Тотальный дауншифтинг

«Дружба народов»

Денис Гуцко. Витенька. Рассказ. «Распахнула окно, скомандовала себе: дыши. Глотнула кислого кипяченого воздуха, к вечеру слегка остывшего. Невкусно. Но нужно. «Рыдать не умеешь, в обморок не грохнешься. Так что – дыши глубже, приходи в себя». Пискливая суматоха ласточек привлекла ее внимание, выводя из болезненного ступора. Черно-бурые стежки перед глазами: крылья, хвост, крылья... испуганный писк. Не замечала раньше, сколько испуга в верещании ласточек. Ей бы самой сейчас пуститься вот так, кругами, кругами...»

Десятистраничный рассказ Дениса Гуцко лишь по форме малый прозаический жанр, по событийной насыщенности – почти роман. На десяти страницах, за несколько ночных часов героиня переживает трагедию. Но настанет утро, миллионы служащих поспешат на рабочие места, и Марина снова будет в форме для важных переговоров, как будто ничего не произошло, не было никакого Витеньки┘

Во времени правое слово. Небольшая подборка стихов современных азербайджанских поэтов. Гулу Агсес экспериментирует с формой, Акиф Ахмедил и Мамед Исмаил, по меткому высказыванию Михаила Синельникова о стихах последнего, «народны и классичны». Но по-восточному лиричны все. «О, выпал чудный снег до метра высотой┘/ Весь город с толку сбит, и, кажется мне, зря./ Что ж, выпал странный снег до метра высотой,/ – На метр к небесам приблизилась земля» («О, выпал чудный снег до метра высотой», Акиф Ахмедил).

Анатолий Цирульников. По человеку с дыма. Путевой очерк – обязательная составляющая любого номера «ДН». Эти страноведческие зарисовки призваны сокращать расстояние между разными частями России, жители которых нередко относятся друг к другу как к существам с другом планеты. На этот раз речь пойдет о Республике Марий Эл, угро-финском менталитете и марийском феномене. «Снежного человека в Марий Эл называют овда – в женском роде. В устных преданиях ее облик описывается таким образом: распущенные волосы, ступни ног развернуты в обратную сторону, груди длинные, перекинуты через плечо крест-накрест – марийский вариант Бабы-яги. Рассказывают, что последнюю овду поймали в 1936 году. Овды любят кататься ночью на лошадях. И вот повадилась одна к мужику, а тот намазал спину лошади смолой, и овда прилипла. Рассердилась и прокляла деревню. И деревня вымерла. Хотя дело, может быть, не в овде».

«Знамя»

Ольга Родионова. Слегка ритмизованная проза жизни. О счастье, существовании на чужих берегах и надежде. «когда-то я всем говорила, почти не шутя при этом,/ что мое представление о счастье – это дом и сад:/ чтобы розы и пчелы, и белая коза./ну, вот, дом у меня есть, и крохотный сад, и розы./ пчелы летают летом, но, правда, без улья,/ потому что я не знаю, где покупают ульи и эти самые рамочные пчелопакеты./ а сегодня мне приснилось, что у меня есть коза,/ и именно белая./я ее доила».

Леонид Зорин. Габриэлла. Маленькая повесть. «Ничто не могло ему помочь, когда за нею закрылась дверь, ничто не могло его спасти в тот миг, когда он вошел в вагон, когда увидел в последний раз дегтярные, цвета смолы глаза. Вот она, моя Черная Речка, колеса гремят, и рельсы стонут, и Злата Прага скрывается в дымке, во влажном сумраке, в первых огнях, в холодной мгле европейской ночи. Тогда и на миг не сомкнул он глаз. Стоял в коридоре, смотрел, как тает черный апокалиптический полог, бледнеет небо, несется лес. Слушал, как дробно стучат колеса по узким скатам, как гаснет скорость, вот она вовсе сошла на нет, поезд как будто насквозь пронизывает последняя судорога, он замирает, являются польские пограничники». Мающийся бессонницей писатель Безродов вспоминает события 50-летней давности: свою поездку в Злату Прагу, случившуюся задолго до весны 68-го, и краткий роман с красавицей Габриэллой. Эти события могли изменить его жизнь, но остались только воспоминаниями.

В рубрике «Дискуссия» толстожурнальная саморефлексия: «Критика в «толстых» журналах – уход на глубину или в никуда?» Начало разговору положила статья Инны Булкиной «В поисках жанра. Что такое «толстожурнальный формат», его смысл и идея?» «Статья, отменно длинная и скучная; дойдя до середины ее, читатель, привычный к более оперативным и более энергичным сетевым и газетным критикам, начинает зевать и бороться с неотвратимым желанием бросить все┘ уйти мышью вверх и вправо, закрыть страницу, короче, оставить это странное и тягомотное занятие – ведь в принципе все уже ясно. Если у читателя в руках бумажный журнал, это выглядит еще хуже: там кегль мелкий и бумага серая. То ли дело монитор – и то ли дело глянец!

Мне скажут (и я сама неоднократно говорила это в прошлой, журнально-обозревательской жизни): у толстожурнальной статьи задачи другие, у нее «широкий охват» и «глубокая аргументация», у нее претензия на академический подход и монографическую постановку проблемы. У нее есть пространство для маневра наконец. То, что газетный или сетевой колумнист проговаривает в десяти словах, журнальный критик разворачивает на десяти страницах. И тот же журнальный критик, обнаружив себя в ином формате – сетевом или газетном, – ухитряется сказать все, что имеет сказать, в тех самых десяти словах. Так в чем проблема? В количестве знаков и гонорарной ведомости? Ответ неправильный. В журнальной традиции? Скорее так».

Отреагировать на это высказывание редакция попросила других участников литературного процесса. В полемике участвуют: литературные критики Валерия Пустовая, Сергей Беляков, Илья Кукулин.

Юрий Манн. Николай I и Николай II. Любопытное эссе известного исследователя русской литературы вопреки названию не имеет отношения к истории XIX века и российским самодержцам. «Загранпоездки советской поры┘ Сколько с ними связано печального, забавного, нелепого, анекдотического. Я думаю, эта тема еще ждет своего историка, нравоописателя, социолога. Здесь – только некоторые детали и эпизоды, почерпнутые из моего небольшого, но личного опыта».

«Иностранная литература»

В ноябре вышел очередной страноведческий номер «ИЛ». На этот раз предметом изучения стала далекая экзотическая Индия. Составители видели своей задачей дать читателю представление об этой стране, о сложности и запутанности проблем, стоящих перед ней. Поэтому предпочтение отдано жанрам non-fiction.

Шаши Тхарур. Погром. Роман. Перевод М.Салганик. «Нью-Дели, Индия, 1 окт. Посольство Соединенных Штатов сообщает: вчера в городе к востоку от Дели, всего за несколько дней до возвращения на родину, разбушевавшейся толпой зверски убита американская гражданка.

Присцилла Харт, 24, из Манхэттена, добровольная сотрудница неправительственной организации HELP-US, погибла от ножевых ранений в городе Залилгархе штата Уттар-Прадеш, где она работала в области здравоохранения. Источник в американском посольстве не высказал предположения, что ее убийство связано с тем, что она является гражданкой США.

Подробности убийства, произошедшего во время индо-мусульманского погрома, остаются невыясненными». Роман, в центре которого – убийство молодой американки в маленьком индийском городке во время индо-мусульманского погрома – редкий представитель художественной прозы в номере. И выбран, вероятно, за то, что в полной мере отвечает задаче составителей, удовлетворяет страноведческий интерес читателя: здесь и подробное изложение причин межконфессиональных конфликтов, и детальное описание индийских нравов. От стремления к всеохватности пострадала эстетическая сторона. «Погром» – индийская мелодрама, по избыточности не отстающая от знаменитых продуктов Болливуда в прошлом.

Паван Варма. Великий средний класс. Перевод Екатерины Кудашкиной. Средний класс играет центральную роль в становлении современной Индии, основной участник всех перемен, произошедших со страной в последние десятилетия. Кто они – представители индийского среднего класса, по мнению автора, четыреста миллионов человек, у кого есть жилье, кто может позволить себе трехразовое питание, и кто имеет доступ к элементарному медицинскому обслуживанию, общественному транспорту, среднему образованию, и чей доход позволяет приобрести такие товары, как вентилятор, наручные часы или велосипед? Отразились ли многочисленные метаморфозы, произошедшие со страной, на самом понятии? «Традиция счастливо уживается в Индии с новыми веяниями, и среднестатистический представитель среднего класса во многих отношениях являет собой пример уравновешенного шизофреника. Как я не раз говорил, индийский ум похож не на сервант, а на комод: выдвиньте один ящик и увидите в нем компьютерную клавиатуру, по которой быстро бегают пальцы человека ХХI века; выдвиньте другой – и в нем вы вполне можете найти астрологическую карту этого же человека, составленную каким-нибудь шарлатаном, утверждающим, что он специалист по гороскопам».

В продолжение разговора другая статья того же автора «Что такое быть индийцем» – знакомая русскому читателю попытка развенчать многие стереотипы о «загадочной (на этот раз индийской. – «НГ-ЕL») душе» и найти самоопределение, «в контексте прошлого и в свете перспектив», увязать духовность с консьюмеризмом. «Индийская реальность одновременно прозрачна и мутна. Все, что лежит на поверхности, точно такая же правда, как и все, что скрыто от чужих глаз».

«Москва»

Сергей Смирнов. Дао Дзе Дун. Роман, а точнее, футуристический памфлет. «Проявления любых форм ностальгии ученые стали объяснять вирусной теорией. Считалось, что нефильтруемый вирус N-Retro образуется из митохондрий отмирающих нейронов головного мозга и концентрируется в других нейронах, вызывая диспропорции в восприятии воспоминаний. Лечиться не заставляли, но рекомендовали – с помощью регулярного просмотра терапевтических видеороликов и коррекции сновидений посредством индивидуального продакт плейсмента». Двадцатые годы XXI века. Россия наконец-то превратилась в счастливую и благополучную страну, населенную благополучными и счастливыми людьми┘

Нина Молева. Замоскворечье. Точка невозврата. «Воспоминание студенческих лет. Группа университетских студентов возвращается в темноте осенней ночи из Третьяковки с лекции профессора А.А.Федорова-Давыдова (будущим искусствоведам разрешалось заниматься прямо в залах после ухода посетителей). Большая Ордынка, Климентовский переулок, и в узком ущелье домов – громада великолепной церкви Климента, Папы Римского, кажется, перенесенной в Москву из растреллиевского Петербурга. Облупленная штукатурка. Побитые головки херувимов и гирлянды роз на стенах. Выбитые стекла. Снег, летящий в лунном свете внутрь храма. Заржавленное кружево кованой ограды. «Профессор, ведь вы только что говорили – один из ценнейших архитектурных памятников Москвы XVIII века. Нельзя же так! Надо что-то предпринимать! Спасать!» Равнодушный ответ: «Хотите заниматься ремонтом, идите в домоуправление. Искусствоведов это касаться не должно». Очередные страницы «Московской тетради» Нины Молевой о храме священномученика Климента, Папы Римского. Собор был спасен от разрушения в советские годы усилиями знаменитого реставратора Игоря Грабаря. Однако и в нынешнее время его судьба нелегка.

«Новый мир»

Владимир Березин. Повесть о Рабле, или Лесопильщик. «Мои знакомые дворники были почти что Клюевы, правда, неудавшиеся и помятые. Стихи их были дурны, и знание иностранных языков не спасало. Кто-то мне говорил, что эти дворницкие и котельные сохранили жизнь и творчество многих достойных людей. У меня к этому было, наоборот, сложное отношение. Мне казалось, что дело обстояло, как с эволюцией, – в котельной ничего не сохраняется. И укрытие там – как изменение направления движения. И после того, как человек приживался в этом портвейновом тепле, от промежуточного звена в котельной вырастала обезьяна, а не человек. Человек растет в другом месте. Впрочем, тут же одернул я себя, как-то это грубо получилось. Но суть именно такая – когда искусство выходит из котелен, мы обнаруживаем иной его вид. Он вообще иной, а иногда может показаться, что там все сохранилось, и радостная низовая культура вновь едет на электричке в Петушки, и сочинители бредут по городу или стоят у пивного ларька, рассуждая, что настоящий писатель должен кончить жизнь под забором, на дне канавы, в обнимку с крысой, – все, кажется, сохраняет искомый язык и памятный цвет, но это не так. И на нее переносится опыт Шаламова, который говорил, что опыт лагеря – опыт отрицательный, вообще отрицательный».

По мотивам произведений Франсуа Рабле и осмыслившего его Михаила Михайловича Бахтина. Художественное исследование литературного дна, «низа», и феномена сегодняшнего дауншифтинга, на собственной шкуре испытанного героем повести.

Сергей Жадан. Навстречу горячим ветрам. Стихи. Перевод с украинского Игоря Белова. О пацанах, взрослении и злости – спортивной и совсем другой. «Может, как призраки, эти парни/ в тумане, окутавшем архипелаг,/ солдатами свежесколоченных армий/ когда-то встанут под чей-то флаг/ и злость, которой у них навалом,/ будут все время нести в руках,/ прорвавшись к карпатским глухим перевалам и окопавшись на сербских хребтах».

«Уходящая натура» Виктора Кузнецова о тех предметах, которые еще совсем недавно составляли обязательный элемент советского пейзажа, но либо канули в Лету вместе с породившей их эпохой, либо видоизменились прогрессом и потеряли свое прежнее значение. «Галстук служил еще и символом дисциплины. «Дадим бой разгильдяйству!» – говорил каждое утро сосед по общаге, желавший казаться солиднее. Кроме того, раз в неделю галстуки требовала надевать военная кафедра, причем одобрялись более узкие и близкого к защитному цвета. Нещадно боролась военка и с длинными волосами, так что студента второго курса всегда можно было отличить от первогодка. <┘> Поступив на работу в коллектив с вольнолюбивым духом, брат оказался под влиянием двух стремлений. С одной стороны, там подчеркивали свою интеллигентность ношением галстука и портфеля. Последний вызывал условный рефлекс у церберов на входе в офис – не потому, что они могли что-то вынести, а потому, что явно пытались что-то внести. И правда, брат и его коллеги таскали на работу книжки по специальности, а начальство полагало любое чтение на рабочем месте безнравственным делом.

С другой стороны, жизнь в провинции все больше застывала под идейным прессом. Наш отдел частенько привлекали к выполнению горкомовских заданий, и являться в «желтый дом» негласно предписывалось только тщательно экипированным. Мы же, втайне считавшие себя чуть ли не диссидентами, норовили заскочить в это здание просто в рубашке.

Напоследок вспомним, как при получении паспорта мужчин обязывали сниматься не только в галстуке, но и в строгом темном костюме. У кого их не было, давали в ателье напрокат. И только в 1990-х разрешили фотографироваться в чем угодно, хоть в футболках┘»

«Октябрь»

Под заглавием «Писатель-праздник» вышла в журнале подборка материалов, посвященная третьему фестивалю «Аксенов-фест». В этом номере о произведениях писателя говорят не только его друзья, но и попавшие в сферу влияния аксеновского таланта прозаики, поэты, режиссеры, журналисты: Михаил Веллер, Валерий Попов, Илья Бояшов, Виктор Шендерович, Борис Минаев, Давид Маркиш и др. «В пору частого своего мелькания в телевизоре, в конце 90-х, я имел честь поужинать в хорошей компании с Василием Павловичем, прилетевшим в Москву. Поужинав, мы поймали машину и поехали по домам. «Водила» был молод и из нас двоих узнал, разумеется, не Аксенова.

И уже потом, отвозя Василия Павловича домой, уточнил:

– Это был Шендерович?

– Шендерович.

Через какое-то время шофер смекнул, что ежели второй пассажир ужинал с Шендеровичем, то, может, сам он тоже не хрен с горы. И так прямо Аксенова и спросил:

– А вы кто?

Василий Павлович назвал фамилию.

Шофер ненадолго задумался, а потом, утешая своего безвестного пассажира, произнес:

– У нас префект такой был...

Сам Василий Павлович рассказывал это с классической своей усмешкой в усы┘» (Виктор Шендерович).

Ролан Быков. Маленькая коричневая тетрадь. К 80-летию со дня рождения актера «Октябрь» публикует фрагмент его дневниковых записей о съемках гоголевской «Шинели», где Ролан Быков сыграл роль Акакия Акакиевича. Вступление к публикации написала Елена Санаева: «После кинопробы в картину режиссера Анатолия Граника «Наш корреспондент» Ролан Быков спустился на первый этаж получить деньги за проезд и кинопробу. К этому моменту студию уже облетел слух, что к Гранику вместо Леонида Быкова, которого ждали, приехал Ролан Быков (ошибка ассистентов), которого никто не ждал. Он приехал на студию сам, заставил найти нужный ему костюм и грим, выпросил маникюрный набор и, придя в киногруппу, представился телефонным мастером. Подручными средствами раскурочил до винтика телефонный аппарат и пошел на выход, пообещав доделать работу после перерыва. На вопли режиссера, что им не смогут дозвониться люди со всего Союза, ответил, что ему наплевать, у него обед. Тут только режиссер почувствовал подвох, расхохотался и сказал: «Все, утверждаю без проб!» К моменту получения денег Быкова у кассы поджидали ассистенты режиссеров, и он получил сразу девять предложений. Одно из них – роль Акакия Башмачкина в «Шинели» Н.В.Гоголя».

Юлия Качалкина. На крыльях снов. Вольные переводы из классиков английской поэзии: Элизабет Баррет Браунинг, Роберта Льюиса Стивенсона, Марианны Мур, Альфреда Теннисона и др. «Я бабочку поймал. Павлиний глаз./ Я женщину любил. Она была,/ как ты, пурпурнокрылая малютка,/ чудесно непохожая на нас./ И я тебя, о, бабочка, держу,/ как ту, что удержать уже не в силах┘/ Красивую среди красивых/ могу найти. Тебя не нахожу./ Тебе, чья жизнь, увы, не дольше суток,/ одной тебе дано понять меня./ Ты сохранишь влюбленному рассудок,/ не дав любви и дня./ А та, с которой я тебя сравнил, –/ моя жена. И мы не знаем горя./ Но┘ бабочка летит и тушит море/ горящее. Одним движеньем крыл». (Из Кристины Россетти.)