Ольга Рычкова Абсолютному большинству читателей и критиков имя томского прозаика Владимира Михайловича Костина (р. 1955) стало известно в конце мая нынешнего года – после объявления «короткого» списка премии «Большая книга», в который вошел его сборник повестей и рассказов «Годовые кольца» (2008). Хотя Костин в литературе не новичок – и как писатель (его первая книга «Небо голубое, сложенное вдвое» вышла десять лет назад), и как ученый (окончил филфак Томского госуниверситета, кандидат филологических наук). Одно время работал тележурналистом. Был председателем Томского отделения Союза российских писателей (СРП). Вполне закономерно, что главной темой нашей беседы стала судьба провинциальной литературы.
– Владимир Михайлович, у вас несколько ипостасей – писатель, филолог, журналист. Работа в тележурналистике наверняка на пользу писательству в плане жизненных наблюдений. А как соотносятся Костин-филолог и Костин-прозаик?
– Вы правы, работа в тележурналистике была очень полезна – я и в сорок лет оставался мальчиком из университетских коридоров. Но занятие это все-таки опасное, дробящее сознание, и с ним я практически расстался. С филологией и университетским преподаванием попрощался давно и навсегда, но это был необходимый период жизни. Во-первых, филология учит трудиться на совесть, добывать руду и дает широкое зрение. Она наделяет не только уважением к культуре, к «чужому», но и насущной самоиронией, осознанием, что вне поиска собственного лица, собственной территории ты – простой избыточный имитатор, сорняк на полях литературы, где и без тебя тесно. Впрочем, мне знакомо немало филологов, которые хвалят доморощенные таланты за то, что они на кого-то ужасно похожи. Но это снисходительность тех, кто в принципе уверен, что литература строится по опережающим схемам и филолог сословно выше писателя. Но, во-вторых, мне посчастливилось заниматься Пушкиным и Жуковским, великими людьми, чьи человеческие уроки сопоставимы с творческими. А в-третьих, я птенец из гнезда профессора Фаины Зиновьевны Кануновой – великого Учителя, вышедшего из петербургской школы филологии. Там давным-давно поняли (Тынянов, Бахтин, Эйхенбаум, Гуковский), что такое литература и кто такой писатель┘
Литература – не досужая игрушка, поэтому я должен был уйти из филологии. Но уходил с благодарностью, и до сих пор мне снятся и Пушкинский дом, и рукописи русских гениев. Уверен, что филологический опыт предостерегает от банальностей, самоуверенности, насколько это возможно для несовершенного меня. А рассуждая шире, я вообще не верю, что можно стать достойным писателем, не читая ежедневно, не зная истории, литературы, философии, этнологии. Хотя само по себе это не гарантия творческой состоятельности. Все наши классики были гениальными книгочеями. Книги «просто» продолжали для них живую жизнь и возвращали в нее. «Прощайте, друзья!» – сказал им умирающий Пушкин. Где, в чем найти творческую дистанцию, найти точку опоры как раз для того, чтобы твой разговор с самой жизнью не прерывался? Нет книг – нет и жизни в писателе.
– Посылая книгу на престижный литературный конкурс, вы рассчитывали на такой результат – выход в финал?
– Безусловно, не рассчитывал. Собирался послать «Годовые кольца» на один скромный литературный конкурс – «провериться», но два моих друга «расхрабрили», спасибо им. Конечно, надеялся, что книгу как-то заметят, как-то ободряюще отзовутся. Но я также знал, что Москва слезам не верит. Теперь хочется только одного – скорее и надолго засесть за письменный стол.
– Были у вас раньше попытки литературного покорения столицы?
– Москву «покорять» не доводилось – и, честно говоря, не хотелось. Казалось: если я чего-то стою – заметят и без специальных усилий. А не заметят – туда мне и дорога. Но годы идут, заниматься литературным трудом в провинции, в коросте приработков почти невозможно, и я решил рискнуть. Тут уж дело не столько в честолюбии, сколько в возможности получить право работать писателем. Такая вот блажь – хочется успеть сделать задуманное и умереть писателем, а не красноречивым жестянщиком по вызову.
– В интернет-эпоху разместить свои тексты в сети и получить отклик можно из любой точки земного шара. Правомерно ли теперь делить литературу на столичную и провинциальную?
– Конечно, правомерно, и различие между столицей и провинцией разительно как никогда. Провинциальный писатель не защищен ни материально, ни от несправедливых приговоров, ни от самозванцев-хищников – любимцев местной элиты, ни от самого себя. Книжный рынок для него закрыт, кануло в Лету сладостное время советской литературы с гарантиями изданий и гонораров, нередко незаслуженных. Благая литературная среда (вне которой не вызрели бы ни Пушкин, ни Булгаков, никто) здесь разрушена или является кислотной, квазисредой. Вся русская литература родом из провинции, но вся она переезжала и переезжает в Москву. Главное – не опоздать. Рукописи действительно не горят, не сгорел даже второй том «Мертвых душ» – он остался в атмосфере, он живет в творениях Тургенева, Гончарова, Толстого. Но без внимания и поддержки сгорают человеческие души, не сумевшие, не успевшие воплотиться в рукописях. Кажется, провинциальный писатель потенциально выигрывает в том, что не теряет связи с живой и родной Россией, меньше зависит от моды, от конъюнктуры. На деле, как правило, – невидимые миру слезы и агония безвестности в отсутствие читателя. И много, очень много плохих, вторичных, сырых потуг в стихах и прозе. Таких, как Борис Екимов, единицы, и пришли они в литературу до триумфа масскульта в 1990-х. Литературный шельф обрывается за околицами столиц. А дальше – тьма и бентос. Что толку размещать тексты в интернете, если они скверные, если их читают случайные читатели, если они написаны измученным, дичающим маргиналом? И писатель, если он талантлив, утверждается в Москве. Там он сможет расти, развиваться, там его оценят по заслугам. Другое дело, что в «москвоцентризме» таится опасность – столица и провинция живут сегодня разной жизнью, и радости и беды у них разные и по-разному переживаются. И Дом, и Семья, и Герои, и герои┘ И огромной России грозит немота, невоспетость, превращение в неизвестную страну. Впрочем, в эпоху масскульта здесь мы ничем не хуже США, Германии, Великобритании и других почтенных государств, где действительно нет различия между столичным и провинциальным писательством. Но и литература там едва теплится. Не дай нам Бог дожить до этого, потому что они без литературы проживут, а мы – нет.
– Томск имеет давнюю и заслуженную славу «Сибирских Афин», города науки и просвещения. А вот в литературном плане это торжество серости и кладбище талантов – по крайней мере так было на моей памяти, в 1990-е. С тех пор что-то изменилось?
– Томск – город трудный, даже душный для слабонервного писателя. В каком-то смысле писатель здесь унижен, является жертвой местной амбициозности: здесь все знатоки искусства! Строгие, суровые, бескомпромиссные – страсть! А в каком-то смысле можно говорить о случайном стечении неблагоприятных обстоятельств (при том, что всем понятно: дух творчества являет себя прихотливо, независимо от пожеланий социума). Томские писатели знали комфортное время при Георгии Маркове и Егоре Лигачеве и знали длительную непогоду последних десятилетий. И я не сказал бы, что в непогоду стали писать хуже. Но так получилось, что писательский климат определяли не самые добрые и умные люди, в силу слабой компетентности местных культуртрегеров здесь неплохо расторопным, задорным самозванцам. Здесь в ходу крайне легкомысленная философия «проектов» и «брендов» со всеми вытекающими последствиями. Хотя преувеличивать губительную силу обстоятельств я бы не хотел: уважающий себя писатель должен быть выше всей этой фельетонности, и главные наши беды – в нас самих. И хорошие писатели в Томске есть, их добрый десяток, и среди них есть, на мой взгляд, заслуживающие всероссийского внимания. Поэтому, впадая в малодушие, я здесь задыхаюсь, но, выходя из него, все еще верю, что в Томске можно что-то написать, если семья не голодает, а за окном дождик. Но умереть хотел бы в родной Хакасии, прекрасном Хонгорае.
– Вы возглавляли Томское отделение Союза российских писателей. Есть ли смысл в небольшом городе делить немногочисленных литераторов на разные союзы?
– Пост председателя регионального отделения СРП я оставил год назад – устал, намучился, официальные отношения не сложились, да и попросту дорогое это удовольствие. Надеюсь, что не успел навредить томской литературе в ее борьбе за существование. В Томске есть сравнительно большая группа членов Союза писателей России (СПР) и сравнительно небольшая группа членов СРП. Отношения между ними в целом хорошие, местами приятельские и дружеские, издается общий журнал «Начало века». Тем не менее деление на разные союзы пока исторически оправдано. Нам трудно состоять в одной организации с людьми, поющими комплименты Сталину, отстаивающими имена Войкова и Бела Куна в названиях томских улиц. И от этого никуда не денешься. Как и от разности эстетических, редакторских и поведенческих традиций. В Томске это проявляется не очень сердито, но в других городах может быть источником свар и недоразумений. Лучше не торопить время.
– Как земляки восприняли ваш успех на «Большой книге»?
– Такие события, увы, не прибавляют новых друзей, но как проявляются старые! В Томске и за его пределами у меня много учеников, бывших студентов и лицеистов, университетских друзей и приятелей. В эти дни телефон не умолкает, не успеваю принимать эсэмэски. Звонят из Москвы, Петербурга, с Камчатки, из Германии... Друзья мои, спасибо и низкий вам поклон!
Дарья Гармоненко