Профессор, умерший немолодым

Альфред Эдуард Хаусмен. Избранные стихотворения. – М.: Водолей Publishers, 2006, 272 с.

Нельзя сказать, что стихи А.Э. Хаусмена (1859–1936) вовсе не известны российским читателям. За семь десятилетий, прошедших после смерти поэта, в периодике и антологиях вышли несколько его подборок (первая – аж в 1937-м), имя Хаусмена упомянуто во всех литературных словарях и энциклопедиях, и┘ Пожалуй, это все.

Теперь можно свободно назвать причину столь прохладного отношения российских издателей и незримо маячивших за ними цензоров к творчеству одного из самых известных и популярных английских поэтов. Она заключалась в нетрадиционной сексуальной ориентации Хаусмена. Советские идеологи уже успели намаяться с опрометчиво распропагандированным Оскаром Уайльдом. «Антибуржуазный пафос» великого сноба и парадоксалиста был ценен и нужен. Его пьесы давали в театрах отличные сборы. Только ленивый критик не цитировал препарированные рубящие строки из предисловия к «Портрету Дориана Грея» («Ненависть буржуазии к реализму подобна ярости Калибана, увидевшего себя в зеркале» – в оригинале вместо «буржуазии» поминался нейтральный «девятнадцатый век»). И тем более трудно было уходить от обсуждений аморальной скандалезности, сопровождавшей фигуру Уайльда. А тут еще этот Хаусмен – того же поля ягода.

Почти ровесник Уайльда (но не ирландец, а чистопородный англичанин), столь же блестяще одаренный и образованный, человек примерно того же круга – Хаусмен не был склонен к эпатажу и шокирующей публичности. Отлично понимая, чем ему это может грозить, и получив наглядный пример в судьбе Уайльда, он сознательно шифровался. Достигнутый им высочайший уровень эвфемистичности, умение даже в отдаленном приближении не называть вещи своими именами, искусство поэтического иносказания позволили ему не только сохранить репутацию, но и фактически вывести себя из «круга подозреваемых», хотя о специфике его натуры знали многие. Для читающей публики он был фигурой вполне респектабельной – профессор Кембриджа, специалист по античной филологии, пишущий на досуге стихи. И надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться об истинной первоприроде, скажем, самого известного стихотворения Хаусмена – «Атлету, умирающему молодым».

Два прижизненных сборника («Шропширский парень» и «Последние стихи»); два сборника, вышедших после смерти; комментарии к «Астрономике» – пятитомному труду римского поэта Марка Манилия; несколько статей и заметок┘ Для литератора негусто, для поэта тоже: чуть более 200 стихотворений за всю – довольно долгую – жизнь. Но малое количество преодолено весомостью: творчество Хаусмена стало образцом изощренного поэтического мастерства, той концентрированной лапидарности в передаче многослойного содержания, что спровоцирована самой природой краткословного английского языка и национальной английской нелюбовью к бурным проявлениям чувств. Нельзя не упомянуть, что первым «пропагандистом» (которго мало кто мог услышать) и интерпретатором хаусменовских мотивов на русский лад стал Владимир Набоков, имевший возможность видеть поэта вживую во время своей голодноватой британской студенческой юности. Набоков, человек вполне «традиционный», сочетавший редкую нетерпимость в отношении одних с редкостной широтой взглядов в отношении других, обожавший сложные литературные игры, сделал подразумеваемого Хаусмена «невидимым героем» одной из своих последних книг – «Бледный огонь».

В «Избранных стихотворениях» практически все тексты переведены на русский, из прежних переводов использованы единицы – в качестве литературных иллюстраций. Некоторые вещи даны в двух-трех русских вариантах. По соображениям объема издатели отказались от все более распространяющейся у нас билингвальной структуры с параллельными текстами на языке оригинала. Но как бы там ни было – теперь русский Хаусмен представлен авторитетным корпусом текстов, одна из лакун «лени и нелюбопытства» закрыта.