Литература как вид вуайеризма и опасное приключение

«Знамя»

Олеся Николаева. О, если бы┘ Стихи. «Хорошо, что Бог меня некогда полюбил./ А я Его тогда не звала, самой себе не мила./ А потом, потом/ На пути в Дамаск, в Эммаус, да куда угодно –/ Он возник на месте пустом». В пространстве этих стихов есть место для всех, умных, глупых, молодых, старых, сирых и убогих, и для всех есть надежда. Автор не скрывает своих воззрений, наоборот, охотно делится с читателем, проповедует по сути – Вселенной Олеси Николаевой управляет Бог.

Владимир Тучков. Русский И Цзин. Четвертый слой. «А через девять месяцев на свет появился ты. Так вот тот самый молодой человек был необычайно одарен от природы. Интеллектуально, естественно, а не духовно. Именно его одаренность ты и унаследовал. И мог бы стать ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И уже давно ты был бы профессором. А может быть, и академиком. Да, точно, академиком. Но киви в тех широтах, где обитали твоя мать и ее муж, не растут. Если ты наступил ногой на иней, значит, близок и крепкий лед. Триста дворов – население твоего города – не накличет беды.

Слыть белой вороной лишь потому, что всеобщей водке предпочитаешь сухое вино, – ты это нес на своих плечах долгие годы. Но всегда знал: ничтожным людям – счастье, тебе – упадок. Хулы не будет». Поэт, прозаик, автор литературных перформансов предлагает русский вариант китайской Книги перемен (И Цзин). Русский И Цзин значительно отличается от первоисточника – по нему нельзя гадать, поскольку это не «калейдоскоп состояний циклически изменяющейся жизни, а статичная периодическая таблица судеб». По мысли автора, «из элементов этой таблицы, вместе взятых, и слагается все экзистенциональное разнообразие русской действительности».

В рубрике «Россия без границ» статья Якова Бороховича «Русские в Barnes&Noble». Читают ли современных русских авторов за рубежом? И если да, то кого? И почему читают тех, а не других? За ответом на эти вопросы автор статьи отправился в крупнейшую сеть книжных магазинов Америки и опросил коллег-американцев. «Никаких неожиданностей: нашел я все тех же: Пелевина, Сорокина, Улицкую, Толстую. Еще нашел самых знаменитых представителей массовых жанров Акунина и Лукьяненко. Еще – Ирину Денежкину, представительницу молодежной прозы, девушку хоть и молодую, но уже полузабытую в России. И, наконец, Андрея Куркова, который, строго говоря, российскому читателю практически неизвестен. <┘> Список, конечно, небогатый. Тем не менее – чем богаты, тем и рады.

Кроме найденных на полках книг я дополнил мое исследование опросом коллег на работе (в среде технической интеллигенции). <┘> Я нашел среди коллег живого читателя вполне современного автора. Как вы думаете, какого? Учитывая, что из всех авторов, мною обнаруженных в книжном магазине, бестселлеры пишут только Акунин и Лукьяненко, можно было предположить, что мои коллеги читали кого-то из этих двоих. А вот и нет, никто из опрошенных никогда не слышал этих имен».

«Иностранная литература»

Роберт Най. Миссис Шекспир. Собрание сочинений. Перевод с английского Е.Суриц. О драматурге Вильяме Шекспире написаны тома, о человеке Вильяме Шекспире – совсем немного. Английский писатель, используя существующие биографические материалы, а также произведения Барда, предположил, каким человеком мог быть Вильям Шекспир. Воображение автора дает публике возможность под благовидным предлогом более близкого знакомства с гением подсмотреть в замочную скважину. Повествование ведется от лица Энн Хетэуэй, вдовы драматурга, немало натерпевшейся от гениального супруга. Глазами несчастной женщины мы видим «никчемного человека», пропойцу, сладкоежку с гнилыми зубами, любителя рискованных услад┘ История супружеских взаимоотношений сводится к истории о кровати в буквальном смысле. Не надейтесь разглядеть в замочную скважину что-то большее┘

Джо Грин. Стихи из книги «Рин-Тин-Тин. Лай в темноте». Предисловие, перевод и подборка дополнительного материала Антона Нестерова. Американский поэт Джо Грин написал книгу от лица пса Рин-Тин-Тина – героя детских телефильмов, первая серия о котором вышла в 1923 году. Поэт играет с ностальгией читателя, предлагая ему мир 50-х – пародийную версию его массового восприятия. «Но эта пародия заряжена очень сильными эмоциями – особенно если в сознании читателя присутствуют кадры фильмов тех лет, звучание джаза, если ассоциации работают. Мир – придуманный, а горечь его утраты – совершенно подлинная. И в этом – один из главных смыслов эксперимента, затеянного Джо Грином», – пишет составитель подборки Антон Нестеров. «Ну и Капоте за столиком. Пьян с утра┘/ Но я запомнил свет через витрину┘/ Кем был в те времена Капоте?! – Журналюга./ Канзас, убийства: Ринти, это вещь! Я напишу как есть./ Все, до конца. Они узнают, как надо писать┘ И поверх чашки чая/ Взгляд: а его слышат?/ Я не слушал: свет, тень, свет. Утро./ – Глянь-ка┘ Интервью брать будешь?/ – ┘всю семью. Всех пристрелили┘/ Посмотри – вот, фотографии┘/ – Уволь меня от этих зрелищ, – сказал я./ И ушел». («Завтрак у Тиффани»)

Петр Вайль. В начале: Джотто. Известный эссеист размышляет о живописце Джотто ди Бондоне, чья репутация – беспрецедентный случай в истории искусств.

«Ни с одним признанным гением не обходились так почтительно на протяжении времени. Леонардо ставили и ставят в упрек незавершенность работ и замыслов, сделавшуюся его фирменным знаком, почти диагнозом. Микеланджело упрекали и упрекают (совершенно справедливо) в излишней скульптурности живописи, доходящей до топорной грубости. Рафаэль многим казался и кажется приглаженным, едва ли не слащавым. Это только имена первого ряда. Джотто же остается той незыблемой монументальной печкой, от которой ведутся танцы всего западного изобразительного искусства». В чем причина этой исключительности?

«Литературная учеба»

Екатерина Ливи-Монастырская. Литература homo videns. О современной западноевропейской поэзии. Статья о прошлом и настоящем европейской поэзии, созданная, очевидно, с целью восстановить справедливость в отношении современной отечественной поэзии. «Мы верим, что «там» – прекрасно, «там» культура, цивилизация, «там» светоч сияет с достигнутых вершин и «там» правы. У нас – мрак азиатчины, бездорожье, бесправие и несвобода. Мы болеем мнимой «провинциальностью» и «отсталостью», и мы – скифы, дикари. Они, жители прекрасной Европы, – носители высших ценностей и культуры. Это не так. Наша словесность – удивительное плодоносное древо, чудом произрастающее в пустыне глобального постмодернизма, отказавшегося от самой идеи развития, осмеявшего смысл и образ».

Сергей Вербенко. Почто, отец, домой не идешь?.. Рассказ молодого автора на вечную тему – о взаимоотношениях поколений и одиночестве. «Мужчина с удивлением для себя отметил, что в доме нигде нет света. Темные глазницы окон смотрели на них пустотой, которая как бы подсвечивала себя изнутри. Даже в темноте безлунной ночи было несложно заметить, что на них нет ни штор, ни занавесок, ни горшков с цветами, словом, ничего того, что явственно говорило о том, что жилище обжито. Единственной вещью, которая свидетельствовала о том, что здание не заброшено, был одинокий фонарь, освещавший крыльцо задней двери. Ветер его изредка раскачивал, и тот нехотя вертел головой из стороны в сторону, выхватывал из темноты стену то справа, то слева от себя, наполняя воздух тоскливым, протяжным скрипом.

– А семья-то твоя где? – мужчина внезапно обратился к старику.

– Семья?.. – переспросил старик. – Вот я и говорю, а где это семья моя?»

Евгений Никитин. Неизвестный поэт – Николай Чуковский. Николай Чуковский. Стихотворения. Николай Чуковский (1904–1965) пошел по стопам знаменитого отца и сделал литературную карьеру. Он известен как переводчик и прозаик, автор детских книг. Однако оригинальная поэзия Николая Чуковского была недоступна широкому читателю – автор сам перестал публиковать стихи, усомнившись в своем поэтическом даре. Его суждение расходится с хвалебными откликами Владислава Ходасевича и Николая Гумилева на первые шаги тогда еще юного поэта.

«Ты раскрыла рояль. На лице голубом, словно пена,/ Алый теплится свет./ Нет ни Бога у нас, ни отчизны, ни снов, ни вселенной,/ Ни сомнений, ни бед;/ Ни сиреневых улиц, ни хруста шагов, ни простора,/ Увенчавшего сад,/ Ни кружащихся птиц, заслонивших зарю, от которой/ Эти окна горят;/ Ни огромных ресниц, ни объятий (а память? а жалость?),/ Ни любви, ни стыда./ Ни рождалось, ни пело, ни жгло, ни цвело, ни свершалось/ Ничего никогда./ Ничего никогда, – только дикие хищные звуки,/ Населившие дом./ Ничего никогда, – только бледные узкие руки,/ По костяшкам поющие об умираньи».

«Москва»

Андрей Горохов. Дорога в рай. Повесть. Герои повести живут в разных эпохах и странах, у каждого из них – особенный религиозный опыт (мусульмане, христиане, буддисты) и особенное представление о пути, который приводит к вечной жизни. «Достигший просветления видит мир единым – одновременно печальным и радостным, безумным и рассудочным, зыбким и постоянным. Иные считают это ощущение преходящим, подобным удару молнии, и называют его сатори. Но на самом деле сатори – это стирание разницы между собой и другими, преодоление крайностей заблуждений и озарений. Это есть сам Будда, слияние десяти тысяч дхарм и всех пределов, вне которых, совсем рядом, покоится священное знание, и достаточно лишь протянуть руку, чтобы коснуться его».

Виктор Брюховецкий. Спеша по кромке бытия. Стихи. С любовью о лете. «Влюбленный в жизнь, в широкий праздник лета,/ Прожаренный на солнце и ветрах,/ Опять пою тебя, моя планета,/ В табунных травах, песнях и кострах./ Медовый дух./ Озерный воздух./ Воля!/ Цветет калган, и далеко видна/ Пасущаяся в поле на приколе,/ Качающая волнами руна./ Овца. /Пустышка./ Блеющая кочка┘/ Шмели гудят, погода высока./ И журавлей кочующая строчка/ По небу не плывет еще пока./ Еще в лугах лежат такие росы,/ Что кровь немеет в жилах, и восток,/ Обрызгав небо, падает в покосы,/ Обшаривая каждый лепесток./ Как будто влажный зверь на влажных лапах,/ С особым тщаньем нюхая следы,/ Он травы шевелит, и пьяный запах/ Пронзает хмелем небо и кусты./ А далеко, за темною грядою,/ Туман кругами ходит над водой/ И, удивленный тихою водою,/ Покачивает белой бородой. /И это все от края и до края –/ И черных туч воинственный разбег,/ И солнца шар, что катится, сгорая, –/ Не полюбить не может человек».

Капитолина Кокшенева. О войне, любви, свободе. «Их судьба в литературе начиналась с преодоления нищеты, а быть может, напротив, и с погружения в нее – ведь разорена была сама жизнь. По просторам родины свистал дерзкий убийца-ветер, разметая кого куда: стариков на кладбища, девчонок гнал на панель, а молодых парней, ставших братками да пацанами, – по тюрьмам. И можно только удивляться, что кто-то, как они, принадлежащие к поколению с продырявленными душами, сделал такой трудный выбор – стал писателем. Да, они, молодые, ворвались в литературу группой. Поддерживали друг друга, брали «перекрестные интервью», развязно и достаточно шумно объявляли себя гениями. Писали друг о друге рассказы. Им казалось, что это ТОЛЬКО ОНИ способны так ярко, красиво и мощно переживать радость и волнение, самозабвение и любовь, восторг и позор, горе и стыд, ненависть и опьянение чувств. Но совсем не так ярко, красиво и мощно они писали, подтвердив повторяемость культурных мифов: манифестации нужны молодости и шумной бездарности. Среди них были те и другие. И те, и другие поддались всем современным искушениям. Они не хотели сделать паузу и «вдохнуть пары древности, постоянства и бессмертия» – они хотели тонуть в эротизме, в разгуле, в политическом маскараде, до поры до времени относясь к нему слишком серьезно. Они спешили жить. Они и жили жадно. И столь же жадно, поспешно писали и печатали свои написанные в возбуждении, не всегда продуманные, не прочувствованные до конца произведения». О тридцатилетних в современной отечественной литературе: Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Денис Коваленко.

«Новый мир»

Михаил Назаренко. Остров Цейлон. Дни, проведенные Чеховым на Цейлоне, куда он заехал по пути с Сахалина в Одессу, – темное пятно в, казалось бы, уже досконально изученной биографии классика. По версии Михаила Назаренко, жизнь русского писателя на райском острове развивалась по законам детективного жанра. Не обошлось без шпионов, сыщиков, благородных проституток, преступного синдиката и коварных монахов. «Окутанное парусиной тело погружается в океан, с каждой саженью ускоряя падение. Вода прозрачна... течение сносит мертвеца все дальше от мгновенного взлета кружевной пены, уже затерявшейся среди волн, сквозь белесую зыбь, к неизбежному мраку».

Бахыт Кенжеев. Теплее всех времен. Это не о лете – о старости. «НМ» публикует стихи лауреата многочисленных литературных премий о легкости «стареть в возлюбленной стране». «Чистая богадельня лучшее что человечество может дать/ старикам и старухам телевизор и трубчатая кровать/ деве преклонных лет подают на долгожданный обед/ чечевичный суп зеленый салат хорошо пропеченный омлет».

Анна Мурадова. Про кельтушку и кельтятину. «Все началось у кого-то в конце 80-х, у кого-то – в ранние 90-е. Не важно, кто и когда первым открыл для себя кельтов. С одной стороны, хиппи и музыканты, путешествующие автостопом, завозили в Москву, Питер и другие город диски Chieftains, Clannadили Алана Стивела, с другой стороны, продвинутая молодежь МГУ открывала для себя кельтские языки и литературу кельтских народов. Где-то эти две тусовки смыкались или, скорее, плавно перетекали одна в другую, и в результате кто-то пробовал спеть и сыграть то, что слушал взахлеб. Кто-то пытался понять, о чем поется в кельтских песнях, а кто-то не утруждал себя и придумывал свои слова». В чем причина популярности кельтской культуры в России? Почему парад имени cвятого Патрика на Новом Арбате в Москве проводится с такой пышностью? Почему студенты слушают кельтскую музыку? Почему в одной только столице несколько школ ирландского танца вполне высокого уровня? И почему интерес к кельтской культуре в России намного больше, чем на самих кельтских окраинах Европы?

«Наш современник»

Владимир Карпов. Утешение. Рассказ. О магии случайной встречи. «Белая ледяная река. Необыкновенная красота. И невыносимое уныние. Он подъехал к маленькой неопрятной гостинице. И как ниспосланная воплощенная надежда, на крыльце, обрамленном перилами, стояла молодая, высокая, с распущенными светлыми волосами, женщина. Курила. Была чуть навеселе.

– Здравствуйте, – бодро нашелся Иван, о чем заговорить, – не знаете, места в гостинице есть?

– Мы группой приехали, я не знаю. Конечно, найдется, – заторопилась с гостеприимством женщина.

– А почему вы здесь одна?

– А я одна.

– И я один.

Все складывалась до нереальности здорово: утешение словно нуждалось в нем».

Борис Лизнёв. Мифическое и документальное в жизни и на экране. «А есть ли в нашем обществе сегодня мифическое сознание? Увы, мифа, объединяющего и консолидирующего людей, нет. Не случайны эти призывы найти национальную идею. Очевидно, что мифического импульса сверху нам не дождаться, а прозвучавшие рассуждения о «конкурентоспособности» лишены смысла: форма не может быть содержанием, а инструментарий никогда не заменит цели и идеалы. Чем-то нужно жить!

Вся нынешняя реформаторская идеология построена на критике и дискредитации советского мифа. Все телевидение сидит на игле разоблачения. Возьмите документальные фильмы, казалось, самого нейтрального канала «Культура». О чем бы ни снимались фильмы: портреты поэтов, художников, писателей – все только в контексте «героической борьбы с тоталитарной системой». Все фильмы сделаны словно под копирку: одно и то же драматургическое клише, одни и те же средства, один и тот же диктор. Диву даешься, когда видишь, что даже поэт Виктор Боков (я уже не говорю о Пастернаке и Ахматовой) и режиссер Леонид Гайдай только и делали, что сражались с ненавистной системой». Cтатья – реакция на бесконечный поток разоблачений «проклятого» прошлого, льющийся сегодня с телевизионных экранов. Советским мифам и современной реальности автор противопоставляет собственный опыт проживания в СССР.

Абдулла Даганов. Пушкинское Болдино. К 210-летию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина «НС» публикует стихи аварского поэта в переводе Станислава Куняева. «Европа дрожала от звона копыт/ коня, на котором царь/ возле Невы взлетел на гранит/и замер, глядючи вдаль./ Точку поставил на белом листе/ Онегин, и сел в фаэтон,/ и поспешил к путеводной звезде/ под колокольчика звон./ Похитив невесту, Дубровский скакал/ по лесу, где Емельян/ в бунте народное счастье искал,/ а счастье, как в сказке туман./ Но шумит до сих пор волшебный лес,/ где поэт идет с Натали,/ а вокруг него образы – дети небес,/ а может быть, дети земли...»

«Октябрь»

Павел Крусанов. Мертвый язык. Роман. Молодые люди под предводительством свободного художника учреждают в Питере своеобразное тайное общество с целью «возврата реальности и обретения смысла», разрушения существующей действительности – обессмысленной реальности, «бублимира», в котором все иллюзорно. «Буржуазный мир держится на торжестве корыстного иметь. Однако в бублимире, в новом мире заэкранной реальности, исчезает даже оно, это сквалыжное иметь – здесь все покрывает туман неуловимой мнимости. Рома исподволь сознавал, что в подсунутом эврименам мираже речь теперь идет не о накоплении и присвоении, а лишь о любовании уже накопленным и присвоенным, – но не вами, господа, всегда не вами, а каким-то неопределенным призрачным субъектом, с которым каждому следует стремиться себя отождествить. Непременно следует. И это навсегда, потому что, как ни стремись, тождество недостижимо. Таково необходимое условие наведенного морока – новоявленного общества потребления иллюзий. В бублимире человек изо дня в день обречен смотреть бесконечный сериал об обладании, потребляя уже не вещи, но их визуальные имитации – эталонные образы, имиджи, рекламные химеры┘ Тут обретали смысл даже бессмысленные в иных обстоятельствах сентенции вроде «жизнь прекрасна» или «жить хорошо» – ведь жизнь на самом деле превратилась в эрзац подлинной жизни, подделку, точно так же нуждающуюся в рекламе, как лак для волос, выдерживающий торнадо, или напиток «Фиеста», вызывающий приступ немотивированного смеха».

Павел Нерлер. Окольцованный Мандельштам. Статья о репрессиях против писателей, имевших место в середине 30-х годов. И, в частности, о травле Мандельштама, закончившейся его смертью в лагере в 1938 году. «Интеллигенции, в том числе и писателям, на многочисленных собраниях, проходивших начиная с августа 1936 года в редакциях журналов, издательствах, в Союзе писателей, вменялось в обязанность выразить отношение к «отщепенцам и предателям», а заодно повысить бдительность по отношению к товарищам и коллегам. Так что общее собрание писателей Воронежа, состоявшееся 11 сентября 1936 года и посвященное борьбе на литературном фронте, было акцией, исходящей из Центра. Естественно, что присутствие в городе опального поэта даже несколько облегчало задачу руководителей Воронежской писательской организации – нет ничего проще, как «разоблачить» уже осужденного по политической статье».

Владимир Вишневский. Вероятность иного. Стихи. Об особенностях российской жизни, законов и календаря. «Не основной, но истинный –/ Закон государства российского:/ Сурово оно с потерпевшими,/ Непримиримо к невинным./ И к пострадавшим бдительно...»