Система жизни

Феликс Чечик. Муравейник. – М.: Водолей Publishers, 2008. – 144 с.

Название книги – прямо в яблочко. Кстати сказать, по словарю Владимира Даля муравейник – гнездо и жилье муравьиной общины. Да и музу наш русский датчанин трактует как родовое название бананника и сродных ему тропических растений. Вот и поэт Феликс Чечик рассматривает книгу стихов, как родовое жилье накопившихся в копилке судьбы стихотворений. Строчки стараются, набегают, совершенствуются, выплывают то ли изо рта, то ли из развевающихся одежд музы и становятся в строфы. Автор «Муравейника» последовательный ученик великого Ходасевича, которого по-свойски называет Ходасем. Вернее так: «Уехать на попутке/ и наплевать на вся:/ читать вторые сутки/ водиле Ходася./ И на вопрос шофера/ ответить: «Все путем/ зерна». А жизнь как фора/ аукнется потом».

И хотя автор сформулировал однажды для себя: «Мы не Георгия Иванова ученики, а Ходася...», мне кажется, что и парижанин Иванов внимательно прочтен и учтен с пользой для поэтического дела. Помнится, и современники классиков не всегда стопроцентно различали некоторые их стихи, так один автор походил на другого. Впрочем, это совершенно не говорит о том, что Феликс Чечик только лишь ученик. Вовсе нет. Вспышки вдохновения, интересные находки, неожиданные метафоры щедро раскиданы по страницам правильно изданной книги.

Автор то и дело испытывает свои сочинения на прочность временем, фатумом, «путем зерна», современными реалиями жизни: Стань на время наколкой/ беззащитно-цветной/ или, к счастью, недолгой/ жизнью как таковой»

Как вам эта щемящая нота, эта жизнь, которая, к счастью, недолгая? Эта болевая странность автора, высказанная как бы без всякой боли. Так, мотыльково... А вот несколько иное. Приведу текст полностью, он этого стоит: «Что там колышется на ветру?/ Облако ли? Тростник? К мысли, что я непременно умру,/ я, как ни странно, привык./ Так себе мысль – пятачок на метро, –/ для нумизмата – пустяк./ Но озверевшее сдуру зеро/ шепчет: «Мы только в гостях»./ И не татарин, не избранный жид,/ из миллионов – один,/ видишь, как сперматозоид бежит,/ думает, что победил./ Но наследит – это наверняка, –/ С вечностью накоротке./ Клином гусиным летят облака./ Ветер поет в тростнике».

Все слова метко связаны между собой. Образы работают на стихотворение. Муравейник живет и дышит полной жизнью, как и положено в поэтическом лесу. Кроме этого у автора сильно развит «инстинкт созерцателя», и потому в книге довольно много лирических восьмистишей-зарисовок. Впрочем, и тут глазомер не подводит: «После ливня – голубое,/ Не бывает голубей, А на фоне неба – двое, – двоеточье голубей. Туч растрепанные клочья, как потеки от чернил./ Третьего для многоточья/ не хватает – ливень смыл».

Да, традиционные размеры, эфирная интонация, пронзительность и непосредственность, почти нескрываемые цитаты, разговорная речь – вот «основной инстинкт» данной поэтики. Которая, в этом случае, звучит достаточно убедительно.

Книга стихов похожа на муравейник. Иван Шишкин. Муравейник. 1892. Херсонский областной художественный музей им. А.А.Шовкуненко

Впрочем, есть в книге и не совсем удачные стихотворения, звучащие на манер то ли раннего Бродского, то ли Анненского, да и несколько современных известных авторов можно расслышать. Ну и что? В конце концов это контекст времени. Зато вот как просто и чистосердечно про Владимира Соколова: «Как любил я стихи Соколова!/ Так уже не любил никого. На Калининском – с палкой хромого,/ я однажды увидел его./ Подражая во всем, как ни странно,/ я хромал целых пол-января:/ – Марианна! – вздыхал – Марианна! –/ Ира, Таня, Галина – все зря,/ Все не то. Как издевка, как вызов –/ разминулись, не встретились мы./ В час, когда щебетали карнизы/ посреди глубочайшей зимы».

Заметно, что многие стихи поэта оплачены ценой расставаний и утрат. Об этом он часто пишет, адресуя свои слова сыну, который «шпрехает на иврите» и в общем-то не хочет знать вчерашних реалий... Что грустно, но вполне понятно.

...муравейник продолжает жить своей жизнью. По словам упомянутого Георгия Иванова, «дело поэта – создать «кусочек вечности» ценой гибели всего временного – в том числе нередко и ценой собственной гибели». Сегодня это звучит слишком пафосно, но суть не меняется. Суть та же...

Прочтите «Муравейник».