В пельменную на БТРе

Новый мир

Александр Кушнер. Как желтый костер в тумане┘ Стихи. Один из главных минусов поэта Кушнера (несмотря на все плюсы) – тотальная предсказуемость. Предсказуемость, доходящая до банальности. «Жизнь – это дом, где в шкафу размещаются книги,/ Жизнь – это жизнь, назови ее лучше женой». И масса красивостей, масса ахов и умилений, приличествующих больше юноше-романтику, чем умудренному годами поэту. «Мне приснилось, что с госпожой Бернадет Ширак/ Говорю о Набокове, Вырице и Париже». Однако! Красиво жить не запретишь. А вот еще в другом месте: «В кепи букмекер, и девушка в фетровой шляпе┘» Почему букмекер? Потому что слово красивое.

Надежда Горлова. Луна на ощупь холодная. Повесть. Сюжет самый тривиальный. Несколько женских судеб, сломанных в результате половой неразборчивости. Трагедия рулит и трагедией погоняет. А вот образы есть поразительные: «Мой кум, трезвенник-наркоман Жора, хладнокровный обманщик девушек, верящий в то, что конопля и женщины – дары Божьи, пренебрегать которыми грех, был серьезен, как на суде, и в этой серьезности ясно проступало глумление». И еще, на той же странице – эпизод, когда героиня покупает ребенку разноцветные презервативы: «Он же этого никогда не видел! Это же его обрадует». Поневоле задумаешься о детях, для которых единственная радость – цветные презервативы. И о взрослых тоже задумаешься.

Ксения Щербино. Польский Париж. Повесть. Типичная проза поэта, если понимать под ней хаотичный псевдоисповедальный текст, до предела восторженный и кокетливый. Героине кажется, что самое главное в мире происходит именно с ней: «Что если мой сосед – сам Бог?» Так что же, собственно, происходит? Интимное общение с поляками, проживающими в Париже. Больше, собственно, ничего. Все остальное – эмоции и мечты, высосанные из пальца.

Борис Херсонский. Название моря. Стихи известного одесского поэта, почти все на религиозные темы. Худшее – в цикле «Иконная лавка», очень выспреннем. Пафоса много, нового ничего. Лучшее – в стихах о католическом Рождестве: «Бары открыты всю ночь. После церкви заглянем в бар./ «Счастливого Рождества», – слышно со всех сторон./ В баре не слишком людно. Сейчас миллионы пар/ после пьянки и секса, проваливаясь в сон,/ смотрят в экран на понтифика – слишком стар/ (мы никогда не будем такими, как он)». Вот оно. Сквозь вымученную религиозность просачивается настоящая жизнь.

Знамя

Сергей Гандлевский. Четыре стихотворения. Теперешний Гандлевский все чаще напоминает себя раннего, середины семидесятых годов. После его же стихов восьмидесятых, ставших уже классикой, это несколько странно. Можно говорить о попытке уйти от собственного канона, припасть к корням и т.д. Есть и различия. Раннего Гандлевского как будто навели на резкость. Он стал жестким, безжалостным, непредсказуемым. Да и темы совсем не детские. Все больше старость, болезнь и смерть. Хотя оптимизма за Сергеем Марковичем и раньше не замечалось. «Доходи на медленном огне/ Под метафизические враки./ К мраку привыкай и тишине,/ Обживайся в тишине и мраке./ Пузыри задумчиво пускай,/ Помаленьку собираясь с духом,/ Разом перелиться через край –/ В лирику, по слухам». Такое вот представление о загробной жизни. Трезвое, безнадежное. А вот о жизни по эту сторону смерти: «И сам с собой минут на пять вась-вась/ Я медленно разглядываю осень./ Как засран лес, как жизнь не удалась./ Как жалко леса, а ее – не очень». Поэт не рвет на груди рубашку, никого не проклинает, не сокрушается. И оттого еще более страшно. От стоицизма Гандлевского, подчеркнутого его фирменной элегической интонацией, местами продирает озноб.

Лев Лосев. Новые стихи. Лосев, пожалуй, единственный из крупных современных поэтов, умудряющийся продолжать дело Бродского, не впадая в его поэтику. Потому и крупный. В этой подборке много стихов о стихах и поэтах, литературы о литературе, что вообще обычное дело для Лосева. Скажем, «Иосиф в 1965 году» (хорошо, что не Ленин в 1918-м): «Но в результате замерзания/ в его чернильнице чернил/ стихов с гражданскими мотивами/ поэт для них не сочинил┘/ Река плела свои извивы./ Шел снег. Стояли холода./ И, как гражданские мотивы,/ чего-то ныли провода». Есть и чистая лирика, напоминающая трогательное, но справедливое старческое ворчание: «Нас осталось очень немного/ (два жида в три ряда!),/ остальные шагают неумело, не в ногу/ и вообще не туда». Хотя и это, наверное, о поэзии.

Маргарита Хемлин. Про Берту. Повесть. Хемлин довольно сухо, без сантиментов и шуток, рассказывает историю еврейской девушки, не жившей, а выживавшей в СССР. Вечный страх ареста, постоянные перемещения по стране, поддельные документы, имя, национальность. Существование в оккупации, жизнь среди чужих, бесконечно чужих людей. Ей-богу, не позавидуешь. Особенно поражает концовка: «Когда по телевизору надувной Миша улетал в небеса, Берта помахала рукой: – Ой, как же ты там будешь? Где упадешь? Кто тебя найдет? Ой-ой... Зо зайн мир! Зо зайн мир! [Пусть прежде это случится со мной! (идиш)]».

Эргали Гер. Белорусское зеркало. Записки нелегала. Документальная повесть о путешествии в Белоруссию. Путевые заметки и размышления на тему геополитики. Очень резкие и честные. А там, где все по честному, нет места политкорректности: «Между нами, я бы отмазал Александра Григорьевича от трибунала, только бы он ушел с миром. Я бы ему даже памятник поставил, честное слово. Где-нибудь на центральной площади Шклова. В натуральную величину. С клюшкой в руке, с тыквой под мышкой, с горящими глазами прохвоста. Нехай возвышается».

Иностранная литература

Элмор Леонард. Огонь в норе. Пер. с англ. В.Голышева. Повесть о бывших друзьях-шахтерах из американской глубинки. Один по прошествии лет стал полицейским, другой возглавил отряд скинхедов. И вот они сталкиваются во время налета неонацистов на федеральное налоговое управление. И происходит между ними разговор без дураков, честное выяснение отношений: «Бойд, ты Библией пользуешься для собственной выгоды, так же, как этой херней насчет белого верховенства, – чтобы грабить банки, безобразничать, взрывать церковь в Цинциннати для развлечения. Видишь, я не считаю тебя невменяемым┘ – Рейлан, весь мир будет состоять из мулатов, если мы срочно не разделим расы┘ – Ты умрешь за это или сядешь в тюрьму┘ – Застрелишь меня, если подвернется случай? – Вынудишь меня, я тебя уберу». Так оно случилось. Таким и должен быть хеппи-энд.

Фридрих Ницше. Я не человек, а судьба. Пер. с нем. И. Эбаноидзе. Переписка 1887–1889 гг. Еще одно подтверждение тому, что антисемитизм Ницше – миф. Миф, внедренный в массовое сознание сначала родственниками философа, затем нацистами. Достаточно всего одной цитаты из письма теологу Францу Овербеку: «Я по-прежнему не испытываю ни малейшего желания оказаться в соседстве своего антисемитского зятя. Его взгляды и мои взгляды – это разные взгляды, о чем я не сожалею».

Элиот Уайнбергер. Следы кармы. Пер. с англ. А.Драгомощенко. Эссе. Попытка человека, воспитанного на англосаксонской культуре, разобраться в восточных метафизических тонкостях. Толкование индийской эротической поэзии, описания Нью-Йорка, рассуждения о том, как по-разному течет время в головах западных и восточных людей.

Нина Демурова. Беседы о Льюисе Кэрролле. Фрагмент из книги «Картинки и разговоры». Интервью с поэтом Ольгой Седаковой, переводчиком Михаилом Матвеевым и другими знатоками творчества Кэрролла.

Дружба народов

Инна Кабыш. Невеста без места┘ Стихи. Еще один апокалиптический заход Кабыш. Монастыри, египтяне, славянская мифология и трагическая любовь. И даже метеосводка пошла в дело. «Какая страшная зима!/ Ни шарф, затянутый потуже,/ ни наша водка, ни зима, ни дома/ спасти не в силах наши души./ Какой же нам поставить щит/ перед лицом такой угрозы?/ Ведь это, братцы, мир трещит/ по швам, а вовсе не морозы». Посвящается, очевидно, январским заморозкам 2006 года.

Анатолий Азольский. Афанасий. Производственный роман. Короткие нынче романы. Всего тридцать пять страниц. Но зато с производственной тематикой никакого обмана. Она в избытке. И с юмором все в порядке. «Пожалуй, истина не будет искажена, если я напомню вам: у ячейки №41 лежит обгорелая спичка. Это – вопиющее нарушение!»

Елена Исаева. И вот однажды «потом» не наступило┘ Большинство стихов в этой подборке из разряда «на случай». Дружеские посвящения, впечатления от загранпоездок и спектаклей. Ностальгия вперемешку с юмором. Строки попадаются ослепительные: «В пельменную на бэтээре/ Меня возили мужики!» Так и хочется закричать: «Наши в городе!»

Майя Валеева. Американский муж. Попытка ненаучного исследования. Классификация американских мужей русских жен, сюжеты международных браков, печальные и смешные. И вывод: «Ну а бывают нормальные американские мужья?! Чтобы умный, красивый, образованный, не бедный, не старый, не жадный, не многодетный┘ Я совершенно не сомневаюсь, что бывают. Но вероятность напасть на такого для русской невесты равна периодичности извержения вулкана Везувий».

Звезда

Елена Тахо-Годи. Стихи. Поэзия в духе ранней Ахматовой и Вертинского. Мелодраматичная, с оттенком легкой безвкусицы. Словарь соответствующий: тоска, душа, страдания, поцелуи и далее по списку. Сплошной жестокий романс. «Я знала его поцелуев вкус,/ Цвет крапинок в светлых зрачках/ И как легко взлетать к потолку/ На крепких его руках./ Я знала морщинок у глаз игру/ И тела каждую пядь,/ Но я, наверно, так и умру –/ Умру, не сумев разгадать,/ Была ли в этом теле душа,/ Каков ее вкус и цвет?/ Я знала запах его духов/ И форму бритвы «жиллетт».

Анатолий Бузулукский. Три рассказа одного цикла. Почитать Бузулукского – как поесть сладкого. Пишет хорошо и о самом главном: о водке и о любви. А еще о том, «как быстро человек из Николая Андреича превращается просто в Петровича». Эта абсурдная фраза – ключ. Люди утилизируются стремительно, оглянуться не успеешь, как превратишься в отходы. Вот-вот. Словесные перлы, рассыпанные по тексту, явно перешивают сюжет. Они о многом. Ну например: «Теперь всякий пьяный мужик называет себя русским». Или «В последнее время┘ появился странный тип очкариков – очкарики-неинтеллигенты, очкарики-жлобы (раньше такого не было), с такими грубыми повадками, что им могли бы позавидовать даже обычные жлобы, не очкарики». Это из рассказа «Красавец». А вот из «Оккервильской души»: «На законном основании в комнатах можно было зажечь свет, приготовить холостяцкий ужин, включить телевизор с глобальными несчастьями, уснуть в кресле, услышать отдаленный, вероятно, у соседей, с натужной искренностью, разговор о том, что еще, кажется, в девяносто восьмом году в России произошел настоящий бунт: в Вышнем Волочке некий предприниматель вместе с учителем химии решили захватить оружие в местном РУВД, освободить из тюрьмы уголовников, собрать сочувствующих и двинуться на Москву свергать Ельцина и восстанавливать монархию, и вообще, пока не умрешь – ничему не поверят». Третий рассказ «Жена ищет мужа» тоже мудрый, трогательный, похмельный. Ищет мужа, а находит бомжа той же комплекции и приводит его домой. Плюс масса вставных новелл такого, например, типа: «У него был приятель, еврей и кандидат исторических наук, который пропил имущество и повесился в пустой комнате в коммуналке; и муж теперь иначе как благоговейно о нем не отзывался». Пока не умрешь, не верят.

Лев Лосев. Народный поэт. Очерк, посвященный семидесятилетию поэта Владимира Уфлянда. Лосев цитирует Солженицына: «Солженицын сочувственно пишет o неизвестном ему молодом поэте Уфлянде в конце второго тома «Двести лет вместе» как выразителе еврейского отношения к России. «Россия отражается в стекле пивного ларька»... И ведь верно!.. вот ужас». Он читал пересказ «Прасковьи» Уфлянда в самиздатском документе и не знал, что y Уфлянда все наоборот. Уфлянд не обличает распад русских нравов извне, он сам из тех, кто терпеливо выстаивает очередь к пивному ларьку, и его строки o пивном ларьке («Но отражается Россия, как в зеркале, в его стекле...»)┘ странно напоминают патриотические стихи народного любимца Твардовского из поэмы «Зa далью даль». Где только Россия не отражается!..

Борис Колоницкий. Преодоление гражданской войны: случай Америки. Статья доктора исторических наук о войне Севера и Юга. По версии автора она не закончилась до сих пор.

Нева

Наиля Ямакова. Стихи. Довольно неуклюжие тексты с претензией на актуальность. Молодая, судя по всему, поэтесса с легкостью валит в кучу названия модных заведений, библейские аллюзии и советскую военизированную романтику. Получается ерунда. Пафосная, задорная, вдохновенная: «А мне бы, конечно, не знать бы,/ От ветра закутавшись в куртку,/ Как в полночь белеют тетради,/ Как в полдень пустеют застенки,/ Как строят солдат на параде/ И как застужают придатки./ Чему же я все-таки рада?/ Чего же ты все-таки ради?/ И кто отлагательств не терпит./ И кто здесь всегда верховодит./ Снимает молочные пенки». О чем это? Ни о чем.

Ольга Бритвина. «Геморрой» или «девочки». Рассказ в диалогах. Тема – будни продажных женщин. Клиенты, сауны, ментовские субботники, сутенеры. «За полгода ты ни разу у меня на субботнике еще не была, так? А все девочки уже по 2 раза каждая побывали. Поэтому пришла твоя пора, так сказать, распустились помидоры. Поедешь с Лариской в сауну сейчас. Ребята – менты. Нормальные. Если будете хорошими девочками, может, денег подкинут».

Валерий Барзас. Реакционер. Статья, посвященная консервативным убеждениям Пушкина и его «Записке о народном воспитании», созданной в декабре 1826 года по заказу царя.

Владимир Жуков. Требуются ныряльщики за жемчугом. Очерк диких литературных нравов. Писатель пытается заработать с помощью литагентов. Агенты пытаются заработать на писателях. Если писатель западный – получается, если наш, то с трудом. Материал Жукова ценен прежде всего подробностями, а не отвлеченными рассуждениями. Имена, бренды, суммы гонораров. И масса способов продажи себя. Как правило, по дешевке.

Александр Мурин. «Пятый угол». Воспоминания о легендарных Пяти углах, пересечении ленинградских улиц – Рубинштейна, Разъезжей, Ломоносова и Загородного проспекта. Театральные люди, выпивка, разговоры, стихи и неизменный Сергей Довлатов.

Москва

Василий Аксенов. Спиридон-солноворот. Рассказы. Так может и кондрашка хватить. Другой это Аксенов, другой. Не Василий Павлович. А тексты, между тем, интересные. «Да как же можно! Не обучен я омманывать – не продавец. Все по-честному. Вы по совести, и я по стыду. Без подлостев, а иначе-то... и мир же рухнет». Это говорит дед Игнат из рассказа «У пихтового домика». Продвинутый, однако, старик. С идеями и моралью.

Андрей Фурсов. Накануне «бури тысячелетия». Интервью с директором Института русской истории РГГУ. Речь идет о цивилизационных кризисах. Уже случившихся и еще предстоящих. Фурсов, солидаризируясь с Прохановым, предсказывает России Пятую империю. «Пусть будет Империя, хотя я предпочел бы Державу».

Александр Запесоцкий, Юрий Зобнин. Лихачев и Гумилев: спор о евразийстве. В этом споре, считают авторы статьи, всплывает традиционная полемика западников со славянофилами. В роли западника выступал в данном случае академик Лихачев. Нельзя не заметить, что аргументация академика более трезвая и убедительная. А Гумилев – весь в плену своей безумной концепции. Не только безумной, но еще и очень опасной.

Капитолина Кокшенева. Любите ли вы театр? Статья о Всероссийском фестивале школьных театров. Репертуар у них, между прочим, вполне взрослый. Пушкин, Зощенко, Слаповский, Рубцов. Может, это и хорошо.

Владислав Чуканов. Русский дом на Цейлоне. Выступление на Международной научно-творческой конференции. Тема – Чехов на Цейлоне. «Хотя Антон Павлович не оставил ни воспоминаний, ни рассказов о днях, проведенных на «райском острове», до сих пор там можно услышать различные мифы и легенды, связанные с его именем┘ В одной из них, в частности, говорится о встрече писателя в Храме зуба Будды с неизвестным монахом – ясновидящим, работавшим многие годы в Бурятии и говорившим по-русски. Будто бы этот монах поведал Антону Павловичу, что век его короток. Хотя точную дату назвать отказался».