Одно из возможных определений нации – литературное: нация рождается вместе с эпосом, большим нарративом. В этом смысле финны являются творением Леннрота, латыши – Пумпурса, а украинцы как народ выплавляются в горниле шевченковского «Кобзаря». А кипрские террористы шли в бой за освобождение от британского правления под знаменем Дигениса – героя местного средневекового эпоса. Но способен ли народный эпос воодушевить кого-то сегодня – так, чтобы не страшно было идти на смерть? Музейные ценности трогают только сердце филолога...
Почему современный национализм кажется таким ущербным? Потому что умер эпос, стал музейной ценностью, а на его место пришли анекдоты – за которые умирать не хочется. Современный национализм – это национализм филологов, их знамя долго пролежало на чердаке, среди старых книг, и теперь выглядит пыльно. Это не то знамя, под которым собираются толпы, скорее это опознавательный сигнал для своих, неубедительный сектантский фетиш.
Разговоры о сегодняшней национальной литературе тоже выглядят неубедительно. Пока тиражи почвеннических книг колеблются в интервале от одной до пяти тысяч, ни о каком пробуждении национального самосознания говорить не приходится. Почвенная литература – один из многочисленных субкультурных жанров, в ряду фэнтези, иронических детективов и литературы для избранных ценителей прекрасного: той, где «интертексты». Причем жанр не самый популярный.
Но никакой беды в этом я не вижу. Рассчитывать на появление в нынешней России нового певца Баяна, заставившего бы сердца россиян биться в такт, а их души платонически сливаться в нацию, – это идиотизм или прекраснодушие. Писатель Захар Прилепин недавно предложил рассадить всех русских за один длинный стол – дескать, места на всех хватит, а поговорить есть о чем. Чем эта затея закончится, предположить несложно: уже через полчаса в каком-нибудь уголке затеется пьяная драка, дерущихся полезут разнимать, и в итоге вместо чинного разговора можно будет наблюдать кучу-малу.