Екатерина Тарасова
«Дружба народов»
Андрус Кивирякх. Ноябрь, или Гуменщик. Роман. С эстонского. Перевод Татьяны Верхоустинской. Роман. Гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» в эстонском антураже. Барское поместье и окрестности населяют люди и всякая нечисть, причем присутствие сверхъестественного для крестьян вполне естественно – накрыть стол для покойников в День поминовения усопших, поболтать с домовым, обернуться волком так же нормально, как причаститься воскресным днем в церкви. Одно другому не противоречит, наоборот – это непременные составляющие народной жизни. Местные крестьяне ленивы, хитроваты и вороваты. Тащат друг у друга и барона, дурят Старого Нечистого и его подчиненных, сами порой остаются в дураках. Забавно, а иногда и очень смешно. Но и смех здесь гоголевский, то есть сквозь слезы – фантасмагорическая пелена скрывает нешуточное: любят, умирают, страдают герои «Ноября» по-настоящему, всерьез. «Народ стал выходить из церкви. Никто не разговаривал, все без исключения притихли, никто рта не раскрывал <┘> Лишь подойдя к лошадям <┘> открывали они рот и сплевывали в горсть маленький белый комочек. То была облатка.
– Отдайте все мне! – приказал кильтер своим домочадцам: жене, двум взрослым сыновьям, маленькой дочке и бывшему солдату Тимофею – определенному к нему на постой волостному нищему. <┘>
– А для какой это надобности? – поинтересовался Тимофей, он на войне потерял память и теперь постоянно переспрашивал одно и то же.
– Сто раз тебе объяснять, – проворчал кильтер, но все-таки ответил: – Это в ружье кладут, чтоб не промахнуться, когда будешь в лесу охотиться.
– Зачем?
– Зачем! Ну никакого понятия! Это же тело Христово! Что дикий зверь против Христа? Да Иисус его в два счета завалит!
– Разве это не грех? – простодушно удивился Тимофей.
– Грех такое добро просто так заглотать да на дерьмо перевести! – ответил Лембит».
Андрей Коровин. В передвижном раю. Оптимистичные стихи, в которых жизнь – маршрут, проложенный для влюбленных в Эдеме. «┘Темное небо Питера станет чуть-чуть светлей –/ Как светлеют глаза твои, когда ты со мною рядом./ А одного, самого мелкого ангела, заберем из яслей/ И научим Землю останавливать взглядом».
Болгарские писатели на страницах «ДН». В подборке – стихи Христо Ботева, Ивана Динкова, Иван Цанева, Бойко Ламбовски и др., проза Станислава Стратиева, Виктора Паскова, Георги Господинова и др., академичная статья Пламена Дойнова «Малая панорама болгарской поэзии/литературы» и эссе «Между Ангелом и Апостолом» – воспоминания о Болгарии отечественной поэтессы и переводчицы Галины Климовой, чья творческая судьба неразрывно связана с этой страной.
«Закрыв газету, сказала:/ а ты знаешь – в Айове/ выпал град размером/ с мячики для гольфа./ Это все потому, отвечаю,/ что айовцы слишком часто/ играют в гольф,/ и теперь вернулись обратно/ все те мячи, что они/ потеряли./ Он просто вернул им их же мячи./ Ну, ты понимаешь, о ком я –/ Тот самый небесный шутник./ Но ей не смешна моя шутка./ Посмотрела с кричащим страхом/ в глазах и сказала:/ Он ведь никогда не промахивается» (Георги Господинов).
«Знамя»
Дмитрий Рагозин. Старый парк. Роман, персонажи которого – невидимые читателю участники литературного процесса: рукопись, редактор, издатель. И старый парк, где редактор скрывается от опостылевшей рукописи и утомившего издателя.
«Перелистывая страницы жизни, он обнаружил на полях отметки, сделанные чужой рукой. Люди, деревья, расхожие тропы. Почему-то только задним числом понял, что прошел насквозь. Тема лекции: искусство – законный произвол или непроизвольное беззаконие? Тир. На полу две пульки, покатал на ладони, вставил, прицелился, облокотившись, широко расставив ноги. Хлопок. Жестяной кружок вздрогнул, покачнулся, заиграла музыка, на сцену выплыла танцующая пара кукол. Этот танец никогда не кончится. Он поспешно впихнул вторую, прицелился и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Сильвия?.. Нет, она сидит на скамейке с книгой на стиснутых коленях. Голова слегка наклонена вбок. Кажется, что читает между строк другие строки».
Белла Ахмадулина. Записка конюху. Стихи. «Дабы подоле быть с тобою,/ покуда почерк спор и скор,/ хочу моею же строфою/ преувеличить мой экспромт:/ пусть странствуют, не совпадая,/ два сердца, сирых две ладьи,/ ямб ненасытный услаждая/ великой горечью любви» («В альбом читателя»). Подборка экспромтов и посвящений, написанных в 2008–2009 годах. Все они о любви и с любовью к адресату. Не случайно. «┘Когда перед сном смотришь сквозь потолок и когда твои глаза влажны и кажется, что что-то сверкает и что-то отвечает твоему вопросу, и вот только и просишь: о, Ты, кто надо всем, останови руку убийцы, смягчи в это мгновение его сердце. Может быть, если больше любить и больше думать, то, может быть, и можно заслонить в этот миг собою ребенка или другое живое существо. И только этой любовью я могу служить всем вам», – сказала Ахмадулина, выступая на открытии выставки «Мир Кавказа» в Малом Манеже.
Наталья Иванова. Русские авторы в европейском тумане. В рубрике «Россия без границ» очередная статья о том, как современная российская словесность вписывается в контекст мировой литературы и вписывается ли. Прошлое отечественной словесности блестяще, настоящее – невнятно, а будущее туманно. «Сегодня средняя температура по больнице русской словесности поменялась – мир открыт, а русский писатель все более замкнут. Тем более в воздухе все более отчетлив запах изоляционистской идеологии (отечеством надобно гордиться, живем в кольце недругов и прочее). <┘> В литературном сообществе (отечественном. – «НГ-EL») чувствуется некоторая снисходительная усталость – и то, что составило бы гордость истории какой-нибудь другой словесности, по поводу чего раздавался бы бубен звон и звон литавр, у нас прошло более чем скромно. (При этом в стране допингуют гордость по любому спортивно-попсовому поводу ежеминутно)».
«Иностранная литература»
Ханс Магнус Энценсбергер. Долой Гете! Объяснение в любви. Перевод с немецкого, вступление и комментарии Н.Васильевой. 28 августа исполнилось 260 лет со дня рождения гения. Журнал публикует пьесу-провокацию современного литератора, предложившего неожиданный взгляд на Иоганна Вольфганга. Непривлекательный портрет Гете, созданный персонажами, изображающими современников поэта, по мысли Энценсбергера, в большей степени соответствует исторической правде, чем слащавые академические описания. Все реплики в адрес классика – подлинные цитаты, взятые у тех, кто знал знаменитого веймарца лично. «Шпилькельман. <┘> Наш мэтр представляется мне таким: походка медлительная и весьма степенная; живот отвис и выпячен вперед, как у беременной женщины; подбородок дряблый, словно желе, совсем сросся с шеей; щеки полные, рот полумесяцем; ввысь, к небесам, обращены разве что его глаза, хотя более всего – шляпа; во всем его облике чувствуется некое самодовольное равнодушие, но радостным он отнюдь не выглядит. Одно могу сказать: жаль его».
Тони Моррисон. Жалость. Роман. Перевод с английского В.Бошняка. Очередное по-фолкнеровски тягучее повествование нобелевского лауреата по литературе (1993) о трудной женской судьбе. Как всегда в случае с героинями Моррисон – и чернокожими, и белыми, словосочетание «нелегкая женская доля» приобретает буквальный, зачастую трагический смысл, ирония здесь неуместна. Обитательницы Нового Света в конце XVII века, за столетия до появления суфражисток и феминизма, полностью зависят от чужой воли – Божьей, и что гораздо страшнее – мужской, постоянно подвергаются опасности, любят, теряют детей и любимых. И не вольны изменить порядок вещей.
«Тут-то из-за спины матери и выступила девочка, обутая в дамские не по размеру большие туфли. Возможно, как раз это чувство вседозволенности, вновь обретенного дерзостного безрассудства и побудило его рассмеяться при виде тоненьких птичьих ножек, торчащих из разбитых и стоптанных башмаков, – громко, во всю глотку. Что за дурацкая, пустопорожняя комедия весь этот визит! Он еще не отсмеялся, когда женщина с прилепившимся на бедре младенцем сделала шаг вперед. Ее голос прозвучал не громче шепота, но в настоятельности мольбы не могло быть сомнений.
– Пожалуйста, сеньор. Меня не надо. Ее возьмите. Возьмите мою дочь.
С ног дочери Джекоб, все еще смеясь, перевел взгляд на мать и был поражен тем, какой у нее в глазах застыл ужас. Его смех увял, он стоял, качал головой и думал: «Святый Боже, помоги мне справиться с этим подлейшим делом!»
Александра Уракова. Байрон в маске могавка: штрихи к портрету Эдгара По. «Любопытно нередко описываемое в интернет-блогах разочарование: По только казался страшным; в его рассказах, признается блогер, на самом деле нет никаких ужасов! Последнее объяснимо зазором между детским и взрослым читательским опытом, а также между текстами и устойчивым в культурном сознании образом: воспринимая По как «родоначальника» литературы ужасов, мы, избалованные спецэффектами голливудских фильмов, всегда ожидаем чего-то большего и разочаровываемся, если автор «не оправдывает» свою репутацию. Подобно тому, как «индейская» метафорика в XIX веке иронически «снижала» его образ, в наши дни «страшный» По неожиданно оказывается на детской полке рядом с Фенимором Купером и Томасом Майн Ридом». В нынешнем году мировая литература отмечает 200-летие со дня рождения американца Эдгара Аллана По, за которым прочно закрепилась репутация мистика, «отца хоррора». Известен современному читателю и образ По – автора приключенческих романов. Но кем По был для современников? В статье речь идет об образах писателя, которые «были забыты культурой или сами стали музейно-историческим реквизитом», – о литературном могавке и байроническом герое.
«Москва»
Петр Краснов. Заполье. Роман. Российская провинция. Талантливому журналисту Ивану Базанову местные функционеры предлагают создать и возглавить «независимый» печатный орган. «Давно Ивану не работалось так, даже в лучшие времена, – с нечастой возможностью делать то, что сам считал нужным, и иметь под руками почти все необходимое, в деле потребное. Нет, вовремя подоспел Мизгирь с едва ль не шутейным своим предложением в тусклое то, духотою какой-то сверхприродной, казалось, метафизической изводившее лето, так осточертел весь этот непоправимо покоробившийся от подземного, вполне инфернального жара «исторических перемен» круг жизни, на попа если – беличье колесо...»
Владимир Шемшученко. В серости смутных времен. Стихи. О вере, любви и несмирении быть поэтом. «Мне говорят: «Смирись, поэт»,/ Точнее: «Эк тебя заносит...»/ Я огрызаюсь им в ответ:/ «Мне до смиренных дела нет»./ А за окном такая осень!»
В разделе «Публицистика» блок материалов на злободневную тему «Как выйти из кризиса?». Соображениями по поводу причин кризиса и путей его преодоления делятся Станислав Хатунцев («Отплыть подальше от «Титаника»), Марат Мусин («Неоиндустриальная парадигма»), Михаил Сидоров («Экономика знаний»). «┘Весь мир упорно продолжает вкладывать в США огромные средства, пытается удержать на плаву уже набравший воды «Титаник». <┘> Пирамида же в нынешнем ее виде обречена рухнуть, и лучше по мере сил и возможностей держаться от этой пирамиды подальше, дабы она не погребла нас под своими обломками. Или, если развить аналогию с «Титаником», следует отплыть от тонущего корпуса на безопасное расстояние – иначе засосет в гигантскую водяную яму. Однако отплывать надо, не делая чрезмерно резких движений, а то команда «Титаника» может отправить к рыбам пакетбот «Российская Федерация» раньше, чем пойдет на дно их собственное обреченное судно» (Станислав Хатунцев).
«Наш современник»
Николай Коняев. Петр. Рассказ. Паломническая поездка к православным святыням чуть было не обернулась трагедией, став настоящим испытанием веры некоторых ее участников. Испытание прошли не все┘ «Случилось это за поворотом горной тропы... Петр, замыкавший шествие – впереди него, заслоняя Ольгу и Толкунова, шла Тамара Алексеевна, – не сразу и понял, что произошло. Только когда догнал своих спутников, разглядел троих, похожих на чеченских боевиков, местных парней, сидевших на корточках посреди дороги.
Одежда на парнях была обычная, городская – джинсы, яркие рубахи, но лица чужие, глаза недобрые. И по тому, как сидели они на корточках, нагловато перегораживая дорогу, и по тому, как смотрели, Петр понял, что встреча не предвещает ничего хорошего».
Дмитрий Мизгулин. Душой, отверстой небесам. Стихи. О земной бесполезной суете и вечности. «Служили вещи человеку,/ А человеку вышел срок,/ Шагал он бодро в ногу с веком,/ Но вдруг устал и занемог./ И вот теперь – один в постели.../ А жизнь уходит не спеша,/ Уже он дышит еле-еле,/ Уже измаялась душа./ Истаяла полоска света,/ И погрузился мир во тьму./ Картье, Диоры и брегеты/ Теперь, скажи, зачем ему?»
Валентин Осипов. Методика антилитературы. Существует расхожее мнение, что российские школьники очень начитаны. Оптимистичного взгляда не разделяют социологи: по их данным, лишь 17% детей называют чтение любимым занятием. Значительную роль в процессе приобщения к литературе играет школа, а точнее, учебники, по которым словесность преподается. Способны ли существующие пособия привить любовь к Пушкину, Гоголю и др.? О современной методике преподавания литературы размышляет писатель, лауреат Всероссийской Шолоховской премии. «Вчитываюсь в один из вариантных учебников для пятиклашек с разрешительным грифом министерства. В числе первых разделов – сказки под рубрикой «Устное народное творчество». На открытие две статьи. После каждой «Вопрос и задание»: «Прочитайте и перескажите». Теория, теория... Ею сочатся страницы, начисто смывая присущее ребенку любопытство. К примеру: «Постоянные эпитеты – красочные определения, признаки предмета, которые употребляются в устойчивом сочетании с одним определяемым словом». Мало показалось – так задание: «Прочитайте книгу «Фольклор и литература» (М., 1996)». Право же, в одну струну с такими экосезами звучит старинная поговорка: «Глазами окинешь, да тут же покинешь».
«Новый мир»
Денис Гуцко. Виктор Загоскин боится летать. Рассказ. «Как все-таки отвратительно: «внезапно смертен». Вдруг погибнуть... в один из осенних выходных... Ничего не успев...
Пилот не выспался, поссорился с женой, с любовницей, с начальством. У него разболелся зуб, открылась язва, он неудачно выбрал банк. Он новичок┘ рейс не отменишь, а другие – кто в отпуске, кто на больничном. Глянул не на тот прибор, дернул не тот переключатель. Или наоборот – был чрезмерно опытен, до полного пофигизма. Или – при ремонте деталь установили некондиционную. Или нормальную, но недовинтили. Проводки не так спаяли. Хрясь – и все кончено». Об аэрофобии и любви к ближнему. Виктор – обладатель карточки, позволяющей приобретать авиабилеты с большой скидкой. Поэтому на работе именно его часто отправляют в командировки. Но он отчаянно боится летать. В этот раз ему предстоит превозмочь страхи по семейной необходимости, чтобы встретиться с братом┘
Уильям, потрясающий копьем. Перевод с английского и предисловие Виктора Куллэ. Споры о Шекспире не умолкают. В истории «Уильяма, потрясающего копьем», как и в его произведениях, много неясного. «НМ» публикует новый перевод одной из самых загадочных поэм Шекспира The Phoenix and Turtle, традиционно переводившейся как «Феникс и Голубка» – во всех отечественных исследованиях и переводах пол героев необъяснимым образом перепутан.
«Столь Любовь была сильна,/ Что сквозь пламя Голубь зрел,/ Как в глазах Ее горел./ Он был Ею, Им – Она./ Здравый Смысл смущен: пред ним/ Нарушенье естества./ Не одно, но и не два/ Скрыты именем двойным».
Станислав Минаков. Неизбежное небо. Стихи. О смерти в христианском представлении и о тех, чьи души уже преодолели земное притяженье. «Как последняя весть на ладони моей,/ так я весь – на ладони Твоей...» –/ молвил схимник, радея о смерти своей/ и луну упустив меж ветвей./ «Перейти переход, и не будет конца –/ в этом знак кузнеца-пришлеца./ Переходного всем не избегнуть венца –/ по веленью и знаку Отца./ Нет, не смерть нас страшит, а страшит/ переход,/ щель меж жизнями – этой и той./ Всяк идет через страх на свободу свобод/ И трепещет от правды простой».
«Октябрь»
Илья Бояшов. Кто не знает братца Кролика. Быль. Остроумно и правдоподобно о жизни российских интеллектуалов в лихие 90-е. Пестрая компания прозябающих в безденежье товарищей слоняется по холодному Питеру, рефлексируя, выпивая и пытаясь подзаработать. Они встречают неунывающего Кролика – типичного российского предпринимателя из братии интеллектуалов, фонтанирующего безумными бизнес-идеями... Попойки, поэтические вечера, философские беседы с проститутками в бане, братание с омонавцами, продажа замороженных куриц, Чечня, задушевные беседы с батюшкой и другие неотъемлемые атрибуты отечественной интеллектуальной жизни присутствуют. «Омоновский авторитет вытаскивает фонарик: посмотреть, что за рыба. И неожиданно ахает:
– Васильев!
И начинает реветь – теперь уже от счастья.
Вся ситуация мгновенно на сто восемьдесят градусов развернулась: мы и пикнуть не успели. Вот за что люблю я Святую Русь: раз попался однополчанин – законы, по которым можно и закатать и даже уконтрапупить, летят ко всем собачьим чертям. <┘>
– Сейчас отпразднуем встречу! – заявляет Кинг-Конг мне и поручику.
И тут Киже ни с того ни с сего интересуется:
– А как же ваша работа? Как патрулирование?
Если бы омоновец вдруг спохватился, хлопнул себя по лбу: «Ах, да, я как-то совершенно забыл – у меня же серьезные обязанности», – и тотчас бы всех высадил, перевернулся бы весь православный мир. Но я спокоен за отчизну – летим прямиком на базу государевых слуг».
Ольга Кучкина. Иная неизбежность. Как будто в ответ на стихи Станислава Минакова (см. «Новый мир»), Ольга Кучкина предлагает читателю «иную неизбежность» – неизбежность жить. «Колючки выставив заранее,/ оскалив молодые зубы,/ безбожно-нежное создание/ оскалом угрожает грубым./ В ответ иная неизбежность,/ иной потешный перевертыш:/ таит безбожно-грубый нежность,/ хотя калач, признаться, тертый./ Обманка и волшба по прихоти/ и повторяется без устали./ А без того, что тихо, лихо ли,/ не плоско ли, не пусто ли?»
Дмитрий Бак. Сто поэтов начала столетия. На этот раз известный критик размышляет о поэзии Беллы Ахмадулиной («координаты ее поэтического космоса остаются стабильными и узнаваемыми на протяжении долгого времени»), Юрия Арабова («О чем стихи Юрия Арабова? О том, что не договорено в его прозе – романной и сценарной») и Бориса Херсонского («В центре поэзии Херсонского человек, не выбирающий «женщину, религию, дорогу», но имеющий дело с состоявшимся изводом суровой личной судьбы. Эту судьбу надо только распознать, прочесть темные письмена пророчеств, выложить на стол старые письма и фотографии┘»).
Дарья Гармоненко