Период охоты на людей и животных

Дружба народов

Апрельская книжка журнала – первая из юбилейных. С нее редакция начинает отсчитывать 70-й год жизни издания. Пилотный номер вышел в марте 1939 года.

Николай Веревочкин. Городской леший, или Ероха без подвоха. Повесть. «Листает хозяин пультом каналы, думает: чем бы таким лесного жителя удивить? Одна реклама. Разве что канал для охотников и рыбаков? Все природа.

Только включил, и на тебе: счастливый новый русский в выглаженном камуфляжном костюме, улыбка во весь румяный блин, лихо расстреливает африканского слона. Отдача от ружья такая, что панама слетела, да и сам мерзавец чуть из телевизора не вылетел. Бедный слон лежит на животе, откинув отказавшие ноги, и смотрит на этого клопа двуногого: за что? А вокруг убийцы, охраняя его от умирающего животного, с «калашниковыми» на изготовку стоят черные автоматчики». Вариант известного сюжета о дикаре, попавшем в цивилизацию и открывшем культурным людям глаза на мир. В данном случае – читателям, поскольку дикарская правда и так давно известна его визави. В роли «Простодушного» – леший Ероха, в роли гостеприимного хозяина – разочаровавшийся в цивилизации, уставший от предательств и жестокости соплеменников художник Мамонтов. К взаимному удовольствию, художник и хозяин леса поменялись судьбами┘

Станислав Минаков. Из неузнанных далей. Актуальные великопостные стихи, в которых угадываются грядущие пасхальные события.

«Иисус, рожденный в Назарете, –/ вот он под горою Елеон!/ Оттого с вербою пляшут дети,/ громкою гурьбой взбежав на склон┘/ Оттого и слышится: «Осанна»,/ оттого иссякли хмурь и хмарь,/ что теперь у месяца нисана –/ молодой и всепобедный Царь!»

Размыкание пространства. Переделкинские встречи-2007. «В начале перестройки отменили лимит на подписку. Я выписывал практически все толстые журналы. Жду очередные номера. А они не приходят. Иду на почту. Доставлять мне литературные журналы экономически несообразно. Будто чавкнув, опустилась гильотина, отделив меня от того, с чем был связан единой кровеносной системой. Чавк! И ты один. Этот момент потряс меня больше, чем переход республики на другую валюту. Страх замкнутого пространства – вот что я испытал, лишившись журналов. Отчуждение. От меня отказывались. Для России я стал иностранцем. А я не хочу быть иностранцем в России» («Нехватка кислорода», Николай Веревочкин, Алма-Ата). «Дружба народов» публикует материалы (фрагменты выступлений и стенограммы их обсуждения) семинара, по традиции проведенного журналом в подмосковном писательском поселке. Участникам – сотрудникам национальных литературных журналов и их авторам – было предложено «поговорить начистоту» – оценить культурную ситуацию, сложившуюся после развала СССР на их родине, поразмышляв над рядом вопросов. «Литературные события последних лет в вашей стране», «Насколько важны для вас – и людей вашего круга, людей культуры – отношения вашего государства с Россией и процессы, происходящие на постсоветском пространстве?», «Существует ли сегодня единый литературный процесс?» и т.д. Ответы, предсказуемые в общем, но неожиданные в частностях и ими и интересные, предоставляют редкую возможность узнать, что происходит на литературном фронте в Чечне, Азербайджане, Белоруссии, Эстонии и на территории других бывших союзных республик.

Знамя

Мария Рыбакова. Острый нож для мягкого сердца. Роман. Банальный сюжет о любви девушки из провинциального русского городка к иностранцу приобретает неожиданное притчевое и эпическое звучание, стоит только превратить заморского гостя в реку. «Как это, – думал он, – ее тело всегда остается самим собой? Вот его границы: макушка, кончики пальцев. Тело в единственном экземпляре; тело, равное себе; не убегающее от устья; не вливающееся в море; тело, способное умереть. Непрозрачное. Когда он клал руку на плечо Марине, оно не расступалось под его пальцами. Вещи, которые оказывались у нее за спиной, невозможно было рассмотреть (в видоискателе исчезла дверь дома). И доски непроницаемы, но дом уже опустел, а в плотном, матовом теле Марины была душа. У Ортиса души не было, но были глаза, память и было внимание. Мир смотрелся в него и отражался в нем».

В рубрике «Мемуары» «Одесские страницы» Евгения Окса (1899–1968) – талантливого художника и поэта, с 30-х годов вынужденного работать в стол. Молодость Окса протекала в эпицентре культурной жизни начала XX столетия. Он жил в Петрограде, Одессе, Москве, входил во многие творческие сообщества, объединившие известных в будущем писателей и художников. Был знаком с Ильей Ильфом, Эдуардом Багрицким, Юрием Олешей, Григорием Цейтлиным, Михаилом Перуцким и др. «То, о чем я пишу, материал, негодный для хрестоматий, излишний для биографий, его трудно связать с образами поэтов, писателей, достигших зрелости и вошедших в круг нашей большой литературы. Но в то время, как ни невероятно, имена их были никому не известны. Это были в большинстве худые юноши, одетые в потертые военного времени френчи и пиджаки. <┘> Вся «проза» жизни давно превратилась в угрозу существованию. <┘> И вот, несмотря на все это, у всех нас было прекрасное настроение и масса интереса ко всему происходящему. Чем больше разрушался привычный быт, тем было все необычайнее, похоже на приключения. Мы верили в близкое чудесное будущее. <┘> Мы голодали, но были веселы, пьянели от любой еды, но еще больше от стихов, от репродукций картин, от хорошей книги, от предчувствия близкой любви».

Инна Лиснянская. Проём. Стихи о приобретаемой с возрастом мудрости не видеть «повседневной мерзости», «а лишь балкон, листву и свет».

«Не просыпайся, боже упаси!/ С семи утра в домах уже не спят, –/ Со скрежетом взлетают жалюзи,/ Ключи автомобильные спешат./ Но раз проснулась, взглядом жизнь окинь/ Поверх автомобилей и окон.

Зеленая пронзительная синь –/ Курчавы горы, гладок небосклон./ Нет, ты не олеандровый цветок,/ Дыхания бензин не заглушил./ Окно твое выходит на восток,/ Молчит и дышит из последних сил».

Иностранная литература

Томас Гунциг. Куру. Роман. Перевод с французского и вступление Нины Хотинской. «Вокруг него тесно сомкнул ряды уже знакомый ассортимент антиглобализма, всякой твари по паре: радикалы, сочувствующие левые, рабочий класс, безработные всех мастей, студенты, отбросы общества, университетская братия, анархисты в черном, панки в зеленом и красном. Время от времени над ними пролетал вертолет. Каждый раз все как один вскидывали кулаки, свистели, делали неприличные жесты. <┘> Откуда ни возьмись, крепкие парни, много, не меньше сотни, в касках и перчатках, вооруженные кто чем – тут были и бейсбольные биты, и железные прутья, и дубинки, и нунчаки, – врезались в толпу, раздавая удары направо и налево. <┘>

– Это передовой отряд сил особого назначения. Легавые в штатском, звери да и только, безбашенные, убийцы. Им самый кайф раскроить тебе череп. Смотри, что творится, этого они и добивались».

Шестеро молодых европейцев отправляются в Берлин в дни проведения там саммита «большой восьмерки». Некоторые из них оказываются в Германии ради участия в митинге антиглобалистов, другие – чтобы наладить сексуальную жизнь┘ Слово, вынесенное в заглавие, означает редкое неизлечимое заболевание нервной системы, практически не встречающееся в наши дни. Им страдали племена, где было принято ритуальное поедание человеческого мозга. Бельгийский автор диагностирует именно это заболевание у современного общества, подразумевая, видимо, его людоедскую сущность и сам тот факт, что мир смертельно болен. В наше время огромное количество информации, сваливающейся на человека и зомбирующей его, приносит ему неисчислимые возможности и одновременно – болезни. Одни «повернуты» на глобализации, другие – на антиглобализме и теории заговоров, третьи – на сексе и телесном совершенстве, четвертые – на эзотерике и т.д. У Гунцига нет правых и виноватых, нет здоровых, все в одинаковом положении – все больны.

Роберто Хуаррос. Стихи. Перевод с испанского и вступление Эсмиры Серовой. Поэзия аргентинца Роберто Хуарроса (1925–1995) легка для восприятия. И в этом сложность, потому что называть стихами произведение, суть которого не скрыта традиционно за фигурой лирического героя, причудливыми метафорами и оттого необыкновенно прозрачна, непривычно.

«Мы черновик текста,/ который никогда не будет переписан набело./ Со словами вымаранными,/ повторяющимися,/ неверно написанными/ и даже с орфографическими ошибками./ Со словами надеющимися,/ как и все слова,/ но покинутыми здесь,/ покинутыми вдвойне/ на тяжеловесных, одеревенелых страницах./ И все же было бы достаточно прочесть этот грубый/ черновик один-единственный раз громким голосом,/ чтобы мы больше не ждали/ никакого окончательного текста».

Александра Лешневская. Три «Гранде». На примере трех русских переводов – Федора Достоевского, Исая Мандельштама, Юрия Верховского – романа Бальзака анализируются разные подходы к переводу. Одни интерпретаторы стремятся добиться от иностранного текста максимально русского звучания. Другие буквалистски следуют за автором («...мы категорически откажемся измышлять второй эпитет, если автор ограничился одним┘ мы категорически отвергнем такие синонимы в нашем родном языке, происхождение которых относится к эпохе более поздней, чем эпоха автора┘»). Третьи создают вариант компромиссный (этим отличалась советская школа перевода). В любом случае читателю переводной литературы не стоит забывать, что между ним и автором всегда присутствует еще один автор – переводчик. «Нет и не может быть двух одинаковых переводов даже тогда, когда они созданы в одну историко-литературную эпоху, в одной стране┘ За каждой интерпретацией оригинала стоит индивидуальность переводчика, его талант, его вкус, его литературный опыт и пристрастия, его критическое чутье и многое, многое другое, из чего складывается индивидуальность всякого художника», – точно заметила прекрасная переводчица Юлиана Яхнина.

Москва

Алексей Варламов. Булгаков. Роман-биография. «┘интеллигенция писателя превозносит, в церковной среде к нему относятся в лучшем случае с недоверием. <...> И нетрудно понять почему. С определенной точки зрения Михаила Булгакова можно рассматривать не просто как человека, вступившего на «чужую» территорию и написавшего среди прочих произведений гениальный, но при этом духовно «соблазнительный» роман о силе дьявола и слабости Того, Кто ему противостоит. Дело сложнее и глубже: евангельская территория не была для Булгакова чужой, и за его биографией стоит судьба целого рода, который столетиями принадлежал Церкви, верно ей служил и который от нее не то чтобы отшатнулся и с нею порвал, но в той или иной мере от нее отошел». Лауреат многих литературных премий взялся за нашего самого экспортируемого, «самого бесспорного и спорного» писателя. Получилось обстоятельно. И гармонично: современный прозаик касается личной жизни Булгакова, но не без смакования подробностей, рассказывает о творчестве, не прибегая к специальному анализу, неинтересному обывателю.

Леонид Бородин. «Манифестом распятых имен». Стихи о вере, России и нелегкой доле – быть патриотом.

«Патриотизм когда лишь фраза,/ Под ней подпишется любой./ Любовью к Родине наказан/ Я хитроумною судьбой./ Как будто некуда деваться,/ Крестом проклятье сотворя!/ Как просто было б расплеваться/ И бойко двинуть за моря,/ Где время вяло, бремя куце,/Где крест не тяжесть для души,/ Где пистолеты продаются/ Самоубийцам за гроши».

Елена Пономарева. По ком звонит колокол. Уроки югославского кризиса. Фразой из Джона Донна названа статья о процессах, происходящих в последние два десятилетия на Балканах, результатом которых стало недавнее провозглашение независимости Косово. «Для нашей страны «югославские уроки» несут особую информацию, так как балканская политика Запада отражает его глубинные геополитические интересы и принципы, определяющие его как глобальную субстанцию, в которой нет места ни России, ни Сербии, ни другим странам, имеющим собственное видение своего будущего».

Новый мир

Сергей Соловьев. Адамов мост. Роман. «Кто они, эти люди? Голые, нищие, с тазами в лачуге, куда собирают дождь. Выметут двор, застелют ковры, накроют землю, как свадьбу снеди, торт испекут, свечи зажгут, подарки тебе принесут: часики с плывущими дельфинами, ездили в город, может, лет десять как не были там, выбирали тебе их, думая о тебе, кто ты, как живут твои руки, сны. В лес ходили, собрали букет из павлиньих перьев, на долгую память, с открытыми, как на этих перьях, глазами, они меняют свой цвет от взгляда на них, от часа к часу. Кто эти люди, чужие, с которыми ты так счастлив, перемазанный тортом, верхом на слоне и под ним, оплетенный роем детей┘ И что твои города и страна, язык и книги рядом с этим живым бессловесным светом?» Еще одно литературное путешествие по Индии – загадочной, манящей, завораживающей европейца и всегда остающейся для него непостижимой, другой планетой. Ее населяют гуманоиды. Несуетливые, гостеприимные и по-детски непосредственные.

Вера Афанасьева. Восхождение. Рассказ. «Так, я родила часа два назад, какая умница, успела четырнадцатого, в воскресенье, все, как хотела мама. С этими мыслями я забылась, а на рассвете меня разбудила та же старушка:

– Вставай, милая, пойдем. <┘> Я встала: кружилась голова, подрагивали ноги, кололи жесткие лески швов. Старушка поддерживала меня под локоть, едва доставая мне до плеча. Мы дошли до угла. Огромная, залитая утренним солнцем дворцовая лестница, причудливо изгибаясь и сверкая только что вымытыми мраморными ступенями, вела на второй этаж. И я, засмеявшись, пошла по ней навстречу своей новой жизни, ведомая крохотным терпеливым ангелом». Беременность и роды не часто попадают в поле зрения литературы. Рассказ натуралистический, но без устрашающих подробностей. Автор описывает деторождение как чудо, скрывающееся в повседневности.

В рубрике «Далекое близкое» статья Георгия Эпштейна и Галины Зверкиной «Писатель И. Грекова = профессор Е.С. Вентцель». Выдающийся математик Елена Сергеевна Вентцель и писатель И.Грекова, автор «Вдовьего парохода», «Свежо предание», «Хозяйки гостиницы» (по этой повести Станислав Говорухин снял фильм «Благословите женщину» и др.) – один человек. Благодаря основной профессии литературный труд никогда не был для ученого единственным или даже основным источником существования, а это давало ей «тайную свободу», о которой говорил Блок. Возможность писать сообразно своим представлениям, не так зависеть от советской конъюнктуры и требований извне. Поэтому даты публикации многих ее книг, которые она отказывалась править в угоду «партии», отделяют от периода написания десятки лет. «Несколько журналов совсем было ее (повесть «Вдовий пароход». – «НГ») «взяли», но как только заходила речь о переработке, я говорила «этого я не могу», брала под мышку свое детище и уходила, даже с чувством облегчения – слава богу, не придется резать, кромсать по живому. Конечно, если бы я жила на литературные гонорары, я была бы сговорчивее┘»

Октябрь

Алексей Лукьянов. Жесткокрылый насекомый. «Марину Васильевну разбудил даже не звонок в дверь, а последовавший за ним отчаянный перелай Капитоши, Чумки и Чапы, изолированных на ночь друг от друга на лоджии, балкончике и кухне. Глянув на часы – кому не спится в ночь глухую? – встала с постели и пошла к двери. <┘>

– Чего над ребенком издеваешься, интеллигенция?

– Полную квартиру тварей всяких держишь, а сына на улицу гонишь! Не стыдно, мамаша херова?

– Вы в своем уме? – вспыхнула Марина Васильевна. – Я здесь больше десяти лет живу, давно можно было заметить, что у меня нет детей.

Все замолчали. За спиной надрывались собаки».

Фантасмагорическая повесть о любви к животным и сложных отношениях с человекообразными и между ними. На пороге квартиры одинокой защитницы животных Марины Васильевны, ненавидимой всем домом за то, что приваживает бездомную живность, неожиданно появляется ребенок, а затем и┘ дети. Причем их количество увеличивается с каждым днем в геометрической прогрессии┘

«Сатирикону» – 100 лет. Вступление и публикация Рафаэля Соколовского.

«Это русский колорит:/ На Руси уж так ведется,/ Что зарезанный острит,/ А повешенный смеется» (Леонид Мунштейн).

К юбилею журнала, ставшего альма-матер для русских сатириков XX века, «Октябрь» публикует подборку произведений как сатириконовцев известных (Тэффи, Аркадия Аверченко), так и незаслуженно забытых (Георгия Ландау, О.Л. Д'Ора, Осипа Дымова).

Владимир Салимон. Новые стихи. В детстве меня поразило открытие, что осень – это та же весна, только наоборот. «Октябрь» – по всей вероятности, среди моих единомышленников. Тогда понятно, почему в апреле опубликованы стихи об осени природы и жизни. Вот такая осенне-весенняя поэзия.

«Темно без лампы за столом,/ но даже в сумеречном свете/ я, ставя буковки углом,/ счастливей многих на планете./ В кленовых листьях угадал/ прообраз я гусиных лапок,/ когда под стулом увидал/ запропастившийся свой тапок./ В осенних сумерках со мной/ все время происходит что-то,/ но не спешу замок дверной/ закрыть я на два оборота».