Какой нелепый вид

Данила Давыдов. Сегодня, нет, вчера. – М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna Publications, 2006, 96 с. (Книжный проект журнала «Воздух».)

Возвышенная поэтическая лексика ныне кажется смешной. Фигура Поэта – в общем, тоже; особенно когда он взгромождается на романтические котурны. Сразу заметно, что походка неестественна, а рост искусственно увеличен: «┘но вот над горизонтом / встает природы царь встает уже стоит / блин! посмотри! какой нелепый вид / рефлексия увы взрывается экспромтом / и наш субъект вовек не будет индивид».

Вопрос о том, как вернуть Слову его первоначальное значение («Освободить слово от ореолов, пустить его в строку голым» – Л.Гинзбург), на протяжении истории русской поэзии решался неоднократно – и авангардом начала ХХ века – футуристами, обэриутами; и конкретистами, минималистами, концептуалистами второй половины ХХ века; и нынешними адептами «новой искренности». Поэтика Данилы Давыдова (р. 1977) наследует всем этим стратегиям. Множество литературных источников и скрытых цитат замаскированы так ловко, что неискушенный или невнимательный глаз легко может принять тексты четвертой книги поэта за «наивную» лирику. Впрочем, кандидатскую свою диссертацию поэт, прозаик и теоретик литературы Данила Давыдов посвятил именно наивной, примитивной и примитивистской поэзии.

Нужно обладать великолепно отточенным мастерством, чтобы делать вид, что никакого мастерства нет. Те внешние признаки, которые позволяют рассматривать монологическую лирику Давыдова в некоем генеалогическом ряду, существуют не только для удобства критика-классификатора; именно «генетические», родовые признаки позволяют подступиться к такой трудноуловимой вещи, как поэтика. Существенна здесь еще и «московскость» Давыдова. Этот свой «московский стиль» поэт демонстрирует с удовольствием, равно как и принадлежность к тому культурному полю, где Туве Янсон, Толкиен, Желязны и Станислав Лем (Давыдов вообще знаток и любитель фантастики) существуют наряду с Гомером, Вергилием и Мелетинским в самых причудливых сочетаниях: «Обо мне знаете эпос какой-то гомер вергилий исаев егор / Или желязны толстой толкиен вот это ближе уже разговор / В меру крутой чувак как мелетинский ему завещал...»

Он охотно утверждает свою принадлежность к некоей если не «тусовке», то «кругу имен» – в стихах есть упоминания современных литературных фигур – Валерия Нугатова, Дмитрия Кузьмина, Натальи Ключаревой, Николая Кононова. Такой моментальный срез культурной среды обитания.

А вот принадлежность не то чтобы к поколению, но к так называемым «молодым» яростно отвергает (несмотря на вполне молодежную, порой брутальную, эпатажную лексику своих текстов и обращение к сугубо современным реалиям наподобие сетевого персонажа Ктулху): «...я всегда старался не быть молодежью / надеясь пожалуй только на помощь Божью / вот теперь смотри, какие забавные картины / предлагают нам трудолюбивые власть имеющие мужчины / вот, смотри, как время наваливается на нас / пускает нас под откос».

В свете внезапного интереса власти к молодым писателям последний текст особенно впечатляет. Но важнее, по-моему, здесь вот это «старался не быть молодежью», то есть не принадлежать к некоей искусственно – по непоэтическим признакам – выделенной страте – с одной стороны, привилегированной, с другой – ограниченной снисходительностью «старших» («старые улыбчивы молодые дерзки / и тех и других ожидают тиски»).

Давыдов существует в безвозрастном культурном поле, демонстративно отказываясь от сомнительной привилегии числиться «молодым поэтом» – жестокое стихотворение с эпиграфом – М.К. («девчонка любит мертвеца, утопшего мальчонку┘») в принципе о том же. Отсюда же – обращение к советским реалиям, там где, казалось бы, им неоткуда взяться. Его стих стилистически и лексически скорее тяготеет к частному лирико-саркастическому пафосу Яна Сатуновского и внутренней речи Михаила Айзенберга, чем к современникам и сверстникам: «вот фурцева вскрывает вены / а вот гагарин полетел / какие галлюциногены / тебе откроют сей предел».

В сущности, в стихах Давыдова, как и в любых сложных текстах, можно выделить несколько планов. Первый план – фантамагорически-бытовой, второй – литературной игры, третий – символический. Можно было бы еще выделить и четвертый план – метафизический, если бы спекуляции на эту тему не были вполне произвольными.

Нормальное мироощущение мыслящего человека вообще скорее трагическое, чем оптимистическое, но зрелому восприятию мира сопутствует ирония (молодые обычно гораздо серьезнее старших). Ирония в «Сегодня, нет, вчера» проступает явственнее, чем в предыдущей давыдовской книжке «Добро». Однако в отличие от «записных» иронистов у Данилы Давыдова это скорее культурная рефлексия, нежели социальная драма. Ирония здесь – способ защиты от внутреннего ужаса, увы, далеко не всегда действенный. А вот афористичность его текстов действительно свидетельствует о родстве с иронистами, с «поколением дворников и сторожей»: «мы полагали: – приехали в звездные войны / приехали в кин-дза-дза». Или: «фантомы жизнеспособней реальных вещей/ но этого не понимает никто вообще». Тут я с автором не согласна. Все понимают. Поскольку именно на этом, собственно, построена вся человеческая культура, как бы мы ни старались утверждать обратное.