Национализм и шизофрения

Лоренс Даррел. Горькие лимоны / Пер. с англ. В.Михайлина. – М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2007, 394 с. (Sac de Voyage).

Лоренс Даррел, британский писатель с космополитической биографией, друг Генри Миллера и старший брат натуралиста Джеральда Даррела, приехал в 1952 году на Кипр, чтобы найти успокоение от бурь ХХ века в тиши колониальных апельсиновых рощ. Даррел покупает дом в кипрской деревеньке, рядом с живописным готическим аббатством, перестраивает здание по своему вкусу, и вскоре к нему на огонек начинают слетаться друзья и подруги – милое братство культурно сибаритствующих европейских путешественников.

Однако через несколько месяцев едва сложившаяся пейзанская идиллия рушится – местные активисты открывают террористическую войну под лозунгом Эносиса, то есть присоединения Кипра к Греции. Проработав некоторое время офицером по связям с общественностью в правительстве Кипра и вскоре убедившись, что музам при артобстреле делать нечего, Даррел с сожалением покидает любовно обустроенное гнездо. И – стишок на прощание: «┘О прошлом лучше не вспоминать. / Страсть, и ночь, и сама красота┘ / Пусть наяды хранят твое горе┘»

Такова внешняя канва «Горьких лимонов» – старомодно медлительной книги, неуверенно нащупывающей свой жанр между этнографической лирикой и политической аналитикой. Вместе с «Обителью Просперо» и в прошлом году изданными по-русски «Размышлениями о Венере Морской» «Горькие лимоны» входят в «островную трилогию» Лоренса Даррела. Они относились бы к разряду коллекционного литературного хлама, если бы не острота главной темы – самозарождающегося на глазах национализма. Параллель между трещащей по швам Британской империей, столкнувшейся в одной из своих последних и стратегически важных колоний с революционной ситуацией, и последними днями Советского Союза (равно как и с его «жизнью после смерти») кажется очевидной, даже навязчивой.

Добавляют ли что-то свидетельства Даррелла к тому опыту, который имеем мы, бывшие советские люди? Пожалуй, нет. Зато его книга позволяет еще раз утвердиться в понимании, что национализм – не столько взращиваемое веками хроническое заболевание, сколько незаметно запускаемый в общество вирус. Причем «народный организм», если позволить себе такую гердерианскую метафору, начинает лихорадить не по-детски. Автор, он же герой книги, по прибытии на остров сталкивается с тем, что местные искренне и бескорыстно любят англичан. Парадокс в том, что с разворачиванием освободительной революции любовь эта не проходит.

Вот Даррел, сменивший учительскую работу на официальную должность в правительстве, посещает тюрьму и обнаруживает там несколько своих бывших учеников, осужденных за терроризм. Ученики вежливо отвечают на вопросы и доверчиво делятся с ним планами на будущее. Оказывается, что участие в антибританских действиях для них – обычная детская шалость, маленький праздник непослушания. Даррелл резюмирует: «Они же все СУМАСШЕДШИЕ. Я больше так не могу. Сперва они бросают бомбу, а после этого собираются спокойно идти в школу и сдавать выпускные экзамены: а я, получается, фашист, потому что не позволяю им это сделать».

В книге множество деталей и историй, наглядно демонстрирующих, что за революционно-националистической эпидемией не стоит ничего серьезного, никакого четкого плана. Или еще определеннее: за ней нет единого планировщика – впрыскивателя того самого вируса, а его место занимает иррационально-шизофренический, расколотый на несводимые части субъект. Можно было бы списать эту версию на имперское сознание лондонского денди, но в меткости взгляда и характеристик, при всей их «литературности», Лоренсу Даррелу не откажешь. Впрочем, я и сам, знакомясь с материалами по истории карабахского, грузино-абхазского, приднестровского и других незаживающих конфликтов на национальной почве, независимо от Даррела подозревал, что виноватых там просто не было. Что «раскачивающие лодку» в первую очередь сами испытывали дикую качку, от которой некуда было укрыться.