят на память слова из «Синей птицы», где Тиль и Митиль навещают дедушку с бабушкой, которые уже умерли. И то ли дедушка, то ли бабушка говорит: мы живы, когда вы вспоминаете о нас... А дальше – просят внуков молиться за них, потому что «молиться – значит вспоминать». Книга Любимцева – конечно, не молитва, хотя... Молитва предполагает некоторую страстность высказывания, а страстность в книге, конечно, присутствует. И – любовь, безо всякой двусмысленности, имея в виду покрытую тайной, скрытую от посторонних глаз личную жизнь Гвоздицкого-анахорета.
Первое, что располагает, – интонация, знакомая по телепередачам Любимцева, искренняя, живая: «Для кого я пишу? К какому читателю адресуюсь? О-о-о... Это особый вопрос!» Это очень искренняя книга, настолько, насколько вообще возможен рассказ о близком человеке, о друге. Местами – простодушная, каков, вероятно, и автор. Скажем, Любимцев жёсток, даже жесток – когда речь о тех, кто по его разумению был недостаточно внимателен к таланту Гвоздицкого. Временами – на мой взгляд, неточен. Пишет: «в свое время «ефремовский» «Современник» был театром прежде всего социальным. Его эстетика «прорастала сквозь быт», была удивительно натуральна». В определении «социальный» – известное упрощение. «Голый король», другие спектакли явно шире этих рамок, театр был разнообразнее определенных ему границ.
 Финал "Маскарада". Виктор Гвоздицкий – Арбенин. Фото Михаила Гутермана |
Рассказывая о «патологической» нелюбви Табакова к Гвоздицкому, Любимцев тут же приготавливает и страшную месть: рассказывает, как Гвоздицкий, подав заявление об уходе, попросил у Табакова надписать фотографию, Любимцев – по просьбе Гвоздицкого – купил для нее рамочку, но... так и не нашел ей место в своем домашнем иконостасе. Но в самом начале автор без комментариев приводит слова Анатолия Мироновича Смелянского, сказанные Николаю Михайловичу Шейко уже после ухода Гвоздицкого из МХТ в Александринку: «Ты подумай, Коля, до чего же дошел театр, если такой актер, как Витя, никому в Москве не нужен!» Гм... Извините, но Смелянский и тогда, и теперь – зам. худрука в МХТ имени Чехова – как минимум второе лицо. Если уж винить, то обоих, а не так, что «при Табакове на месте прежнего театра вспухла гигантская победоносная антреприза», а Смелянский – в белом.
Поскольку Гвоздицкий – воспитанник провинциальной школы, он с особой внимательностью относился к тому, что можно назвать техникой, ремеслом. И благодаря внимательному глазу Любимцева эта книга отчасти – еще и учебник «техники актера». Например: «гримируясь, он слегка высветлял брови, чтобы выглядеть моложе (ярославская театральная школа!)». В другом месте отмечает, как полюбил Гвоздицкий мемуары Орленева, поверил в его рецепты: «Ляг на диван, закрой глаза и проходи всю роль шаг за шагом, реплика за репликой. Тогда и к премьере хорошо подготовишься».
Любимцев, думаю, верно угадывает, из какого «сора» вырос успех актера в Уильямсе, то есть о взаимоотношениях Гвоздицкого с матерью и сестрой: «Вите было чем играть Тома! Сама его биография во многом вела его по роли, делая ее объемной и прожитой до тонкостей. Трудно лгать на сцене, играя отчасти самого себя». После таких пугающе точных замечаний даже жалеешь, как много места отдает Любимцев критикам (там есть и цитаты из моих статей, так что уязвленного самолюбия тут нет).
Книгу Любимцева по жанру можно было бы отнести к мемуарам с антрактами. Как будто выдыхаясь, уставая, в какой-то момент автор уходит со сцены вытереть пот со лба, а читателей оставляет на это время с мнениями критиков или – с письмами Елены Юнгер, адресованными герою рассказа. Впрочем, Любимцев не может остаться в стороне и мгновенно возвращается, и пересыпает чужие слова своими комментариями, а где нет комментариев, там он внедряется, обращая наше внимание на ту или другую деталь полужирным шрифтом.
Замечательно интересно пишет об отношениях Гвоздицкого с его ярославским учителем Фирсом Шишигиным, отношениях непростых (тут же – чудесная цитата из анкеты Шишигина: на вопрос об отличии хорошего режиссера от плохого пишет – «первый интересно просто, второй – неинтересно сложен»!), или – с примой акимовского театра Еленой Юнгер, тоже – учебник актерской жизни и жизни в театре.
Что еще интересно: театр ленинградский, ныне – снова петербургский и театр московский в последние лет двадцать живут обособленно друг от друга, Любимцев эти два отдельно живущих театральных острова вновь соединяет, отчасти вынужденно – такова траектория пути его героя, но Любимцев соединяет их содержательно. По сути. Наконец, Любимцеву удается главное: «из этого всего (всего нематериального, что остается после смерти театрального актера. – Г.З.) сплести нечто вполне реальное, зримое, осязаемое».
Читая увесистый том, временами уставая от бесконечных цитат, я тем не менее несколько раз ловил себя на невыполнимом желании скорее позвонить Гвоздицкому, рассказать, как же здорово тут о нем написано!..
Ему уже не расскажешь.
