Надежда Муравьева Даниэл Литерас. Луна неизменная / Перевод с англ. В.Мисюченко. М.: Гаятри, 2006, 216 с.
Как известно, в наше время воин света – занятие очень почтенное. Вот и герой с красивым и поэтичным именем Ллуэлин (здесь явно проглядывает что-то эльфийское) решил, метафорически выражаясь, «устроить побег в жизнь», т.е. научиться созерцанию бытия. Делает он это не один, а с помощью некоего дзен-мастера с датским именем Йенсен. Мастер загадочен и немногословен, живет он на улицах города Балтимора, питается чем бог послал. Он скромно мудрствует, бросает загадочные фразы, ненатужно посмеиваясь над простодушным изумлением героя. Герой, попавший в переплет и оставшийся без денег, жены и дома, разыгрывает при Йенсене роль простака Ватсона при Холмсе.
– Что ты со мной вытворяешь, а? – выговорил я наконец.
Йенсен невинно повел плечом и озорно взглянул на меня:
– Ничего. В данный момент. Позже, возможно, все.
– Я, значит, в обучение попал?
– Можно и так сказать┘
Или такой вот «эльфийский» диалог:
– Йенсен.
– Да, Ллуэлин.
– Я почти тебя понял.
– Значит, тебе осталось пройти всего миллион миль.
Что ж, как говорила Анна Ахматова, «тоже красиво». Иногда даже от красоты не знаешь, куда и деваться: ведь все герои, начиная с дзен-мастера Йенсена и заканчивая его друзьями, бродячими дзен-мастерами, живущими опять же где господь приведет (а обычно он приводит их жить под мостом), пишут стихи. И не какие-нибудь, а в японском стиле: называются они «рэнга» («сцепленные стихи») и сочиняются по кругу – каждый поэт говорит по два стишка.
Важно не просто выпалить что в голову взбредет, а произнести слова из сердцевины своего «я»: «Мне было хорошо. Я чувствовал себя так, будто они все это устроили едва ли не для меня одного. Может, и устроили? Я с надеждой взглянул на Йенсена. Тот улыбнулся:
Капли дождя
На ветках
С ветвей.
Мое «я» возобладало. Это было по мне. Я радовался. Незачем было думать:
«Повсюду сплошной дождь».
Незачем и говорить, что вся эта таинственно-назидательная история заканчивается плохо: по вине героя Ллуэлина и скверной бабы Барбары, посягавшей на Йенсена, но по ошибке переспавшей с Ллуэлином, дзен-мастера убивает любовник этой самой Барбары. Притча очевидна: мастер пал жертвой этого мира, от влияния которого в самом начале предостерегал своего ученика.
Умирает Йенсен красиво: его обвиняют в том, что он любовник злобной бабы Барбары (хотя на самом деле, как мы помним, спит с ней запутавшийся в сетях кажимостей Ллуэлин), а мастер не отрицает этого, спасая ученика. Тут-то сразу же и всплывает некая восточная притча о том, как дзен-мастера обвинили в совращении девушки, а он и не думал отпираться. Отдали ему на воспитание ребенка этой, с позволения сказать, девушки, а он и тут не отпирался. Пришли через несколько лет к нему с извинениями (мол, ошибка вышла, обнаружился наконец счастливый отец младенца). Он и тут повел себя как просветленный: вручил ребенка трусливым его родителям и ушел восвояси.
Принцип неделания, умение быть «здесь и сейчас» в полной мере┘ Тоже красиво.
А в нашей книге в продуваемом ветрами городе Балтиморе Ллуэлин медленно постигает истинную подоплеку бытия. Учитель принял удар на себя и погиб. Дзен-мастер Зак объясняет герою:
«Путь, каким мы идем по жизни, очень короток. Ни одному из нас не дано знать, когда он закончится. Вот почему он (покойный Йенсен. – «НГ».) так рьяно подгонял тебя.
К просветлению?
Что-то вроде этого»┘
Одним словом, древняя притча на современном материале.
Умирая, как истинный воин света, мастер Йенсен говорит:
«Темнотой начинается смерть┘
Там не-сущее в небытии,
Там нет ветра┘»
Все это очень хорошо. И ветер, и дзен-мастера на корточках под мостом, и даже мерзкая Барбара – плоть от плоти этого мира, мстительная, чувственная, уловившая в покойном Йенсене что-то этакое, духовное и влекущее. Читать можно.
Не очень хорошо другое: в сочинениях такого рода всегда отсутствуют две (очень важные) вещи – язык и чувство юмора.
Если мы будем говорить о первом, то придется сказать, что это беда всех современных «текстов» (не литературы, а именно «текстов»). Такое впечатление, что пишутся они одним человеком, а может даже и не совсем человеком, а неким сверхразумом машинного образца. Чего греха таить: тут есть буква и нет духа.
Вот у Гамсуна, к примеру, в романе «Голод» речь идет тоже о бродягах (точнее, о главном герое-бродяге и отщепенце, обделенном любовью и хлебом). И там герой – поэт (и, кстати сказать, талантливый журналист, как Ллуэлин талантливый актер). И там встреченная ненароком женщина воплощает суету и ослепленность этого мира, неспособность увидеть душу другого человека. Правда, там нет дзен-мастеров, задающих герою коаны┘
Зато там есть неповторимый гамсуновский слог, дух и воздух. Задыхающаяся речь героя-автора, сквозь которую выпукло проступают горестные события его многотрудной жизни.
В «Луне неизменной» у писателя Литераса этого нет. Нет этого у Пауло Коэльо, нет у Ричарда Баха, нет и у сотни других современных авторов.
Что же касается чувства юмора, то с ним нужно быть особенно внимательным, когда берешься за описание дзен-мастеров. У настоящих учителей оно все-таки было, а вот пафоса не было и не было разговоров вроде следующего:
– Ты давно этих ребят знаешь?
– Навеки.
Или:
– Не существует такой вещи, как безграничность. Есть только угасание.
– Чего?
– Жизни и смерти, мирских желаний, пространства и времени.
– Но если такое происходит, то что получаешь ты?
– Полную свободу.
Я потер лоб, затем протер глаза:
– Йен, для таких разговоров еще слишком рано. Мне надо кофе выпить┘
Между прочим, под ответом погрязшего в мирском героя Ллуэлина нельзя не подписаться – реплику свою он подает по делу.
Действительно, наверное, стоит отложить разговоры про безграничность и пойти выпить кофе. Это куда более по-дзенски, да и проект издательства, в рамках которого вышла дзен-книга, кстати, и называется «Коffейное чтиво»┘
