Елена Семенова
Михаил Свищев. Последний экземпляр. – М.: Воймега, 2009. – 72 с. (Приближение).
Первый поэтический сборник Михаила Свищева (р. 1969) не назовешь литературным дебютом. Таковой по логике вещей должен был состояться еще десятилетие назад. Однако логика схемы «Литинститут – диплом – первая книга» в данном конкретном случае дала трещину. Наделенный выразительным в своей индивидуальности поэтическим голосом, а также способностью подходить к творчеству аналитически, тщательно вылепляя то, что получено извне, Свищев вдруг прервал свою поэзию на полуслове и занялся трудом, далеким от литературы, затянувшим его на годы. Книга «Последний экземпляр» стала возвращением автора в литературу из его, если так можно выразиться, личной одиссеи.
По признанию поэта, в названии сборника заключены два смысла – духовный и метафизический: во-первых, это дань памяти другу, придумавшему это название, а во-вторых, мысль о том, что каждый человек, по сути, является последним экземпляром самого себя, причем в пространстве, но не во времени. Книжечка небольшая. В нее вошло примерно 40 лучших стихов, написанных в течение 20 лет. Они расставлены не во временном порядке и разбиты автором на целых восемь тематических главок, что довольно много для тоненького сборника. Это – хочешь не хочешь – показывает отношение к своим детищам. Волей поэта они сгруппированы по темам – жизни или смерти, любви или войны, памяти, времени; по способу стихосложения – рифмованные или верлибры; по лирическому настрою.
Если говорить о связях с поэзией прошлого, в стихах Свищева можно ощутить много сквознячков: и прозрачно-реалистичный тон «тихой лирики» XX века («Емеля», «О цвете листвы узнаешь из вчерашних газет», «Прогулка»), и высушенный синтаксис Бродского («Поезд», «После вас, словно после большой войны┘»). В стихотворении «Ночь» слышим отзвук Лорки: «Пахнет углем и мелом. Пары лежат на белом в белом фонарном свете, сердцем сажая ветер и пожиная телом». Городская лирика насыщена призрачным урбанизмом, как у Бориса Поплавского («потому что по Москве черный газ, проплывает сквозь дома мимо нас»). Трагическая предопределенность вещи «Коллекционерам» напоминает «Кулачишку» Иннокентия Анненского», а мерцающая кинематографичность «Светомузыки» сближает с Юрием Левитанским.
 Эти стихи насыщены призрачным урбанизмом... К.Ф.Богаевский. Порт воображаемого города. 1932 год, Симферопольский художественный музей |
Чаще всего стихи Свищева – это меланхолические раздумья, рефлексии. Иногда это странные, призрачные, абсурдные полотна, неоднозначно интерпретирующие историю, мифологию, Писание. Вначале, кажется, детальность и предметность в них дают равновесие, координацию, привязку к пространству. В то же время воображение расковано в соответствии с картиной Гойи, у которого сон разума рождает чудовищ, и действительность, как бы вскрывая внутренние слои, стремительно обрастает убедительными в своей ирреальности образами, разрушающими привычную модель бытия. В них память, «словно гипсовый ангел, желтея осколком крыла, с чашкой крепкого чая садится на подоконник», звезда проходит «сквозь двери и стены со звуком, как будто бы рвали бумагу», вьюга помогает «фонарям раскачивать покинутые нимбы», любовь представляется холодной, «как слиток олова в гортани фальшивомонетчика», женщина «знает вкус речного жемчуга».
Часто случается, что образы намеренно абстрактны, обезличены. Они высекают устало-назидательный философский контекст на грифельной доске будней: «Накинь коричневый пиджак,/ Поправь на шее темный галстук –/ В полях за городом лежат/ Холмы, погосты, государства,/ Чьи граждане устали жить,/ Предпочитая повсеместно/ Единству тела и души/ Единство времени и места». Или вообще, отрицая причастность к миру, подвергают сомнению реальность социума: «┘И душа человека, душа вообще,/ У Хароновой речки сливаясь с природой,/ Демонстрирует свойства абстрактных вещей –/ Государства, религии, времени года». Та же абстракция кое-где помогает акцентировать равнодушие пейзажа, настроения: «Что ни особняк – то предмет искусства,/ Что ни мостовая – пример гражданства», «Если что-то хочется, то не очень,/ Улицы бесполы, как проститутки».
У стихов Свищева есть важное качество – наличие равновесия, гармонии, когда вдохновение и эмоции подобны буре в сейфе разума и выпускаются оттуда только тогда, когда все выверено, продумано и выстроено в смысловую ли, рифмовую, вкусовую или ритмическую линейку. Поэтому, в некотором смысле реабилитируя стихи после субъективного приговора литинститутского мастера Юрия Кузнецова, хочется сказать, что поэзия, несущая гармонию, не может быть деструктивной. А тот факт, что еще в студенческую пору поэзия Свищева фактически была признана и традиционалистами, и постмодернистами, говорит о ее устойчивом космополитизме по отношению к миру, пространству, времени.
