Ольга Рычкова Когда робкий дебютант Дмитрий Мережковский принес свои стихотворные опыты живому (в то время живому) классику Федору Достоевскому, то был решительно отвергнут со словами: «Слабо, плохо┘ Чтобы хорошо писать – страдать надо!» «Пусть лучше не пишет, но не страдает!» – испугался за сына Сергей Иванович Мережковский. И с житейской точки зрения был абсолютно прав. Но не с литературной: страдания всегда были самым благодатным источником вдохновения. Мировая и особенно отечественная литература – сплошное нагромождение страданий и, как следствие, трагических смертей. При всей любви к персонажам писатели к ним беспощадны. Особенно к женщинам: Катерину утопили, Ларису Огудалову застрелили, Каренину Анну┘ Вы и сами знаете. Да что люди, безвинную Муму – и ту угробили.
К несчастьям читателя приучают с детства. Взять фольклор: одна из самых первых сказок, которые читают ребенку, – «Колобок». За что поплатился жизнью главный герой – чрезмерную коммуникабельность или свободолюбие? Причем его трагический финал фатален в любом случае: если бы хлебобулочное изделие не убежало из дома, то все равно было бы съедено. Только не лисой, а дедом и бабой.
Когда поэт Игорь Шкляревский решил выпустить книгу жизнеутверждающих стихов и прозы «Держись!», которая помогла бы выстоять «в минуту жизни трудную», оказалось, что в русской литературе – в частности, в поэзии – множество талантливых и даже гениальных, но мрачных произведений. А вот осознать, а тем более передать радость бытия дано немногим классикам (тот же Лермонтов: «С души как бремя скатится,/ Сомненье далеко –/ И верится, и плачется,/ И так легко, легко...») и современникам (Александр Кушнер: «Скатерть, радость, благодать!/ За обедом с проволочкой/ Под столом люблю сгибать/ Край с ее машинной строчкой.// Боже мой! Еще живу!/ Все могу еще потрогать,/ И каемку, и канву,/ И на стол поставить локоть!// Угол скатерти в горсти./ Даже если это слабость,/ О, бессмыслица, блести!/ Не кончайся, скатерть, радость!»).
Конечно, «масштабы» в данном случае разные, но найти повод для радости что в великом, что в малом может не всякий писатель. Обычно позитив присутствует в виде слюнявых хеппи-эндов дамских мелодрам либо натужных, но неотвратимых побед над вражьими полчищами суперменов-одиночек – героев зубодробительных боевичков. А тем, кто предпочитает масслиту духовность, остается раз за разом прощать поэтам и прозаикам их угрюмство и препарирование темного писательского эго. Конечно, стихи, не говоря о прозе, прорастают из сора. Но когда этот сор образует мусорную свалку, вряд ли на ней появятся желтый одуванчик, лопухи и лебеда и вообще что-то живое.
Поэтому каждый случай писательской радости, а не угрюмства особенно ценен. Даже если это такой пустяк (с моей точки зрения), как игра в футбол в стихотворении «смогиста» Вячеслава Самошкина: «Мне свободнее дышится,/ потому что в игре/ вновь увижу я Бышовца/ на зеленом ковре». Женщинам, конечно, сей повод для счастья малопонятен┘ Им, пожалуй, ближе героиня романа Елены Некрасовой «Щукинск и города» – Таня, которая при всем своем сиротстве, бедности, провинциальности и прочих ужасах бытия, каждый из которых мог бы стать поводом если не для юношеского самоубийства, то для хронической депрессии, не теряет надежды и жизнелюбия. И таких людей на самом деле не так уж мало. Просто они книжек не пишут.
