Если б молодость знала…

Эпическая проза начинается с рассказа. По состоянию этого жанра можно судить о том, что ждет «большую литературу» в ближайшие 10–15 лет. Если обратиться к литературным журналам, то сегодняшнее состояние русского реалистического рассказа можно охарактеризовать словами известной поговорки: «Если б молодость знала, если б старость могла». Самая очевидная классификация сочинений современных авторов – возрастная, и разделяет она их всего на две категории: до сорока лет и после. Причем касается эта классификация как содержательной стороны, так и выразительных средств.

* * *

Рассказы тех, кому за сорок, условно назовем «зрелыми». Этих авторов отличает остросоциальная проблематика и сочувственное отношение к человеку, даже если он и обладает, например, склочным характером, как дед Лукич в рассказе Виктора Дьякова «Бесплатный уголь» («Москва», № 8). Дед этот, как и многие в нашей стране, справедливо жаждет социального реванша и назло сотрудникам районной управы собирается рассказать односельчанам тайну получения бесплатного угля, чтобы «проучить» власть, которая «всю жизнь простых работных людей мордовала и обманывала». И если дед пока строит планы реванша, то герой рассказа Владимира Жукова «Крыш» («Дружба народов», № 8), пенсионер – подобно хитрому мужику из русской народной сказки, его совершает. Ловко обводит вокруг пальца криминального авторитета да еще и получает с него кучу денег.

Мотив выживания любой ценой у тех, кто пережил становление «нового экономического порядка» в зрелом возрасте, непременно связан с нравственной проблематикой. В рассказе Андрея Волоса «Звонок» («Новый мир», № 3) ночной незнакомец будит героя, выкрикнув одно-единственное слово: «Подонок». И в памяти начинается целый парад скелетов из шкафа. Нет здесь преступлений с убийствами, но есть обыденная человеческая подлость и ложь, которые хоть и ради выживания и во имя «здравого смысла» творятся, но душу губят и к утру доводят «порядочного человека» до исступления.

Особенно пронзительный мотив человека, возрождающегося вопреки всему, как Феникс из пепла, в безнадежном хаосе девяностых, слышится в рассказе Александра Мельникова «Пришлось попотеть» («Москва», № 9). История взлетов и падений бывшего советского инженера, обычного человека, которому «семью надо кормить», воспроизводит атмосферу, которую невозможно придумать – надо пережить. Здесь и унизительный «Сникерс» в качестве новогоднего подарка детям, и участие в финансовой пирамиде с последующей продажей квартиры за долги, и попытка самоубийства, банка тушенки как предел мечтаний, затем свое дело, долгожданная стабильность, опять крах и вновь усилия и надежда. Русский человек жив, как бы ни давила его действительность, а благодаря ему жива и Россия.

В рассказе Юрия Рябинина «Игра «игра в деньги» («Москва», № 6) угадывается тема возрождения национального самосознания. И преподносится она через социальный контекст деревни. Дачники, отец и дочь, ради забавы придумывают завести свои деньги. Называют их по имени деревни Макеихи – макеинками. Поначалу безобидная игра в макеинки занимает только детей, но вскоре местная валюта начинает ходить и среди взрослых. Макеинками односельчане расплачиваются между собой за работу и продукты. Жители деревни гордятся своими деньгами, им нравится их «финансовая независимость». «Наши макеинские деньжата все вернее, – говорят они. – Уж мы не позволим никому больше обобрать нас». С рублями – «то беда, то горе», «то на них купить нечего, то к ценам не подступишься с ними, родимыми». Ценой немалых усилий отцу с дочерью удается вернуть Макеиху в «рублевую зону», хотя жители и неохотно расстаются со своими новыми деньгами. Они-то мечтали пуститься в самостоятельное плавание – потому что самим на себя рассчитывать вернее, чем на государство.

* * *

В рассказах же авторов «до сорока» выстраивается галерея иных портретов и, как следствие, иных проблем. Их герои, как правило, люди нравственно неполноценные, не способные противостоять злу в себе и в других. Более того – они сами становятся его проводниками. Например, герой рассказа Романа Сенчина «Персен» («Знамя», № 10) легко узнаваемый житель мегаполиса, ведущий образ жизни офисного раба и уже добившийся вожделенных благ в виде автомобиля «Форд Фокус» и гаража-ракушки, мечтает о большой и чистой любви. Но оказывается, что в городе для людей его типа – это роскошь. Молодой человек узнает, что его возлюбленная не может с ним встретиться – заболела бабушка. Что же предпринимает герой? Тянется к журналу с телефонами проституток – надо же как-то убить время до следующего вечера. Он за себя не отвечает – не может. Что с него взять? Весь он заложник «современного образа жизни» и изменить ничего не может. Эдакий «герой нашего времени», не вызывающий, однако, ни сочувствия, ни любопытства, потому что в отличие от Печорина не является неординарной личностью. Вся его рефлексия направлена на то, чтобы удовлетворить потребности и провести время.

В рассказе Олега Лукошина «Безобразные девочки снова в моде» («Урал», № 6) действует герой иной социальной принадлежности, но он тоже нравственно слаб. Это такой молодой человек перекати-поле, сегодня здесь, завтра там. Он приезжает в поселок, чтобы устроиться на местный загибающийся завод, снимает угол в избе, и тут-то разворачивается кошмарная картина нищеты и вырождения российской глубинки. Одинокая хозяйка пьет, скандалит и жестоко издевается над своими обезображенными дочерьми. Герой поначалу настроен мирно, он даже находит общий язык с забитыми и запуганными девочками, но, когда они начинают хотеть от него отцовской заботы, срывается с места. Осуждать его трудно – понятно, что на его месте подавляющее большинство людей так бы и поступило. Обращает на себя внимание истерика главного героя в конце рассказа: «Гады! Изверги рода человеческого! Разве я за этим сюда приехал? За страданием? За любовью? За нежностью? Я работать хотел, жить по-человечески». Выходит, что «жить по-человечески» – значит жить без любви и нежности, тем более – без страдания.

В цикле «Несколько рассказов о ненависти» Лукошин пытается продемонстрировать «крутизну» – и обнаруживает всю свою инфантильность. Это ненависть слабого. Ненависть обиженного. Сильные – способны любить.

Еще один неутешительный портрет героя нашего времени явлен в рассказах Алексея Карасева «Марш Преображенского полка» и «Маргинал» («Новый мир», № 2). Оба они о людях молодых, но уже безнадежных. При этом ни один, ни другой никуда не стремятся от себя таких – живут и все. Им и так нормально. Никакого конфликта нет.

Заканчивая тему нравственной деменции, приведу в пример еще один рассказ Романа Сенчина – «Мы идем в гости» («Дружба народов», № 7). Герои рассказа положительные люди, но вот остальной народ – да-а-а┘ В городе появляется больной СПИДом юноша. Его не любят из-за опасной болезни. Двое школьников, брат и сестра, берут над ним шефство – помогают адаптироваться на новом месте, но в итоге юношу кто-то жестоко избивает. По всей вероятности, это ухажер опекунши. Как ни странно, это событие не откликается в ее душе болью, хотя она успела увлечься своим подопечным. Во всяком случае, Роман Сенчин не дает нам понять обратного.

* * *

В общем, очень разное отношение к человеку демонстрируют «молодые» и «зрелые». Это понятно. Грустно от другого. Цена человеку у молодых авторов – копейка, их герои либо слабаки и калеки, либо безнадежные эгоисты, не считающие всех прочих за людей. «Любви они захотели! Нежности! Какая вам нежность, какая любовь, недоделанные?!» – это не только герой Лукошина, это хор поколения. Социум непременно перебивает усилия личности, втаптывает их в грязь. Нечего рыпаться – все безнадежно.

А вот у «зрелых» – отнюдь не безнадежно. Страдания и скорби дают силы жить и сопротивляться, заставляют постоять за себя и близких. Здесь принципиально иное измерение личности и, как следствие, иное будущее.

Если же говорить о художественной стороне вопроса, то молодые ничем не уступают зрелым – напротив, они демонстрируют более изощренную технику. Но разве смысл реалистического искусства в том, чтобы любоваться нанесенной на холст краской?