Арина Депланьи Марек Соболь. Мойры. Роман/ Пер. с польск. – М.: Фантом Пресс, 2008. – 288 с.
Некоторых хлебом не корми – дай поводить кого-нибудь за нос. Современный польский писатель Марек Соболь из таких. Ладно новеллисты, авторы фабльо и наших любимых анекдотов – им по роду деятельности положено. Но Уайльд или Вилье де Лиль-Адан тоже те еще шутники. Читатель-то, наивный, подвоха не ожидал. А они – потешались как хотели. Впрочем, читатель оказался злопамятным.
Судьба Марека Соболя зависит от того, в чей стан мы его запишем на основании романа «Мойры». Что поделаешь, каламбур родился как-то сам собой.
Мойры-то они, конечно, мойры: и Клото, прядущая нить, и Лахесис с измерительным прутиком, и Атропос с ножницами. Но кому нужны мифы, пару с лишним тысяч лет назад надоевшие даже самим грекам? Старо как мир. Гораздо интереснее превратить одну мойру в продажную женщину, другую – во фригидную старуху, третью – в лесбиянку. Всё – на злобу дня и, так сказать, «стильно, модно, гордо».
Чтобы роман оставался единым целым, а не распадался на три повести, надо тесно переплести судьбы героинь. Пусть одна напишет повести о двух других. Так Лахесис и Клото получают право слова и начинают взахлеб исповедоваться.
В их рассказах – наши стереотипы и проблемы. Проститутка должна отборно ругаться, жалуясь на жизнь любовнику, а в перерывах ублажать его – за красивые глаза. Девушка без страха и упрека. И ничего стыдного она не совершила. Нет, один раз было: сбежала из квартиры, не оплатив счета. Но больше за ней грехов не водится. Не верите пану Соболю – перечитайте для сравнения лиль-адановских «Девиц Бьенфилатр». Если недосуг, все равно будьте уверены, что рассказ Клото никак не развратит вас. Человек неиспорченный, вы не найдете здесь откровенных сцен и можете читать эту главу так же бесстрашно, как «Чапаева и Пустоту».
За столиком кафе сидит старушка Лахесис. Только здесь она и бывает, беседует с посетителями. Ей, как большинству пожилых дам, свойственно общаться не диалогически, а монологически – захлебываясь в лирических отступлениях и обращаясь к незнакомцам, которые, «может, вообще не понимают по-французски». Потому она часто обрывает свою мысль и словно бы нехотя сообщает факты, которые вам, заинтригованному, не терпится узнать.
Гораздо смелее Атропос. Верно, оттого, что медсестры, равно как и врачи, со временем становятся циничными и говорят то, что считают нужным. Атропос предпочитает общаться со своей умершей пассией и не тратиться на людей; для людей она пишет книгу. Смерть для нее – дело привычное; работа в онкологическом отделении для детей обязывает. Атропос ни в чем не сомневается и великолепно ублажает себя, просто включив воображение. Понимаете? Верить ей ни во что не надо.
Читателю тоже не стоит развешивать уши. Пан Соболь так ловко обведет его вокруг пальца, что даже захочется поаплодировать. Но писатель спешит сам хлопать в ладоши, и читатель решает повременить с восторгами. Потому что есть прецедент.
Английская публика смотрела спектакль «Как важно быть серьезным», что-то активно обсуждала, судила да рядила. А в это время «продвинутые» британские геи тихо посмеивались в сторонке. Такое «па» действительно достойно если не восхищения, то восклицания вполголоса: браво! Но Марек Соболь по какой-то причине не может поступить столь же изящно. Напротив, он заставляет Атропос написать: «Сперва просмотрела дневник и убрала из него все грамматические формы, которые указывали на то, что адресат – женщина. <┘> Издам этот дневник вместе с повестями. <...> под псевдонимом, мужским. Три женские повести, три мойры, три богини судьбы». Чтобы обнажение приема не выглядело дешевым стриптизом, пан Соболь вводит еще одного персонажа – молчаливого писателя, принимающего исповеди у Клото и Лахесис. Для интриги. А на самом деле совершает жевательное движение вместо читателя. И портит свой роман.
Вероятно, дело в чрезмерном и неисполненном желании Марека Соболя донести до читателя мысль о том, что даже на этой планете, мало оборудованной для веселья, надо искать счастье, а отчаиваться – нельзя. Мир состоит из ханжей, для которых «девки и евреи» – корень всех проблем (и это-то после Гитлера), из сутенеров, из неверных мужей, прыщавых жен и проч. Здесь, как в коммунизме Платонова, умирают дети, а взрослые спиваются. Местный «Бог – серийный убийца, украшающий свои часовни кусками человеческих тел». Любовь разменивается на злотые...
И только аннотации пытаются нас в этом разубедить. Как комментарий к неудачному анекдоту.
