Андрей Зайцев Гюстав Флобер. Легенда о святом Юлиане Милостивом. – М.: Прогресс-плеяда, 2007, 232 с.
Что будет, если средневековую житийную легенду напишет по-новому известный французский писатель, а переведут на русский язык не менее знаменитые российские литераторы? Ответ на это мы получим чуть ниже, а пока послушаем занимательную историю.
В одной королевской семье родился долгожданный ребенок. Он рос добрым и красивым, любил родителей, хорошо учился, посещал церковь. Однажды он раздавил у алтаря мышку: так получилось – стала она мальчика раздражать, и через несколько дней он ее возьми и убей...
Потом отрок стал стрелять из духовой трубки по птичкам, став юношей, пристрастился к охоте и устроил кровавую бойню. Испугавшись предсказания убитого им оленя (в легендах олени могут разговаривать), бросил охоту, уехал в незнакомые края, со своим войском совершил много великих подвигов, женился на принцессе.
Однажды молодая жена уговорила нашего героя снова отправиться в лес и пострелять зверушек. Тот согласился, но прогулка по лесу не задалась, и, раздраженный, он вернулся домой. Король хотел лечь в постель к жене, но обнаружил рядом с ней бородатого мужчину. В гневе горе-охотник выхватил меч и зарубил обоих. На крики пришла жена со свечкой, и все увидели, что герой убил собственных родителей (стоит ли говорить о том, что олень ему именно это и предсказал). В ужасе королевич уходит странствовать и каяться. В каждом селе он рассказывает эту историю, люди от него отворачиваются, наконец он устраивается перевозчиком на бурной реке.
После долгих лет такого служения главный герой в страшную ночь перевозит прокаженного, кормит его, согревает своим телом на собственной постели, и в финале выясняется, что этот прокаженный – Христос.
Читатель, вероятно, уже догадался, что перед нами новелла Флобера о Юлиане Милостивом.
В России у этого текста достаточно интересная судьба – здесь издается перевод Ивана Тургенева чуть не раньше французского оригинала. Затем к этому же произведению обращаются Блок и Волошин. Если оставить за скобками споры о технике переводов (Волошин, например, упрекает Тургенева за то, что тот излишне щеголяет знанием охотничьих терминов, но не исправляет ошибки Флобера), то в сухом остатке будет интерпретация средневековой истории четырьмя писателями нового времени.
Результат этих переводов можно сформулировать одним предложением. Это превращение жития в занимательную психологическую новеллу, в которой христианство служит лишь кокетливым завитком, не слишком важным для всей этой истории. Сам Христос из Бога, объекта религиозного почитания превращается в один из многочисленных «архетипов» (заметим, что Александр Блок позднее напишет: «В белом венчике из роз/ впереди Исус Христос»).
А дальше перед читателем открывается безбрежное море той литературы, которую Честертон охарактеризовал словом «хрислам», – от Леонида Андреева до Пауло Коэльо и Дэна Брауна. Впрочем, говорят, что и Дэн Браун теперь не совсем последний писк моды в текстах на псевдохристианские мотивы.
Впрочем, это тема для особого разговора про переосмысление и секуляризацию религиозных символов, мы же вернемся к Флоберу.
«Легенда» и у автора, и во всех трех переводах – текст совершенно античный. Герой, подобно царю Эдипу, безуспешно борется с судьбой. Юлиан всеми силами старается не убивать родителей, но Судьба выдает совершенно немыслимое сочетание обстоятельств, в результате которых несчастный совершает преступление (обнищание отца и матери, приезд в гости именно в тот роковой день, когда король впервые за многие годы отправляется на охоту).
Подобно гомеровскому эпосу, у Флобера почти нет детального описания смерти и посмертной участи героев. В античности человек существовал, только пока он жил. Грек боялся смерти, а потому не делал ее фактом литературы. Так и Флобер не вспоминает больше об убитых персонажах. Конечно, Юлиан сокрушается о содеянном, но он огорчен скорее не фактом убийства, а тем, что это преступление совершил именно он, поскольку не смог обмануть суровую Парку.
Пред нами возникает еще одна традиционная античная схема о снятии части ответственности с героя, так как его поступок во многом был предопределен злым Роком. В результате получается такая новая античность, в которой поэты и писатели Серебряного века и черпали свое вдохновение. Но сопоставление с «божественными звуками эллинской речи» на этом не заканчиваются.
Сами переводы Тургенева, Блока и Волошина лишь усиливают иллюзорность происходящего, превращая новеллу Флобера из рассказа о неудаче отдельного человека практически в эпическую сагу о борьбе человека и фатума, достойную быть представленной в форме греческой трагедии. Достигается это разными способами – Тургенев сознательно архаизирует и расширяет повествование (перед смертью олень «смежает вежды», а многие описания, лаконичные у Флобера, под пером Тургенева приобретают вид развернутых комментариев).
Блок добивается сходного драматического эффекта экспрессивным стилем, в котором действие значительно превосходит описание. В свою очередь, Волошин, по его собственным словам, пытается дать максимально точный перевод, но и здесь практически полное отсутствие временных и географических указаний (их мало и у Флобера) превращает новеллу в притчу. В результате мы можем на примере этих текстов наблюдать процесс, обратный тому, который происходил на переходе от античной к средневековой литературе. Там благочестивые книжники наполняли античные литературные формы назидательным христианским содержанием. Здесь же традиционная житийная легенда приобрела древнегреческой голос с новоевропейским акцентом. Что милее сердцу («список кораблей прочесть до середины» или находиться «у врат обители святой»), каждый решает самостоятельно.
