Коралловые линии

Сначала – смерть, потом – приключения┘
А.Бретон, Т.Тзара, В.Хьюго, Г.Кнутсен. Изысканный труп. 1933 г. Музей современного искусства. Нью-Йорк

Ольга Арефьева. Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной. – М.: Гаятри, 2007. – 352 с.

Все вопросы и ответы Вселенная держит в себе. Живет ли человек так, как записано им или спето, не имеет значения, потому что человек – тлен, а мысль, если она величественна, вечна. Когда Ольга Арефьева около двух сотен музыкальных тем положила на две сотни стихов, рассказывая о самом страшном, непостижимом, мучительном и сладком, а после этого заговорила прозой – о том же, только от третьего лица, – разве важно, иллюзия ее миры, или она создает что-то вещественное? Когда все творчество подчиняется одним законам, когда оно становится системой, в которой сильно надразумное начало, я говорю, что созерцаю мир, а не собрание стихотворений и рассказов.

Книга «Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной» (именно так: смерть – на первом месте) взяла меня без остатка, не отпускает, накрыла с головой: «Она тоже совсем было заснула, когда вдруг услышала мужские шаги по песку. С трудом подняв сонную голову, Ефросинья оглянулась вокруг, но увидела не человека, а лишь цепочку приближающихся следов. Мужские ступни одна за одной впечатывались в песок рядом с ее собственными┘ Звук шагов прекратился, а следы продолжали двигаться. Она ожидала, каким окажется голос невидимого путника, но гость молчал, не было даже дыхания┘

– Здравствуй, любимая! Меня зовут Агасфер, – голос пришел отдельно в виде колеблющегося эха вперемежку со взболтанным дыханием, а через некоторое время притащилась и одежда. Сам человек, видимо, был где-то еще совсем далеко┘ Ефросинья┘ резко оглянулась и увидела совершенно голого чернокожего юношу, беззвучно идущего след в след по давешней цепочке в песке».

В голове не могут уместиться два явления: абсолютная бестелесность жителей книги и резкий, откровенный культ тела. Плоть, оболочка – то, что легко меняется, что никак не сковывает людей. Вот внезапный «отец-мать» Ефросиньи вспоминает: «Люди меня всегда ненавидели и презирали, а я перебивался много лет, выбирая себе убийцу помоложе и покрасивее, потому что убивший убивает сам себя, а тело достается убитому. В самом деле, смерть можно сравнить с браком. Только идиоты умирают случайно. Умереть по любви – гораздо лучше. Но самые умные умирают по расчету». Бессмертен дух и всемогущ, он выбирает сам, в чем лучше воплотиться.

Потому к своей книге Арефьева относится как к живому существу, полновесному и телесно, и духовно. Смелости, дерзкой фантастичности, абсурдности ее мира хватает, чтобы вспомнить о футуристах, имажинистах, обэриутах и прочих, играющих словом и образом. Кто не станет дивиться, когда создатель книги позабыл законы гравитации? Когда мужчины влюбляются в чужую женщину и это рождает мир и любовь в их настоящих семьях? Кто не увидит что-то знакомо-абсурдное в парадоксах череды строк: «носил меховую юбку, гладил трусы по шерсти», «улыбался спиной», «принес мешок дырок»┘ Это ведь болезнь времени – игра словами, игра смыслами, перекидывание букв... Но прочь воспоминания о постмодернистах. Если бы все эпитеты, метафоры, оксюмороны, парадоксы и выверты шли исключительно от разума, невозможно было бы читать книгу не отрываясь, все три с половиной сотни страниц. Это было бы физически невозможно, скучно и тошно. Но язык отвечает миру, который описывает. И этот мир выдыхает Ольга Арефьева уже много лет со сцены – когда поет. Тем бережнее нужно относиться к книге, потому что это стекло, на которое автор дышала в морозный день. Кто пренебрегает дыханием, теряет вкус к жизни.

Книги как мира нет, если у нее что-то отнять: дневники Иеронима Инфаркта, приключения Ефросиньи, обмен телами и душами, кошек-влюбленных, автобиографические главы о певице Оле (от Ола, а не Оли), наконец, стихи. Чередование всего этого повторяет картину бьющегося сердца, а может быть, выступает метрономом для сердца читательского. И я не задыхаюсь, идя по дороге с коралловой разметкой, потому что когда на подъеме оставляют силы, рядом внезапно оказывается привал в виде пестрых дуализмов Иеронима Инфаркта, а когда ум начинает разнеживаться, громкий, резкий, но воодушевляющий сигнал раздается в голове – и толкает в путь.

Не все лишнее удалось отсечь Арефьевой от своего мира, чтобы стал он вечным, неподвластным отраве времени. Ее книга получилась очень живой – но смертность не преодолена, как бы автор ни старалась уничтожить этот детонатор. Кажется, мало камня заложено в фундамент книги; песни – такие камушки, которые вода очень быстро стачивает. И остроумие сделано из металла, который не закален.

Хотя на основательные раздумья нужно года три. К той поре станет ясно, насколько хороши краски, разлитые по городу, и долговечна ли коралловая разметка на дорогах – в сравнении с обычной белой.