Глеб Заварзин Владимир Мирзоев. Спящий режим. – М.: Новое литературное обозрение, 2006, 328 с.
Люди неписательских, но тоже творческих профессий часто и охотно пробуют силы в литературе по разным причинам. Известный театральный режиссер Владимир Мирзоев, поставивший не один десяток спектаклей на сценах Москвы и Санкт-Петербурга, Вильнюса и Торонто (в том числе две оперы в «Мариинке»), побывавший худруком нескольких театров (в том числе Театра имени Станиславского), лауреат разных театральных премий (в том числе Государственной) взялся за перо, чтобы утолить жажду общения: «Литературный труд не способен сделать из режиссера нормального, рассудительного буржуа, но он хотя бы отчасти уравновешивает мое патологическое желание все время общаться с людьми».
Жанр «Спящего режима» однозначно не определишь. Самому автору книга напоминает «персидский ковер, немного побитый молью, но все еще пригодный для полетов мысли». Точнее, ковер из разных лоскутков-фрагментов, которые – каждый в своем жанре – тем не менее образуют единое целое. От театрального режиссера логично ожидать прежде всего пьес, и Мирзоев ожидания оправдывает. Пьес в книге несколько – в основном в абсурдистском духе. Пушкин ухлестывает за прекрасной калмычкой и беседует с императором Николаем по мобильнику («Умай»). Киллеры вваливаются в квартиру мирно спящей парочки, чтобы «шмальнуть» в «малосимпатичного, даже скверного человека», чьи окна расположены аккурат напротив окон Машеньки и Давида. Душегубы просят почесать им спинку, цитируют «Повести Белкина» и вообще выказывают себя натурами утонченными. Киллер Длинный даже признается в страсти к сочинительству: «Мой конек – драматургия или, скорее, гибрид шахмат с драматургией. Вижу, вы удивлены – наемный убийца и вдруг это самое┘ амбиции Пиранделло. Тут нужно объяснить: никакой бумаги, никаких чернил – ни-ни. Комбинирую внутри самой жизни на черно-сером фоне нашего с вами подлого быта┘» («Душегубы»). В заглавной вещи «Спящий режим» (это уже не пьеса, а киносценарий) судебное заседание превращается в трапезу, материалы уголовного дела заменяет меню, а роль «приговорчика» выполняет ресторанный счет┘
Однако помимо «театрального» и «киношного» жанров в книге много другого. Попадаются стихи: «От времени я не жду ничего, кроме снега./ Так ли, иначе: к лету две тыщи второго/ я узнал почем в ойкумене фунт лиха./ Наперсток разума или терпения капля –/ все это стоит случайно прожитой жизни». Размышления о быстротечности бытия в японском духе: «Прихожу в октябре поздравить учителя/ C новым урожаем яблок,/ А слуги уже подбирают объедки». Есть и рассказы, и беллетристические воспоминания. Литературно-философские эссе: «Николай Гоголь – Луна нашей прозы. Чего только не случилось при фантастическом свете этой Луны! Достоевский увидел свою Афродиту-Уранию (Настасью Филипповну)┘ Булгаков брел по щиколотки в лунной пыли, отыскивая следы ступней Спасителя. Василий Шукшин беседовал при этом свете с юродивыми из шоферов┘» Рассуждения на вечные русские темы: «Россия – страна упущенных возможностей и невыученных уроков»; «Не случайно – матрешка наш главный фетиш, трехмерный иероглиф русской цивилизации. Сколько ни реформируй экономику и политику, сколько ни надейся обнаружить под старым ороговевшим панцирем (царизма, коммунизма, сталинизма) что-нибудь новенькое, – не тут-то было: находится там клон, все та же треклятая матрешка, только поменьше. В этом бесконечном самоповторе отечественной истории есть даже какой-то извращенный юмор┘»
Впрочем, все не так грустно. Вот автор вспоминает о своей эмиграции в Канаду «почти без денег, зато с двумя малолетними дочурками на руках» и женой – энергичной женщиной, «которой не давала покоя слава Пржевальского и Крузенштерна». Желая помочь другу, художник Александр Смирнов подарил ему несколько своих работ и поставил на них имя будущего эмигранта, «чтобы не было проблем на таможне». За сим последовала целая одиссея, главными персонажами которой стали картины: чиновники разных стран признавали их очень ценными экспонатами и требовали то огромные пошлины, то разрешения на вывоз от местных министерств культуры┘ А за «автором» тянулся шлейф «известного русского художника», хотя он «не мог нарисовать и половинку гнилого яблока. Поэтому пришлось поработать садовником в одной католической миссии». Все полотна остались за границей, но одно прошло все эмигрантские круги и вернулось в Москву. А «Спящий режим» проиллюстрирован рисунками Александра Е. Смирнова – очевидно, того самого. Но самое удивительное другое: «Я все еще женат на той самой энергичной женщине, о чем ни секунды не жалею – приключения продолжаются».
