Владимир Гопман Виталий Данилин. Двадцатая рапсодия Листа. – М.: Книжный Клуб 36.6, 2006, 384 с.
Виталий Данилин. Четвертая жертва сирени. – М.: Книжный Клуб 36.6, 2007, 416 с.
Одним из самых удивительных культурных явлений при Советской власти была так называемая лениниана – традиция изображения вождя мирового пролетариата в литературе и искусстве. Члены различных творческих союзов усердно и за хорошие деньги создавали образ, похожий, в сущности, своей слащавой леденцовостью на петушка на палочке. От такого «лакомства» болели животы и головы у нескольких поколений дядей, теть и детей. Вряд ли многие тогда понимали, что в истории нашего государства слова «преступление» и «лениниана» неразрывно связаны вместе: «преступЛЕНИНиана».
Виталий Данилин (под этим псевдонимом скрываются две яркие писательские индивидуальности Виталий Бабенко и Даниил Клугер) – не первый, кто соединил так эти слова, но, пожалуй, один из первых в нашей литературе, кто сделал это так убедительно. Именно Ленина он выбирает героем своих криминальных романов. Точнее, Владимира Ульянова, показанного в 1888 и 1890 годах (время действия романов), когда он, исключенный из университета, был сослан под надзор полиции в имение своей матери в Казанской губернии.
Реальна деревушка Кокушкино, где происходит действие романа «Двадцатая рапсодия Листа», реальна, разумеется, и Самара, где разворачиваются события второго – «Четвертая жертва сирени». С этой точки зрения обе книги – исторические романы, в которых точно и впечатляюще предстает эпоха, воссозданная в различных подробностях. Мы буквально обоняем еду, вкушаемую героями, видим, как одевались жители конца ХIХ века, каждый в соответствии с его социальной принадлежностью, их домашнюю обстановку, привычки.
Эти романы так же фантастичны по своему замыслу. Хотя молодой Ульянов и жил в указанное время в описанных в романах местах (что документально зафиксировано), все же прошлое, реконструируемое автором, достаточно условно и вполне соответствует принципу фантастики: «что было бы, если бы┘»
Наконец, это романы детективные. Их герои раскрывают загадочные преступления, происходящие под Казанью и в Самаре. Обе книги удовлетворят вкусы самого взыскательного любителя остросюжетной литературы. Действие романов разворачивается стремительно, держит читателя в постоянном напряжении┘
Около книжных магазинов Самары на протяжении небольшого времени находят одного за другим трех покойников. Все трое были убиты ударом остро заточенного шила прямо в сердце. И каждый раз на трупе находили веточку сирени («Четвертая жертва сирени»)┘
Хорош язык, каким написаны романы. Это неудивительно, потому что русская литература XIX века – один из «героев» романов, на ней воспитан рассказчик обеих книг, отставной артиллерийский подпоручик Николай Ильин, не случайно называющий своим учителем в молодости Ивана Петровича Б*** (нужно ли уточнять, что это – «автор» «Повестей Белкина»?). Роман пронизан литературой, для героев обеих книг Карамзин, Пушкин, Одоевский, Герцен, Чернышевский, Лесков, Достоевский, Лев Толстой, Решетников, Успенский – люди почти родные.
В центре повествования – сыщик, с блеском распутывающий самые сложные преступления. Эту роль автор поручает Владимиру Ульянову. Он наблюдателен и проницателен, обладает умом аналитического склада, что отмечают все окружающие, пророча молодому человеку яркое будущее.
Перед нами детектив, построенный по классическим законам жанра, который в западной культуре называется Whodunit – кто сделал это? кто преступник? кто виноват? (кстати, этот вопрос служит обозначением всей серии, в которой наверняка последуют другие книги). После прочтения романов читателя все же наверняка заинтересует иной, нежели сюжетный, аспект вопроса «Кто виноват?» – по-прежнему актуальный, как и при жизни Герцена. Так кто же виноват в трагедии России ХХ века? На ком ответственность за миллионы загубленных жизней? Вариант ответа, который предлагает Данилин, в том, что Ульянов (Ленин) по природе был игроком, он воспринимал жизнь как шахматную партию, а людей – как фигуры, каждой из которых он мог пожертвовать в любой момент.
Как хороший (бесспорно!) игрок, Ульянов увлекался игрой ради нее самой, ради интеллектуального азарта, испытываемого в ходе борьбы. В первом романе его, решившего заманить убийцу в ловушку во время охоты на медведя-шатуна, вовсе не беспокоило, что преступник может в уединенном месте расправиться с Ильиным и его спутником. Такая же ситуация сложилась во втором романе. Когда же в финале «Двадцатой рапсодии Листа» Ульянов рассказывал о произошедшем дочери Ильина и тот попытался что-то добавить, юноша посмотрел на него весьма выразительно: как «на пешку, которой готовился пожертвовать ради выигрыша и которая вдруг заговорила бы».
А лет через тридцать «самый человечный человек», воодушевленный пафосом революционного насилия, передвигал по шахматной доске страны уже сотни тысяч человек. Для чего? Советская пропаганда утверждала: во имя человека. Неподцензурная мысль ответила известным анекдотом – о традиционном для жанра герое, вернувшемся с очередного съезда партии: был я, однако, в Москве, слышал, однако, как с трибуны говорили: все во имя человека, все для блага человека; видел я, однако, этого человека┘ ПреступЛЕНИНиана, однако┘
