Злоключения, или Скандал в благородном семействе

«Дружба народов»

Михаил Земсков. Когда «Мерло» теряет вкус. Роман. «Мы с Наташей сидели в обшарпанном коридоре больницы на какой-то старой кушетке. Наташа полулежала на моих коленях и, возможно, спала. Что-то решалось в эти минуты. Что-то глобальное, выходящее за пределы ежедневного болтания между предметами знакомого и привычного мира. «Алиби-то есть?» – вертелся в голове дурацкий вопрос таксиста. Как и чем бы ни закончилось то, что происходит прямо сейчас в нескольких метрах от меня, за этими обшарпанными стенами, моя жизнь изменится». Модный московский художник отправляется в Алма-Ату, получив телеграмму о болезни матери. Однако родительница жива-здорова┘ Сui prodest? Размышляя о том, кому выгодно его отсутствие, Егор попутно ищет ответы и на другие вопросы, неожиданно вставшие перед ним на родине: не является ли мошенником слишком ухажер его матери, стоит ли доверять старому школьному другу и возможно ли комфортно существовать в ситуации l'amour a trois. Заодно он создает концептуальное произведение искусства и совершает благородный поступок, который по нелепому стечению обстоятельств стоит жизни его другу┘ Роман о поисках своего места в жизни и нелепостях, его осложняющих.

Анна Гедымин. Коллекция чудес. На редкость оптимистичные стихи о любви. Будничные события и обычные вещи превращаются для счастливого человека в «коллекцию чудес».

«Московского неба/ все та же подслеповатая гладь,/ В охрипшем радио –/ все те же песни Кобзона┘/ А я так счастлива,/ что забываю дышать,/ Да и не вижу в этом действии/ большого резона./ Так, выпить стараясь/ хотя бы еще одну,/ Забывает пьяница/ про визиты к начальнику и крестины./ Так в океане, уйдя на желанную глубину,/ Забывают вынырнуть/ искатели жемчуга и дельфины./ Я не оставлю тебе возможности умереть/ От скуки, от одиночества, от печали!/ И пусть от жизни/ сохранилась лишь треть,/ Тебя люблю я,/ словно в самом начале».

Марк Наумов. Краткий курс практического интернационализма.

«Реконструкция особняка в Среднем Каретном переулке, на задворках МУРа<┘>

Заправляют делом турки, все квалифицированные рабочие – из них же. А подсобники, чернорабочие, как и положено, – туземцы. Это пяток хохлов и молдаван, пара хипповатых студентов на каникулах, пара московских бичей неопределенного происхождения и обличья. А также кандидат околовсяческих наук в отпуске без сохранения содержания – то бишь я. <┘> Главным трибуном выступал один из двух бичей. <┘> В главных жидомасонах и сионистах ходил у него Борух Эльцин <┘> раз во власти, то, значит, жидомасон и сионист. Однозначно. И никакого фейс-контроля не надо. Которые нынче при власти, они все такие. И наоборот: который сионист, тот либо при власти, либо при миллионах. Где ты видал, чтобы еврей вкалывал за станком или горбатился вот хотя бы на этой стройке? В ответ его оппонент молча указал на меня, полагая, что слова излишни. И он был по-своему прав. Не было еще случая, чтобы меня с кем-то спутали. <┘> Однако Памятник (буду называть его так по причине монументальности обличья и общей идеологической направленности, а больше всего потому, что имени не помню) повел себя странно. Он, даже не глянув на меня, обрушился на еретика. «Какой же он тебе еврей, когда вкалывает на растворе? Да еще в его годах!» – «Да ты глаза-то протри!» – в свою очередь, завелся правдоискатель, поддержанный негромким, но дружным одобрительным гулом всей честной компании. Не знаю, чем бы все закончилось, но тут кто-то здравомыслящий предложил: «А ты у него самого спроси!» Памятник, сраженный этой мыслью, обратился ко мне с немым вопросом. Я утвердительно кивнул». Прозаик (р. 1944) размышляет о злободневном и не теряющем актуальности национальном вопросе, основываясь на личном опыте жизни в СССР и современной России.

«Знамя»

Сергей Шаргунов. Приключения черни. Рассказ. «Я приехал в офис, где поджидал тайный порученец – клерк высокого полета, сухой мужчина в твидовом коричневом пиджаке. Он летал выше меня. <┘> Войдя в кабинет, я столкнулся с ним брови к бровям. Одной рукой обнимая меня и затягивая, другой он повернул ключик. Выдернул из замка и похоронил в раздолбайских джинсах. Всё за три секунды.

– Паспорт есть? – спросил быстро и тихо со шкодливой интонацией фокусника.

– Хотите от меня заявления? – ответил я с интонацией циркового подмастерья.

– А ты откуда знаешь? – он сел за стол.

– Догадался! – я обошел стол и сел напротив.

<┘> Он говорил, что я вытянул лотерейный билетик, но сейчас его следует вернуть: «Прошу тебя по-человечески. Однажды мы напьемся, и я тебе все-все объясню». Он говорил о двойственности героизма, любой поступок можно возвысить и опорочить, даже Матросов и Зоя – плоды пропаганды. Он цитировал поэзию (почему-то Цветаеву) и предупреждал:

– Ты ведь запросто будешь снова чернью».

Лидер политического движения «УРА!» живописует, надо думать, собственные злоключения во власти – в сентябре 2007 года под третьим номером он вошел в федеральный список партии «Справедливая Россия» для участия в выборах в Государственную Думу пятого созыва. Однако позже был из «тройки» исключен. По словам писателя, на него оказывалось давление.

В рубрике «Архив» – центральная глава «Несостоявшейся поэмы» Давида Самойлова. Известны три завершенные поэмы автора. Но это не все: была еще одна попытка создать монументальное произведение, роман в стихах. «Сергей слегка ошеломлен/ Над ним свершающимся счастьем./ Но ряд голов и ряд колонн/ Ему воспоминанье застят:/ Вот Пастернак, похожий на/ Араба и его коня;/ Табун заядлых меломанов/ В потертых, куцых пиджаках,/ С исконной пустотой в карманах/ И с партитурами в руках./ А это кто там вдалеке?/ Ах, Сашка!/ – смесь еврея с Блоком,/ О сногсшибательной строке/ Мечтающий с туманным оком...»

Жорж Нива. Подарок Георгия Георгиевича: жить русским языком. «Другое дело – открытие русского языка – винтовая лестница, высокое старинное средневековое здание на улице Грегуар-де-Тур в старой части Клермона, под крышей которого находилась переплетная мастерская с гигантским печатным станком, возвышавшимся посередине, парой продавленных вольтеровских кресел и двумя обитателями – очаровательной низенькой дамой с бантом черной тафты, обвязанным вокруг шеи, на манер жительниц Оверни, и кротким плечистым великаном с мелодичным голосом, коверкавшим французский язык, освоенный им лет сорок тому назад, когда он прибыл в Марсель на борту сухогруза из Стамбула, где его взяли на судно кочегаром машинного отделения. Это был Георгий Георгиевич Никитин, уроженец Кубани, один из последних молодых солдат, призванных на военную службу генералом Деникиным по рекрутскому набору, то бишь человек, переживший Гражданскую войну и воевавший на стороне белых, но не поступивший в армию добровольцем. Он произносил звуки «г» с придыханием, на украинский лад, и его речь была «окающей», но я ничего такого не замечал, так как не знал русского. Георгий Никитин отнесся ко мне дружелюбно и стал учить меня своему языку как мог, не прибегая к какому-либо педагогическому методу». Жорж Нива (р. 1935) – известный французский славист, автор многих книг по русской литературе и истории. Журнал публикует предисловие к его последней книге Vivre en russe («Жить русским языком»), в котором ученый рассказывает о своем опыте постижения русского языка, о западной славистике в советские годы и сейчас.

«Иностранная литература»

Дженет Уинтерсон. Рассказы. Перевод с английского и вступление Н.Поваляевой.

«Надо мной склоняется Фиона. Издалека доносятся голоса, но ее лицо так близко, и она держит меня за руку.

– Я знала, что ты срежешь путь, – говорит она. – Я вышла следом за тобой. Позвонила Саймону, тебя не было на вечеринке, и он отправился на поиски. Джеральдина заехала за мной, они оба так волновались; мне так жаль, что я плохо говорила о них. Мы нашли джип, и я решила, что тебе конец┘

Она плачет. Я сжимаю ее руку. Я так близко к ней и так далеко от себя.

– Там были твои следы, – говорю я, – и конь. Ты видела снежного коня?

– Коня?

– Когда ты спускалась по склону холма, рядом с тобой шел конь, разве ты не видела?» («Снежный конь»)

«ИЛ» предлагает читателю произведения («Послание в бутылке», «Снежный конь») загадочной и скандальной британской писательницы (р. 1959). До сих пор неизвестны обстоятельства ее рождения – грудного ребенка оставили на крыльце манчестерского сиротского приюта. Позже ее удочерили. Приемные родители принадлежали к секте евангелистов-пятидесятников и воспитание Дженет сводилось к постижению библейского текста. Она делала колоссальные успехи и еще в юности стала известной проповедницей. Однако все завершилось скандалом и полным разрывом с семьей и общиной, узнавшими о нетрадиционной сексуальной ориентации Дженет. Биографические перипетии нашли отражение в ее творчестве. В поэтизированной действительности текстов Уинтерсон присутствуют и библейские образы, и нетрадиционная любовная коллизия.

Ожерелье стихов: из двух американских антологий. Перевод с английского и вступление Г.Кружкова. Большой энтузиаст американской поэзии, поэт и переводчик Григорий Кружков подготовил для читателя подборку стихов из двух антологий – «Американской поэзии ХХ века» (2004) и «Оксфордской книги американской поэзии» (2006). Почти все отобранные стихи, по словам переводчика, – «определенные вехи в истории американской поэзии». Здесь представлены 20, 30, 50-е, а также 60 и 70-е годы, но современных стихов нет – без знания истории поэзии невозможно будет понять стихи сегодняшние. В публикацию вошли произведения Уильяма Карлоса Уильямса (1883–1963), Марианны Мур (1887–1972), Уистена Хью Одена (1907–1973), Элизабет Бишоп (1911–1979), Эзры Паунда (1885–1972), Луиса Симпсона (р. 1923), У.С.Мервина (р. 1927), Грегори Корсо (1929–2001), Доналда Джастиса (1925–2004), Рассела Эдсона (р. 1935), Чарльза Симика (р. 1938), Джеймса Тейта (р. 1943).

«Чем бы она ни была, ей нужно иметь/ Крепкий желудок, способный переварить/ Уголь, резину, уран, звезды, стихи./ Она как акула с проглоченным утюгом,/ Обреченная плыть и плыть средь пустынных морей,/ По временам издавая почти человеческий крик». (Луис Симпсон, «Американская поэзия», 1963)

В рубрике «Из будущей книги» статья Бориса Фаликова «Ради толстой тети». Духовные поиски Дж. Д. Сэлинджера».

«Нанести на карту маршрут духовной одиссеи Сэлинджера очень непросто. Сам писатель практически ничего не говорит об этом; впрочем, он хранит молчание и по поводу других сторон своей жизни. Неутомимый Ларри Кинг как-то признался, что интервью с Сэлинджером – мечта его жизни, но он вполне отдает себе отчет в том, что мечта эта неисполнима. Британец Иэн Гамильтон затеял сочинять первую подробную биографию писателя и натолкнулся на решительное нежелание своего героя делиться сведениями о себе. Тот не сдавался и счастливо обнаружил в библиотеках Принстонского и Техасского университетов письма Сэлинджера, оказавшиеся там после смерти адресатов, – добыча, которой можно позавидовать. Но писатель подал на биографа в суд за нарушение авторского права на письма – и выиграл процесс. Бедный Гамильтон дважды переписывал книгу и смог изложить полученную информацию только в очень приблизительном виде, так как цитировать письма ему запретили.

Все эти перипетии отпугнули других потенциальных биографов».

Джером Дэвид Сэлинджер отказался от публикаций (с 1974 года), контактов с прессой и ведет одинокую жизнь в нью-гэмпширской глуши. Многие полагают, что причина – в духовных исканиях, увлечении восточными духовными практиками. Так ли это?

«Москва»

Сергей Дурылин. Сударь кот. Повесть. «К бабушке, к матери Виринее, в монастырь мать ездила несколько раз в году на повиданье и на прошенье ее иноческих молитв всему нашему купеческому дому, но нас, детей, к ней брали не всегда, а непременно на Ивана Постного, двадцать девятого августа, на храмовый монастырский праздник. К этому дню готовились и мать, и мы. Мать вынимала из комода замшевую книжку с белым генералом на скале, вышитым шелками, и сверялась, чтo наказывала ей привезти к празднику мать Иринея. Купленное она вычеркивала, а некупленное подчеркивала двумя чертами и ездила по лавкам все сама, чтобы все купленное шло в монастырь из собственных, из родных рук, с доброхотством, а не из чужих, из наемных: «Из своей руки и то же яблочко – да наливней, и тот же мед – да сахарней». Повесть «Сударь кот», как и другие произведения Сергея Дурылина, писателя и священника, вынужденного в советские годы отказаться от сана, пронизана биографическими мотивами. Литератор вспоминает детство, давно ушедший мир купеческой Москвы, в котором все было, как кажется с высоты прожитых лет, светло и радостно, люди верили и жили в страхе Божием.

Сергей Богданов. От берега полуночной реки. Стихи. С любовью – о нестоличной России. «Мне выпала доля родиться/ И выпало счастье расти/ Не в суматошной столице,/ Сметающей все на пути.../ Простор бесконечной России,/ Бескрайняя воля и синь/ Взрастили, давали мне силы,/ Когда уже не было сил./ И часто ночами мне снится/ В Мологе живая вода.../ Мне выпала доля влюбиться/ В Россию – уже навсегда».

Михаил Ремизов. Для чего нам нужен суверенитет? «В ходе одной из бесед Владимира Путина с эмиссарами западной общественности была высказана мысль о том, что суверенитет в современном мире представляет собой эксклюзивную ценность, доступную лишь немногим и при этом критически важную для нашей страны. Мысль, которая осталась не вполне раскрытой и не слишком замеченной. Разве что западные наблюдатели в очередной раз удивились российской зацикленности на проблеме суверенитета, которая в их глазах выглядит в лучшем случае проявлением ущемленного национального самолюбия, в худшем – прикрытием для авторитарного режима, не желающего допускать международного контроля над состоянием «демократии и прав человека» в стране.

И надо сказать, мы пока слишком мало сделали для того, чтобы тема суверенитета в российской политике звучала иначе. Чтобы быть «правильно понятыми», нам стоит для начала наедине с собой определиться: в чем мы видим ценность суверенитета? Другими словами, его редкостность, с одной стороны, и жизненную необходимость – с другой». Автор размышляет о суверенитете, его отличиях от власти, а власти – от силы.

«Наш современник»

Альберт Лиханов. Слётки. Роман. «Вот так и жили дети окраины захолустного, закоптелого, хорошенько подзапущенного городка: обучаясь помаленьку пить пиво, пробовать водку, получая двойки, превращаемые к концу учебного года – не без помощи самого же учительства – в обоюдобезопасные трояки, поколачивая друг дружку, без всякого, впрочем, зла и осатанения, достигая наконец радостного возраста расставания со школой и с домом, которое одних одаривало крылами – и, растопырив их, молодняк улетал в дальние края. Другие так никуда и не убирались, привязанные к дому теми самыми безопасными слабенькими троечками, никому не нужными аттестатами без пристойных знаний, да еще помноженными на доступное пиво и водочку, всегда находящуюся в любом ближнем магазине. Да плюс к этому невнятное, смурное состояние пьющих мамань да папань, да хроническое отсутствие денег, да еле живой, опустевший, жалкий заводишко, когда-то опору всего городка, – этот завод особенно осаживал нерадивых: если, мол, даже у нас тут все невпопад и неладно, дак кому мы нужны в далекой, неведомой стороне?» По определению Владимира Даля «слёток, слёточек и слётыш – молодая птица, уже слетевшая с гнезда». В романе председателя Российского детского фонда, президента Международной ассоциации детских фондов речь идет о современной молодежи, выходцах из российской провинции. Что ждет этих птенцов, когда они покинут родное гнездо?

Борис Сиротин. О том, что жизнь необозрима┘ Стихи. О радости жить┘ в российской глубинке. «Я закопал себя в провинции – от лени?/ Иль от любви к блистающей реке?../ Но не встаю, как прежде, на колени/ Перед Москвой, что брезжит вдалеке./ Конечно, там все главные святыни,/ Но┘ русское ущемлено в правах,/ И тянется душа к степи, к пустыне,/ Где прадедов витает зов и прах./ Прости меня, великая столица,/ Вовек я до тебя не дорасту,/ Но в сельской церкви слаще мне молиться/ Простому деревенскому Христу».

Александр Гнесь. Страна, где всё работает. «Итак, немного о социально-общественном аспекте Австрии в целом, а также о жизни австрийцев в частности. Из стран Европы только в Бельгии больше государственных и церковных праздников, чем в Австрии. Вообще это – типичный пример социалистического государства, в котором просто разрешено частное предпринимательство. Абсолютно бесплатное медицинское обслуживание и образование, как среднее, так и высшее, воспринимаются австрийцами как должное. Работник в этой стране должен «сильно постараться», чтобы его уволили. Даже работодатели здесь считают, что увольнение работника – это очень серьезное и крайнее решение, особенно если у него есть семья и он ежемесячно должен платить за квартиру, машину и прочее. И уж тем более «увольнение за безынициативность» – это для австрийцев немыслимо. Вообще инициативность не считается в этой стране важным качеством, заслуживающим уважения. Старательность и прилежание – вот основные австрийские добродетели. Работодатель обязан все тщательнейшим образом разжевать и положить в рот работнику, а тот должен просто все качественно проглотить...» Путевой очерк, по прочтении которого в очередной раз с грустью убеждаешься в очевидном: Россия и Европа – две планеты, траектории движения которых не пересекаются.

«Октябрь»

Моше Шанин. Улица Советская. Рассказы. «Работал Полушкин в лимонадном цехе. Вся его обязанность состояла в полуавтоматическом движении туловища влево-вправо с интервалом в три с половиной секунды: указательным и большим пальцами обеих рук Полушкин брал из коробки две заготовки пластиковых бутылок, ставил в автомат, нажимал ногой педаль и доставал готовые полуторалитровые емкости. <┘> Коллектив цеха подобрался хороший, честный, не вороватый; но честность эта – вынужденная, ибо нести с работы, кроме бутылок, было нечего. Как самый опытный работник, Полушкин позволял себе лишь одну маленькую вольность: стирку носков. Каждую вторую пятницу, в обеденный перерыв, в одиночестве, он приносил из раздевалки пакет с носками и деревянные длинные щипцы. Посередине цеха стоял чан обогащения питьевой воды кислородом. Отодвинув с натугой люк, Полушкин опускал в бурлящее носки – парами. Отстирывалось – в момент». Улица Советская – паноптикум, населенный чудаками и неудачника, существующими где-то между прошлым и настоящим.

Дмитрий Бак. Сто поэтов начала века. Известный критик анонсирует новую рубрику, в которой речь пойдет о поэзии. Задача стартующего раздела – очертить границы современной Terra poesis. Рубрика будет составлена по аналогии с «Письмами о русской поэзии» – циклом рецензий Николая Гумилева, публиковавшемся в журнале «Аполлон». Так же как и «Письма», рубрика будет свободна «от кастовых, «литературно-политических» и иных предубеждений». Здесь, как и в «Аполлоне», станут разбираться тексты заведомо разновеликие. Принцип отбора «героев» почти произволен: например, имена для первого выпуска выбраны из самого начала и самого конца воображаемого общего алфавитного списка современных поэтов». В первом выпуске: Василий Аксенов, Ксения Щербино, Санджар Янышев.