Егор Радов не был похож на писателя

"Ремиссионеры" (слева направо): Михаил Ардабьев, Влад Осовский, Алексей Рафиев, Алина Витухновская, Егор Радов. Весна, 2002 год.
Фото Михаила Бойко

5 февраля в Гоа (Индия) на 47-м году жизни скончался прозаик Егор Радов, сын поэтессы Риммы Казаковой, автор книг «Змеесос» (1992), «Искусство – это кайф» (1994), «Я-кутия» (1999), «Дневник клона» (1999), «Борьба с членсом» (1999), «Рассказы про все» (2000), «Я/или Ад» (2001), «Суть» (2003). Радов был ведущим полосы в «НГ-EL». О нем вспоминают друзья и коллеги.

Алина Витухновская, поэт

Радов – один из лучших писателей 90-х. Когда времена стали меняться, он максимально точно зафиксировал изменения. Он настолько хорошо чувствовал Время, что оно его убило. Егор был избыточен в этом ощущении. У него были сверхконцетрированные тексты. Его называли «новым Берроузом», но лучшим комплиментом было бы «первый Радов». Он был индивидуалистом. Я не считаю, что его произведения – это постмодернизм. Это слишком свежие тексты, чтобы называть их этим помоечным словом.

Виктор Ерофеев, писатель, литературовед, телеведущий

Егор был писателем первой величины. Его смерть обескровила литературу. Мы потеряли человека, который в значительной мере создавал пейзаж современной русской прозы. Сейчас нет смысла называть его «постмодернистом». Радов – это качественный писатель, который все пропускал через себя, расходовал много крови, переживал за слово. Он понимал границы романа и умел выходить за них, экспериментировал с жанрами и стилями. Радов был очень разносторонним человеком, образованным, включенным в большой контекст литературы. Его книги были переведены на основные европейские языки. Я хорошо знал его. Это был чувствительный человек, с обнаженными нервами, сложными экзистенциальными переживаниями.

Прочтут ли теперь его по-настоящему? Не знаю. Все в руках Божиих.

Константин Кедров, поэт, философ

Егор Радов был моим студентом с первого курса Литинститута. Он и его будущая жена Аня Герасимова (Умка) вместе в Алексеем Парщиковым, Александром Еременко и Валерией Нарбиковой часто бывали у меня на улице Артековской у метро «Варшавская».

Хорошо помню, как Егор принес свою повесть «Я», переплетенную вручную, с круглым зеркальцем, вклеенным в букву «Я». Потом на него навалилась армия, которой Егор боялся, как выяснилось, не зря. Я благословил его старинной фамильной серебряной иконкой. Егор частенько звонил мне и, чуть ли не рыдая, говорил, что только эта иконка его спасает. Все это он позднее полностью вместил в свои рассказы. Еще было удивительное явление лирически-иронически-эротической исповеди – романа «69». Я сразу обозначил его как «Евгений Онегин» 80-х годов ХХ века.

«Змеесос» мне понравился меньше, чем «Я», еще меньше нравилась «Я-кутия». Однако с первой строки до последней было ясно, что, несмотря на сползание в психоделику а-ля Берроуз, Егор Радов вместе с Валерией Нарбиковой, которая тоже училась в то время в Литинституте, – два ярчайших русских прозаика конца ХХ века.

Егор приносил мне свои тексты в рукописи, и я тотчас откликался на них в «Известиях», а позднее в «Новых известиях». В последние годы Егор часто бывал у меня, как раньше. Мы спорили и ссорились. В основном из-за того, что я был против его саморазрушения наркотиками и алкоголем. Он же выстроил свою философию в защиту именно такого образа жизни. На мой взгляд, это разрушало не только тело, но и душу большого писателя. В прозе стали появляться вполне предсказуемые повторы. Часто мне звонила Римма Казакова, спрашивая, что я думаю о прозе Егора, по-матерински советовалась, что делать.

Сегодня все это уже за скобками. Осталась классика рассказа – «Моржиха», «Химия и жизнь», романы «Я», «69», «Змеесос», лучшие страницы «Я-кутии», «Убить членса», «Сути». А в компьютере еще непрочитанная последняя вещь Егора с его просьбой: «Хочу, чтобы вы прочли ее первым».

А напоследок мой Реквием по Егору:
ВО ДАР – РАДОВ
РАДОВ – ВО ДАР.

Алексей Рафиев, поэт, составитель сборника «Ремиссионеры»

Современная литература – это огромное кладбище, по которому бродят мертвецы. А в Егоре еще что-то теплилось – живое, человеческое. И вот его не стало. Это огромная потеря.

Он писал превосходные, очень глубокие тексты. В сборнике «Ремиссионеры» Радов – звезда.

Он был очень порядочным человеком. Это его сильно выделяло на общем фоне. И никогда не занимался самопиаром, никуда не совался со своими книгами.

Игорь Яркевич, прозаик

Егор Радов не был похож на писателя. Он был похож на солиста панк-группы.

Он стал одним из героев 90-х и вместе с героями 90-х прошел все то, что пришлось пройти героям 90-х – от скандальной славы до безнадежного провисания во времени и пространстве, когда русский социум снова оледенел и окаменел, когда в его голосе появился имперский железобетон, а в глазах – уже почти забытый брежневско-сусловский тяжелый идиотизм.

Он жил на той стороне сознания. На этой ему было скучно. На той стороне ему было интереснее. Что он узнал и увидел на той стороне, он рассказал в своих книгах. Это был принципиально новый опыт для русской литературы. Опыт, который русская литература категорически не приняла. Русская литература осталась на этой стороне.

Но о многом, что происходит на той стороне, он не рассказал. Это он уже унес с собой.

Егор, прости нас – официозных, желтых, гламурных, глянцевых, виртуальных, криминальных, офисных, политкорректных, политизированных, ангажированных, кремлевских, прокремлевских, оппозиционных, коррумпированных, олигархических, радикальных, патриотических, прозападных, гомосексуальных, травестийных, форматных, неформатных, мейнстримных, арт-хаусных, статусных, лузерных, тусовочных, медийных, спортивных, вялых, задроченных, газетных, журнальных, литературных, телевизионных, радийных, кинематографических, театральных, музыкальных, галерейных – всех тех, кто не захотел узнать, что же там, на той стороне сознания.

Прощай, Егор. И прости.