Слава Сергеев
Вениамин Блаженный. Сораспятье. – М.: Время, 2009. – 414 с.
Вы будете смеяться, но, по существу, это первая вышедшая в Москве большая книга очень большого поэта. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что его уже издавали – XX век в России, слава богу, кончился и совсем не изданных больших поэтов сейчас, наверное, уже нет. Кроме того, лежащая перед нами книга составлена при жизни самим Блаженным и уже выходила в Минске в 1995 году, впрочем, выходила, как говорят, только благодаря стараниям случайно познакомившегося с поэтом Юрия Шевчука. С тех пор много воды утекло и в Москве и в Минске, и в восточной столице нашего странного «союзного государства» в разные годы увидело свет несколько тоненьких книжечек в небольших специализированных издательствах – мы, например, помним томик журнала «Арион», а Интернет вспоминает поэтические книжечки издательства «Арго-риск». Кстати, знаете, если уж совсем быть точным, то и в советское, звонкое время у поэта были целых две публикации – в 1982 году и в 1990-м. Много!.. У некоторых (например, Губанова, Кропивницкого, Аронзона) и того не было. Причем первая журнальная публикация произошла всего-то через 40 лет после того, как Блаженный начал писать стихи (1942 год), то есть, повторяем, по меркам русского ХХ века сроки вполне обычные.
Впрочем, хватит жаловаться. «Настоящий поэт, – как писал Виктор Шкловский Блаженному (и эта цитата совершенно справедливо вынесена на обложку) – это не орден, а слова почти печальные. Настоящий поэт – редкое существо, одинокое существо. Но он нужен, как птица, летящая впереди треугольника перелета...» Можно себе только представлять, как радовался Вениамин Михайлович, получив в провинциальном Минске письмо от самого Шкловского и получая письма от таких поэтов, как Арсений Тарковский (который Блаженному поэтически близок), Инна Лиснянская или сам Борис Пастернак, но выходу из поэтического «подполья» это, увы, не помогло. Может быть, дело было еще и в том, что поэт не имел возможности участвовать в советском «столичном» «литпроцессе», а может, просто в том, что он был очень хорошим поэтом, ведь «антисоветчины», препятствовавшей публикациям, в его стихах нет совсем. Скорее, он, как непохожий на него ни стихами, ни судьбой Иосиф Бродский, Советского Союза просто не замечал┘
Теперь не помешает немного биографии. Вениамин Михайлович Блаженный (Айзенштадт) родился в 1921 году в Витебской области в семье потомственного «блаженного» (говоря по-русски «идиота», «юродивого» – богатая литературная и житейская традиция встает за этими словами); его отец, Михаил Айзенштадт имел небольшую печатную мастерскую и разорился в годы НЭПа, покупая... подарки для своих работников, в частности сладости. Господа, мы совсем не шутим, это хорошая история, но одновременно это правда. Тем более, знаете, лучше разориться, покупая работникам сладости, чем быть закрытым в 1929–1930 годах просто потому, что изменилась «линия партии». Закрытым, да еще и отправленным куда подальше┘
 На языке зверей и птиц. А. Трифонов. Золотая птица |
В войну Вениамин Блаженный оказался в эвакуации, что спасло ему жизнь, потом работал учителем, переплетчиком, фотографом и писал, писал, писал удивительные стихи. Авторы послесловия и критических статей и в книге, и в Интернете указывают на связь поэзии Блаженного как с христианской, так и иудейской, хасидской, религиозными традициями. На столь малой площади мы не можем убедительно подтвердить или опровергнуть эту связь, однако связь с хасидизмом, на наш взгляд, если и существует, то в основном интонационная – стихи Блаженного интонацией действительно иногда напоминают хасидские притчи XVIII–XIX веков. Но только иногда. А вот близость таких, например, строк к христианству, особенно к традиции cв. Франциска Ассизского, в свое время разговаривавшего с птицами, на наш взгляд очевидна. «И птичья плавала молва/ О том блаженном, что для птицы/ Берег и кроткие слова,/ И малых зернышек крупицы./ О том блаженном, что и тли, в земной дороге не обидел/ И на земной дороге видел иной пришествие Земли┘» К тому же, как нам помнится, в самом центре Минска (чуть ли не на главной его площади) стоит большой католический костел ≈ наверняка Блаженный бывал там, и, может, кто-нибудь познакомил его с житием cвятого Франциска и его «Цветочками»?
Впрочем, знаете, простите нам эту банальность – не очень важно, на каком языке поэты разговаривают с Богом – церковнославянском ли, латыни, хинди, иврите, арабском и так далее, – какая, в сущности, разница? Господь наверняка помнит все языки┘ «И вправду: Иван я, Степан я, Демьян ли, Абрам/ Не так уж и трудно забыть свое прошлое имя/ Когда я себя потерял за лесами-горами/ Забыл где я нищенствовал – в Костроме или в Риме┘» Кстати, среди тем Блаженного – тема нищенствования, христарадничества, юродства – одна из главных, если не главная. Эта тема у него звучит в традициях русской классической литературы, знаменитых странников и юродивых Николая Лескова, Федора Достоевского или даже гениев нового времени – Блока и Николая Клюева. Причем заметим, тема эта особенно часто звучит в 1970–1980-е годы, годы советского «развитого» социализма, годы «югославской мебели», первых загранкомандировок и годовых очередей за холодильником «ЗиЛ»; в меньшей степени, чем (вообразим) сейчас, – но все же требовалось немаленькое мужество, чтобы выйти из этого всеобщего материального «бега» и «блага»...
За недостатком места остается добавить лишь несколько цитат, и это самое трудное: как выбрать из горсти совершенных поэтических строф одну? Впрочем, раз уж мы тут вспоминали Ассизского, то пусть будет вот эта: «Мне недоступны ваши речи/ На людных сборищах столиц/ Я изъяснялся сумасшедший/ На языке зверей и птиц./ Я изъяснялся диким слогом / Но лишь на этом языке/ Я говорил однажды с Богом/ И припадал к его руке┘/ Господь в великом безразличье/ Простил, что я его назвал/ На языке своем по-птичьи/ А позже волком завывал./ И за безгрешное раденье/ Души, скиталицы в веках/ Я получил благословенье/ И сан святого дурака» (1990 год).
