Детектив, или Постновогоднее средство для трезвости ума

Дружба народов

Ольга Кучкина. В башне из лобной кости. Роман. «Василий Иванович Окоемов. Вот я и огласила имя, известное всем. Сочетая несочетаемое, он любезен и товарищу, и господину, и патриоту, и демократу. Не зря его работы хранятся в Третьяковке, Эрмитаже и Пушкинском, ими украшены театры Большой и Малый, даже Кремль приобрел кое-что для себя – честь, какой не удостоился ни Ошилов, ни Ользунов, ни этот, как его, Гикас Офронов, сколь бы ни мелькали в ящике. Он не мелькал». Журналистка приезжает в гости к известному художнику Окоемову. Гений прессу не жалует, ведет жизнь отшельника. Но на интервью соглашается. Производственные отношения с неизбежностью заканчиваются влюбленностью, а погружение в чужую жизнь становится погружением в себя – о себе журналистка узнает гораздо больше, чем о герое своего будущего фильма. Тем более что Окоемов, как оказывается, – мастер загадывать загадки, но не давать ответы. Что из рассказанного им правда, а что ложь, да и был ли мальчик, «гениальный художник Окоемов», героине предстоит разобраться┘ Так роман почти любовный превращается в роман почти детективный┘ В принципе, то, что «Башня» построена на «игре на узнавание», очевидно из названия, в котором содержатся аллюзии к повести «Башня из черного дерева» современного, ныне почившего английского классика Джона Фаулза. Да и сюжет, с некоторыми изменениями, фаулзовский...

Окоемов и события, с ним связанные, – не единственная сюжетная линия. Есть еще рабочий Толян, гастарбайтер из Украины, много лет назад поселившийся на дачном участке журналистки. В его жизни все не так загадочно, но не менее драматично. От Толяна ушла жена, оставив его в одиночестве и не проходящем суицидальном настроении. Вероятно, история Толяна существует в романе, чтобы отражать, пусть и в кривом зеркале, отношения героини и Окоемова, но по мере развития действия, возможно, вопреки замыслу автора приобретает пожалуй что и первостепенную важность. По крайней мере с точки зрения любопытствующего читателя.

Александр Тарасов. Право на убийство. Размышления о цинизме, ханжестве и неолиберализме. Жесткая и полемичная статья о моратории на смертную казнь или ее полной отмене как примерах современного «гуманизма». Кавычки не случайны. По мнению автора, ни о каком гуманизме на самом деле речь не идет. Во многих государствах не казнят по суду – тем самым демонстрируется якобы гуманное отношение к преступникам, но убивают без суда и следствия, если власть сочтет это нужным. То есть государство самовольно присваивает себе право на убийство, и его нельзя отнять, поскольку оно приобретено не по закону. «Так что не неолибералам и не неолиберальному государству выставлять себя «гуманистами». Все разговоры об отсутствии смертной казни как признаке гуманизма такого государства – не более чем демагогия, отвлекающая нас от сути дела».

Игорь Яковенко. Об Опонском царстве, жареном петухе и пользе стоматологии. Доктор философских наук Игорь Яковенко и его интервьюер Ирина Доронина размышляют о кризисе российской культуры в широком смысле этого слова. Реальность за последние десятилетия переформатировалась, «всеобщая богадельня кончилась. Люди попали в жесткие конкурентные условия». Просвещенческая советская парадигма сменилась парадигмой рыночной. Многое поэтому изменилось и в характере художественной культуры. Но кое-что осталось неизменным – российское имперское мышление: «власть здесь является единственным политическим субъектом, а все население объектно», «суть России не в самодержавии, православии и народности, а в верности одной-единственной универсальной идеологии, в идеократии – либо православной, либо коммунистической. В тоталитарном характере власти – будь то самодержавный царь, будь то генеральный секретарь». Кризис во многом связан с тем, что эти российские аксиомы не адекватны современному миру и, вероятно, бесперспективны с точки зрения будущего.

Знамя

Александр Иличевский. Медленный мальчик. Рассказ. «В то осеннее утро, полное тихого света, еще жившего в кронах деревьев, еще истекавшего последней теплотой, – он гулял с сыном в сквере, неподалеку от дома, после бессонной ночи. Жена снова не вернулась домой, ночь прошла, и теперь бесчувствие налегло, утишило отупелостью, теперь он думал только о сыне. Сначала они чистили зубы, умывались, одевались, завтракали и теперь тихонько гуляли, топали по дорожкам, бросали вверх кленовые листья, рассматривали на свет их золотые пятерни, прожилки; вместе с другими детьми осваивали горы мокрого песка, орудовали совком, грузовичками, «пекли пирожные»┘» Проза лауреата Русского Букера гипнотизирует языком и какой-то почти бунинской фотографичностью – автор описывает обыденное так, как будто фотографирует на самую чувствительную пленку. От картинок, где запечатлены события в общем-то бытовые, рутинные или из серии «с кем не бывает» – прогулка с сыном, кормление, одинокая пьянка от расстроенных чувств и т.д., – не оторваться не из-за сюжета, а из-за того, как умело они сняты.

Тимур Кибиров. Две поэмы. «Тимур, я забыл, какой вкус у гриба?» – в тысячный раз с нарочитой серьезностью спрашивал юный дядя Слава.

И, забывая все предыдущие хохоты родственников-пустосмешек, будущий автор «Эпитафий бабушкиному двору» охотно отвечал: «Кисло-срадкий!»

Публикацией поэм Кибирова журнал открывает рубрику «Неформат», в которой предполагается размещать произведения неформатные, не укладывающиеся в рамки того или иного жанра. Сложно судить, в какой степени Кибиров неформатен (по тому, что ли, признаку, что одна из поэм – в прозе?), учитывая размытость и условность жанровых границ в современной литературе. Но «Покойные старухи» и «Лиро-эпическая поэма» по-кибировски остроумны, живописны и даже быто- и нравоописательны.

Литературные журналы: что завтра? В рубрике «Конференц-зал» – дискуссия о роли толстых журналов в современном литературном процессе. Лет пятнадцать назад смерть «толстякам» не пророчил только ленивый. Но они выжили, сохранили аудиторию и авторов, которые по-прежнему стремятся в них печататься. Какова функция журналов сейчас и что ожидает их в будущем? Об этом рассуждают писатели и критики Марина Абашеева, Марина Адамович, Самуил Лурье, Николай Богомолов, Евгений Попов и др.

Иностранная литература

У январского номера «ИЛ» есть не только тема и концепция. Есть и герой – сэр Артур Конан Дойл. Кто бы мог подумать, но популярность Шерлока Холмса сыграла с его родителем злую шутку. Всемирно известный автор детективов еще при жизни превратился в своего рода литературного агента, занятого лишь публикацией записок доктора Ватсона о великом сыщике. Герой затмил автора. «ИЛ» стремится восстановить справедливость – по мысли составителей, этот номер поможет читателям за фигурой Ш.Х. разглядеть сочинителя.

Дэниел Сташауэр. Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойла. Перевод с английского И.Бернштейн, Е.Драйтовой. За биографию английского писателя американский прозаик получил в Британии почетную премию «Эдгар». В книге сэр А.К.Д. предстает перед читателем самим собой – разносторонней личностью: литератором, чье творчество несводимо к «холмсиане», патриотом, врачом, поклонником научно-технического прогресса, что, как ни парадоксально, привело к увлечению спиритизмом и т.д. «В тот вечер в Лондонском Алберт-Холле набилось чуть ли не шесть тысяч человек. <┘> Они собрались сюда посмотреть и послушать сэра Артура Конан Дойла, наверно самого любимого писателя среди современников, и ожидалось, что он сообщит потрясающую новость. <┘> в этот вечер ожидания были особенно напряженными. Причина проста: Конан Дойл пять дней назад у себя дома в Кроуборо скончался.

Однако все были охвачены ожиданием. Смерть Конан Дойла, согласно убеждениям, которые он сам горячо поддерживал, вовсе не должна была помешать его появлению в этот вечер на лекционной кафедре. К моменту своей смерти 8 июля 1930 года Конан Дойл давно уже был самым известным в мире и самым ярым пропагандистом спиритуализма».

Артур Конан Дойл. Долина страха. Повесть. Перевод И.Бернштейн. Шерлок Холмс вступает в противостояние с профессором Мориарти и его преступным синдикатом. У «Долины страха» непростая судьба. Она вышла в 1914 году, когда Англия вступила в Первую мировую войну, и потенциальным читателям было не до приключений великого сыщика. А до российских любителей детективов повесть добиралась почти столетие.

Артур Конан Дойл. Стихи. Перевод Марины Бородицкой. К тому, что о Конан Дойле известно лишь немногим, относится и его поэзия. А ведь стихи он писал со студенческой скамьи и выпустил несколько сборников разножанровой поэзии. В подборке «ИЛ» – «комические куплеты», студенческий гимн, стихи на случай.

«Велосипедный перезвон,/ В трактире вкусный чай,/ Подъем на длинный, длинный склон,/ Касанье невзначай,/ Вдали – нависшая скала,/ Дорожный разговор,/ И приозерная ветла,/ И ветреный простор,/ Над женской шляпкой мотыльки,/ И ландыши в тени –/ Обрывки жизни, пустяки,/ Как помнятся они!»

Александр Шабуров. Живее всех живых. Заметки о Шерлоке Холмсе. Известный художник из арт-группы «Синие носы» увлеченно и с юмором рассказывает о «холмсиане», выплеснувшейся за пределы текста, ее штаб-квартирах (музеях Шерлока Холмса), важных пунктах (памятниках детективу) и собственном в ней участии. «А 27 апреля 2007 года памятник Великому Детективу открылся в Москве на Смоленской набережной, возле посольства Великобритании. <┘> у меня родилась оригинальная идея. Крановщик, как все владельцы автокранов и «Газелей», проживает в пригороде. Где в Москве кран хранить?.. Столичных развилок он не знал и ехал за нами. Вот я и придумал: завести его на Лубянку да и выгрузить Холмса на лужайке перед ФСБ. Глядишь, там бы он и прижился. Да и сам Шерлок Холмс, относившийся с пренебрежением к Скотленд-Ярду, не брезговал поручениями Форин Оффис. <┘> Однако мои спутники относились к нашей миссии более серьезно и мою идею установить Холмса на Лубянке не поддержали».

Новый мир

Алексей К. Смирнов. Мор. Повесть. «Шунт гнался за последней жертвой. Коллатераль осталась одна, последняя в его жизни: заснеженная, чуть подсвеченная фонарями, она чернела одесную. Других не было, миры неуклонно сливались, слипались и костенели». Свирид Водыханов (он же Шунт) с детства хотел стать писателем. В детстве же у него проявилась незаурядная способность изменять течение собственной жизни, выбирая в случае опасности другой сценарий развития событий. Позже он научился таким образом избегать наказания, поскольку сам теперь представлял опасность для окружающих. Вот только набор вариантов не бесконечен┘ Мрачная повесть с элементами фэнтези на темы «гений и злодейство», а также «гений и плебс» – эти отношения чреваты для художника большими неприятностями, особенно если он, возгордившись, переоценит меру своей гениальности и, наоборот, недооценит обывателя, за счет которого существует. По степени мрачности нечто среднее между «Парфюмером» Патрика Зюскинда и «Страшным судом» Иеронимуса Босха. У Зюскинда позаимствовано кое-что еще – не без оглядки на Гренуя слеплен образ гениального маньяка. А «Страшный суд» фламандца – лучшая иллюстрация к «Мору»: та же страждущая плоть, игрища и гульбища грешников.

Екатерина Донец. Страна Бомжария. Повесть. «К ночи мороз стал забирать. Пуча проснулась, потому что нос заломило от холода. Пощупала ногу – опять пухнет. И тряпки все намокли, заскорузли. Значит, сочит. Выбралась из картонного логова. Кругом тихо, ветра нет. Разъяснело, и звезды сквозь деревья. Прямо как в настоящем лесу <┘> Тыркнулась в один подъезд, в другой – закрыты <┘>

– Позакупорились, гады. Подъезда им жалко, а человеку обогреться негде┘»

Все персонажи бомжи – нищие, пьяные, опустившиеся, больные, страдающие люди. Но люди. И люди ничем не меньше, чем те, кто живет в тепле и уюте, досыта ест и сладко спит в теплой постели. Доказать эту нехитрую, в общем, вполне очевидную, но такую сложную для восприятия благополучного обывателя мысль, погрузив его в тот мир, и было, кажется, главной задачей автора. Трогает невероятно.

Марина Мурсалова. Последние герои. Честные стихи. В них способность автора с прозаической точностью констатировать, называть вещи своими именами сочетается с умением облекать событие в классически изысканную поэтическую форму.

«Если можешь вспомнить что-нибудь/ Между Рождеством и Новым годом –/ Ты не безнадежен, не забудь,/ Ты еще проснешься с ледоходом./ Солнце понеслось во весь опор./ Что, уже действительно второе?/ Как мы продержались до сих пор?/ Мы с тобой последние герои».

Октябрь

Демьян Кудрявцев. Близнецы. Роман. «И я протянул ей свои ладони – на всякий случай обе – уже загадывая дорогу, славу, подвиги, корабли. И злая старуха цыганской сказки меня мазнула замшелым взглядом, словно я ей казался только мутным отблеском пережитых сейчас видений.

– А чё мне время терять на младшего? Чужого не проживешь. Жизни свои проведете врозь – сдохнете вместе. Дашь мне денег с собой в могилу, коли вру». Детективный роман о близнецах. Невинный обман – поменяться партами в школе, чтобы выручить брата, ответив за него урок, – может быть первым шагом на пути к преступлению в будущем, если младший станет журналистом, а старший – убийцей. Хитросплетения жизни близнецов сплетены настолько хитро, что расплести почти невозможно. Под конец кажется, что это не под силу и автору. Но сюжет сбит крепко. Жаль, что не кино, уж очень кинематографично.

Александр Иличевский. Два рассказа. «Мигрень еще в юности наградила ее всегда готовым подняться в груди ощущением отдельности тела от разума, души. День напролет распятый болью мозг отвергал тело, и голова, ярясь, всплывала над грудью, пристально скользила, оглядывая руки, живот, лодыжки, ступни, пальцы. В каждый лоскутик телесного ландшафта, складку, пору взгляд солнечной плазмы опускал лучик. Затем голова поднималась восвояси – в зенит, и отверженное тело отплывало прочь. В слезной влаге его тоски теперь прорастало зерно его, тела – собственной души». Сюжет и фабулу можно изложить несколькими словами: «гастарбайтерша из Молдавии горбатится на итальянскую графиню» («Облако»), «поссорившись с женой, пошел в лес по грибы» («Костер»). Можно, конечно, описать подробнее – как именно Надя проводила свои итальянские дни и кого герой встретил в лесу. Но не нужно. В рассказах акценты смещены, они не на том, что укладывается в линейную последовательность событий. Основное происходит где-то между сном и явью, в мечтах и сознании героев. Внешнее событие – только импульс для внутренних переживаний.

Александр Стесин. Лесные люди. Отчет о поездке в страну манси, к исчезающим лесным людям, все еще говорящим на настоящем мансийском языке. Но они остались не в Ханты-Мансийском АО – там юрта, олени давно превратились в товары для туристов, а большинство мансийцев живут в квартирах и родным считают русский язык, – а «на севере Свердловской области, там, где в XV веке располагалось Пелымское княжество, а в XX – один из самых «строгих» лагерей архипелага ГУЛАГ».