Memento mori, или Ничего страшного

Дружба народов

Ольга Кучкина. Косой дождь, или Передислокация пигалицы. Записки соотечественницы. «Едва расположившись, вчерашние школьницы поспешили в порт. Прогулка выдалась незабываемая. На рейде стояли яркие нарядные иностранные корабли. Яркие нарядные иностранные матросы стайками бродили по набережной. С ума сойти! Иностранцы в СССР! Практически как свободные люди в свободной стране! Запретный плод был сорван чуть не в первый день. Иными словами, состоялось запретное, к тому же уличное знакомство с двумя итальянцами: незабываемая папина уличная девка была из этого разряда. Но уличное – чепуха по сравнению с тем, что – с итальянцами. Общение с людьми из иных стран в СССР, спрятавшемся от остального мира за железным занавесом, приравнивалось к измене Родине». Автобиографические записки известной писательницы, драматурга, журналиста. Иронично – о себе, с нежностью – о друзьях и семье, серьезно – о стране. Высокая концентрация знаковых деталей эпох, свидетелем которых была пигалица, остроумные рассуждения, подробности, выхваченные цепким взглядом, высокая концентрация знаменитых фамилий и имен («Когда мы были молодые – они все гремели. Женя, Андрей, Роберт, Белла») заставляют воспринимать строчку «Продолжение следует» как оскорбление в лучших чувствах.

Владимир Коробов. Изменчивый пейзаж. В продолжение темы грустные осенние стихи – под стать погоде – об отечестве и соотечественниках. «Сплетни забудутся, страсти улягутся,/ и на погосте все рядом окажутся:/ злые и добрые, умные, глупые –/ спят вечным сном под зелеными купами./ Этот – был пьяница, этот – слыл гением,/ но не дождался ни славы, ни премии./ Этот – ушел в мир иной неудачником,/ хоть и пожил переделкинским дачником./ В мраморе, золоте – вздорные жители –/ все примирились в печальной обители/ этих прославленных музами мест┘/ Где-нибудь с краю и мой встанет крест». («Переделкино»)

Василий Голованов. Эпоха рок-н-ролла. Редкий случай, когда предметом статьи в литературном журнале становится музыка. И еще реже размышление о ней начинается с констатации ее смерти. «Музыка умерла» – утверждение, по мнению автора, точно формулирующее суть современности. «Музыка умерла – несмотря на то что «музыка» звучит 24 часа в сутки на разных каналах ТВ и радио, в каждом баре, магазине, в каждом поезде и даже в репродукторах, развешенных в тихих парковых уголках┘ В городах сотни тысяч людей ходят в наушниках, неустанно промывая себе мозги набором мелодий, отобранных по собственному предпочтению или подсказанных мобильником, – но замечал ли ты, что у них неподвижные, каменные лица, музыка не пьянит их, и их глаза не выражают ничего – ни радости, ни любви┘» Однако не так давно – на рубеже 60–70-х прошлого столетия – было время, когда в музыке сфокусировалось все: и вопрос «чем жить», и ответ «как». Это было время рок-н-ролла┘

Знамя

Виктор Шендерович. Операция «Остров». Неоконченный киносценарий. Обласканный Кремлем телевизионный олигарх Леонид Песоцкий, выкроив из плотного рабочего графика десять дней на романтический отдых с моделью Лерой, отправляется на далекие острова. И волею судеб оказывается там без пассии и чемодана, зато с багажом воспоминаний, которые за дни отпуска придется разобрать┘ Заодно с историей Леника Песоцкого, мальчика из хорошей семьи, в 90-х попавшего в телевизор и с течением лет превратившегося в реализатора государственных проектов и циничного воротилу, автор рассказывает историю современной России. Шендерович, как всегда, излагает свои идеи четко и недвусмысленно. «Вместо творческого начала включилось воспоминание о последнем вызове в Администрацию, как раз по уточнению концепции этих долбаных «горизонтов». Бешенство одолевало Песоцкого от этих звонков: им делать не хер, а он дурью майся. День пополам, и башка закомпостированная. Приехал, конечно, куда деться? Велено было вписать «горизонты» в текущие нацпроекты. Администрация судорожно обматывалась триколором, чтоб уже было не различить, где она, а где Россия. Давайте вместе пофантазируем, предложил куратор – и приятным голосом понес уже полную ересь. Кой черт фантазировать, думал Песоцкий, втягивая анус и рисуя ромбики на казенной бумаге, – к пятидесятому году по самую Удмуртию все китайское будет. Сам хоть понимает, что гонит? Вдумчиво кивая шелухе, струившейся с кураторских губ, Песоцкий украдкой заглянул в темные печальные глаза и ясно увидел: все этот человек понимает. Дежурная тоска стояла в темных глазах и твердое понимание правил игры – впрочем, взаимное. Россия интересовала присутствующих как источник финансирования – и не до горизонтов, а вот как раз до конца финансирования. Куратор говорил, Песоцкий кивал головой и тоскливо разглядывал божий день за казенной портьерой. Шансов прикинуться честным мечтателем у него опять не оставалось, это он сообразил сразу. Обмарается по полной. А впрочем, пить боржоми было уже поздно».

Анна Логвинова. Разговоры в озере. Понятные стихи обо всем на свете, в которых главный пафос – отсутствие такового. «Некоторые поэтессы так напишут про слияние тел,/ что даже и мне становится страшно./ Обязательно, чтобы когти и стоны ветра,/ обязательно дикие плотоядные гладиолусы./ Этого я совершенно не могу взять толк. Так ли уж много дано/ человеку инструментов для ясности?/ Суровые скалы, тропинка в осеннем парке,/ озеро в пасмурный день, соединение тел./ Вот мы соединимся, и, конечно же, в минуту/ наибольшей ясности проснутся дети,/ прибегут к нам/ и даже еще успеют/ вскарабкаться на горку».

Евгений Сидоров. Записки из-под полы. «Беда, что сегодня во власти нет больших людей и больших идей. Нет великих артистов и мыслителей мировой сцены. Энгельс где-то говорил о Возрождении: «Эпоха нуждалась в титанах и породила титанов». Сказано красиво, но ведь верно. Перед нами же эпоха корпораций и номенклатуры, где капитализм и коммунизм, обессилев в последнем и решительном бою, обнялись на время и не ведают, что делать дальше». «Былое и думы» критика Евгения Сидорова, служившего министром культуры России (1992–1997) и послом России при ЮНЕСКО (1998–2002).

В рубрике «Пресс-конференция» опубликованы выступления лауретов премии журнала по итогам 2009 года: Эргали Гера (за повесть «Кома», № 9), Андрея Гришаева (за подборку стихотворений «Порядок вещей», № 9), Владимира Найдина (за семейную сагу «П-т-т, санагория, чать!», № 6), Олега Павлова (за роман «Асистолия», № 11, 12), Владимира Тучкова (за «Русский И Цзин», № 6), Михаила Ходорковского, Людмилы Улицкой за «Диалоги» (№ 10). «Уважаемые дамы и господа! Благодарю вас за столь неожиданный подарок <┘> Скажу откровенно: я – не сторонник возвеличения толпы. Я не считаю, что голосование на выборах равно демократии. В конце концов и за жестких диктаторов голосовали многие. Народом, обществом толпу делает ответственная элита. Она же, в случае неудачи, несет ответственность и за тоталитаризм, и за развал страны. Непростая роль, тяжкая ноша, требующая ума, знаний, патриотизма и, наконец, обычного мужества. Иное – не элита, а всплывшая на поверхность, разъевшаяся дрянь. Верю, что пассионарность России не исчерпана, но вера в то, что «мы можем», не снимает ответственности, выражаемой словами «я должен». Во всяком случае, я с себя такой ответственности не снимаю. Еще раз благодарю за поддержку» (Михаил Ходорковский).

Иностранная литература

В первом весеннем месяце журнал «ИЛ» выступил с отнюдь невесенней темой. «Помни о смерти!» – обращается редакция к читателю. Именно так – «Memento mori» – сформулирована тема номера.

Филип Рот. По наследству. Подлинная история. Перевод с английского Ларисы Беспаловой. «Гарольд Вассерман, лечащий врач отца в Нью-Джерси, договорился, что отцу сделают МРТ, на чем настаивал Дэвид, тут же, в Нью-Джерси; получив снимок из лаборатории, Гарольд под вечер позвонил мне и сообщил результаты. У отца оказалась опухоль мозга, «гигантская», как он сказал, но по МРТ нельзя судить, доброкачественная она или злокачественная.

– В любом случае, – сказал Гарольд, – такие опухоли смертельны.

Далее нам следовало проконсультироваться с нейрохирургом: он определит, что это за опухоль и что можно, если вообще что-либо можно, предпринять.

– Я особых надежд не питаю, – сказал Гарольд. – И вам не советую». Роман современного американского классика о труде┘ умирания».

Ингер Кристенсен. Стихотворение о смерти. Перевод с датского А.Прокопьева. Опыт постижения непостижимого: «сегодня ночью я видела сон/ я умерла и гуляю вместе со своей собакой/ в царстве мертвых/ никого не было видно лишь камни и какие-то кусты/ пейзаж о котором часто/ рассказывали поездившие по свету/ как уже сказано я была мертва/ но так устала что вскоре заснула на каком-то утесе/ и мне снова приснилось что я умерла/ не очень-то мне хотелось/ умирать во мраке царства мертвых/ лучше бы дома/ где я не была мертвой»

Петер Надаш. Собственная смерть. Перевод с венгерского В.Середы. Венгерский писатель Петер Надаш пережил клиническую смерть. Публикуемый рассказ – его свидетельство пребывания по ту сторону. «С величайшим напряжением рефлексии интеллект пытается оценить то, что в принципе следовало бы назвать печальным исходом, но сопоставить это с опытом других людей мне уже не дано. Не было в земной жизни предмета, и я даже не искал его, который позволил бы мне ощутить безграничное упоение, которого я так жаждал достичь в телесном сосуществовании с другими. Так я его и не испытал. Теперь мне казалось забавным и симптоматичным, что я ни с кем не смогу поделиться этим своим последним опытом. Вся моя жизнь – всего лишь несколько счастливых мгновений, в которые я хотя бы почувствовал, к чему мне так страстно хотелось приблизиться.

Стоило мне осознать это, как меня подхватило.

Вот сейчас это произойдет.

Мое «я» станет тем, успел я еще подумать, чем было, когда не имело тела, и чем будет в последующей своей бестелесности. Понимая, что слова «сейчас» и «произойдет» означают, что я умираю, я в то же время видел, как живые профессионально и с яростной самоотдачей пытаются удержать меня в своем несчастливом сообществе».

Джулиан Барнс. Ничего страшного. Фрагменты автобиографии. Перевод с английского Инны Стам. Известный англичанин размышляет о том, что для многих предопределяет отношение к смерти, – о вере. Как всегда, размышления Барнса охватывают широкий культурный контекст, в котором истории из жизни великих, но ушедших перемежаются с наблюдениями из личного опыта автора. «Прежде чем покончить с собой, Артур Кестлер оставил записку, в которой выразил «робкую надежду на деперсонифицированное загробное существование». В этом нет ничего удивительного: на закате жизни Кестлер увлекся парапсихологией и посвятил ей немало лет, но мне его мечты определенно чужды. Не вижу я большого смысла и в религии, которая, в сущности, свелась к еженедельным мероприятиям, где собираются давние знакомые (не считая вполне естественного удовольствия от еженедельной встречи с давними знакомыми), в отличие от религии, которая относится к своей миссии серьезно: четко предписывает, как жить, все окрашивая и на все накладывая свою печать. То же и с мечтами о загробной жизни: хотелось бы, чтобы она, ежели таковая в самом деле предполагается, была лучше (желательно – гораздо лучше), чем предшествующая земная».

Москва

Лариса Ермилова. «Мадам, уже падают листья...» Рассказ об одиночестве и борьбе с ним. Местами смешно, в целом грустно, потому что необратимо. «Под Новый год тетя Зоя наконец-то вставила безупречно ровные зубные протезы и отправилась в гости. Там ее ждал сюрприз, о котором она, впрочем, знала уж как неделю. Подруга не умела скрытничать и раскололась почти сразу: нашла ей жениха. Тетя Зоя поманерничала для виду, мол, возраст у меня переходный, старость не за горами, но в душе так не считала. В душе она оставалась молодой и, когда слышала, что года могут быть богатством, нервничала в несогласье, однако поспорить было не с кем – она жила одиноко, а кошке было наплевать на такие глупости. Конечно, о старости она иногда думала. И сегодня, совсем некстати, в голове бродили печальные мысли».

Дмитрий Володихин. Центр иконы. Критик размышляет о фильме Павла Лунгина «Царь» и его литературной основе – книге Алексея Иванова «Летоисчисление от Иоанна». В адрес книги и фильма раздается немало обвинений в том, что они противоречат историческим фактам. Однако, по мысли автора статьи, эти изменения произошли оттого, что прозаик писал мистический роман, в центре которого, как в центре иконы, два человека – царь и митрополит. Все остальное – на периферии и не так важно. Задача – высветить их отношения. «Трудно сказать, до какой степени позволителен подобный художественный метод. Современный русский исторический роман давно воспринял мистику как нечто родное, неотъемлемо присущее жанру. И многие известные авторы современных исторических романов – Александр Сегень, Ольга Елисеева, Далия Трускиновская – прекрасно совмещают точность исторической фактуры и мистическую основу действия. Иванов от этой точности отказался. Поэтому, наверное, и называть его книгу историческим романом не стоит. Это мистический роман».

Нина Молева. Знаменка. Исторический экскурс в прошлое и констатация печального настоящего одного из самых старых районов Москвы, прошедшего в своем настоящем точку невозврата. «Тысячу лет назад улица-дорога начиналась от Боровицких ворот, с моста через Неглинную, взбиралась на крутой холм, чтобы от нынешней Арбатской площади стать Волоцкой торговой дорогой – от Новгорода Великого в Рязань и приокские земли. В роковом XX столетии Знаменка лишилась пяти церквей и примыкавшего к ней одного из самых знаменитых в старой Москве Крестовоздвиженского монастыря, в том числе и Знаменской церкви, давшей ей название. И теперь имена. Простой перечень имен людей, живших здесь, действовавших, нашедших последнее успокоение в собственных приходах, на приходских погостах, на монастырском кладбище. Великая княгиня Московская Софья Витовтовна. Великий князь Московский Василий II Темный. Князь Можайский Андрей Юрьевич. Великий князь Московский Иван III Васильевич и его супруга Великая княгиня Московская, византийская принцесса Софья-Зоя Фоминишна Палеолог. Герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна. Царевна Прасковья Иоанновна. Александр Данилович Меншиков и его сын Александр Александрович Меншиков. Замечательные наши просветители Николай Иванович Новиков и сын полководца Румянцева-Задунайского Николай Петрович Румянцев, создатель первого публичного музея и первой общедоступной бесплатной библиотеки. Императрица Елизавета Петровна. Семейство графов Воронцовых. Президент Академии наук Екатерина Романовна Дашкова. Александр Петрович Сумароков».

Новый мир

Глеб Шульпяков. Фес. Роман. Фрагмент его печатался у нас в «НГ-EL». Запутанная история о том, что может произойти с человеком в последнюю неделю лета в преддверии новой жизни, пока он ждет выписки из роддома жены с ребенком. Подсказка – авторское предисловие, где перечислены города, в которых эта книга появлялась на свет. «Натягиваю цепь, несильно дергаю. Справа из темноты раздается металлический шелест. Встав на четвереньки, ползу на звук. Это крюк или скоба, она торчит у самого пола. Дергаю цепь слегка, как дергают колокольчик, но цепь только натягивается и падает. От удивления и страха про боль забыто. Сажусь, обхватив колени, – как дома, во время бессонницы. Когда сидишь и смотришь перед собой, чтобы собраться с мыслями. Картина настолько отчетлива. Постепенно боль стихает, уходит в землю. Сколько сейчас времени? В темноте оно стоит на месте. Откроешь глаза, закроешь – никакой разницы. Вокруг тьма, непроглядная, что на секунду мне действительно верится, что я дома».

Елена Гродская. Сам себе стих. Статья посвящена творчеству одного из лидеров «второго русского авангарда» и основателей «московского концептуализма», поэта Всеволода Некрасова (1934–2009). «Поэзия, «пресволочнейшая штуковина», не прощает приблизительности. Некрасов всегда говорил мне: «Собраннее! Собраннее!» Сам он <┘> умел собираться в точку, и все его стихи – ростки из этой точки, как из почки. Он писал смысловыми пучками, точечными импульсами, ударами пульса. Его стихи – точное свидетельство того, что поэзия жива <┘> Сезонность Некрасова делает его родственным классическим русским лирикам. И может быть, Некрасов – единственный, кто так, почти кожей чувствует перемену одного времени года на другое, погодные колебания. «Опять опять/ Метель метель/ Теперь опять/ Теперь опять/ Метель –/ Теперь оттепель/ Теперь опять метель».

Василий Голованов. Завоевание Индии. О двух российских авантюрах, которым не суждено было закончиться удачно, – походах на Индию. «В Санкт-Петербурге Ходжа Нефес очень кстати сведен был с любимцем царя, князем Александром Бековичем-Черкасским. <┘> князь Бекович, молодой поручик лейб-гвардии Преображенского полка, в числе многих дворянских детей ездивший за границу обучаться морскому делу, по-прежнему был в фаворе у царя. Так состоялось свидание Ходжи Нефеса с Петром. Ходжа завлекал царя верноподданническими уверениями и золотым песком, не подозревая, что наибольшее впечатление произвели на Петра слова о перекрытом русле Аму-Дарьи и возможности повернуть ее обратно в Каспий, а следовательно, имея флот, проникнуть в глубь Азии, может быть – и к далекой Индии».

Октябрь

Ирина Лукьянова. Рассказы. «Тося была нежна и кротка, как умирающая. Прозрачна и ясна, как утро раннего октября, золотое и синее. Бабка звала ее «Тосенька», и в этом слове ясно слышалось «осень» – такая солнечная, такая слабая, в россыпи бледных веснушек по молочной коже, с такой страдальческой улыбкой, как будто знает о своем скором конце. Она была вполне здорова, хотя анемична, сонлива и вяла – словно только что проснулась или сейчас заснет. Видя ее, Слава всегда вспоминал сологубовских тихих мальчиков, он писал диплом по Сологубу, тогда это было еще ново и круто, а сейчас просто никому не нужно, хотя с ней он мог со вкусом поговорить и о Сологубе тоже, она как-то прекрасно все понимала, по странному родству, которое он и определить толком не мог». Две простые истории о жизни, рассказанные, как выплетенные тонким поэтическим кружевом».

Блеск и беззащитность литературы. Отчет об 11-й выставке-ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction, традиционно прошедшей в Центральном доме художника. Кроме делегации чешских писателей, в Москву приехали букеровский номинант англичанин Адам Фулдз, итальянец Паоло Джордано, шри-ланкийская писательница Рома Тирн, норвежский автор детективов Кнут Фалдбаккен. Посольство Франции и Музей кино впервые в России показали документальный фильм Клода Ланцмана «Shoah» («Холокост»). На ярмарке были вручены премия имени Андрея Белого, французские литературные премии имени Макса Ваксмахера и Поля Леруа-Болье. Открытием и самым долгожданным событием выставки стала презентация последнего романа Владимира Набокова «Лаура и ее оригинал».

«Дмитрию Набокову снился сон. Слагаясь в каламбур, звучали во сне отцовские слова: «Ты попал в переплет. Просто возьми и публикуй». Подчиняясь этому указанию и вместе с тем нарушая установленный автором более тридцати лет назад запрет на публикацию, сын обнародовал последний незавершенный роман Владимира Набокова. Были открыты сейфы швейцарского банка, извлечены на свет потемневшие от времени библиотечные карточки (на них писатель запечатлел фрагменты романа), заключены контракты с ведущими издательствами США, Великобритании, России┘» (Мария Сальникова).