Когда Бегбедер был маленький...

Иностранная литература, № 9, 2006.

Верующего человека сегодня трудно воспринимать всерьез. Неверующего – тем более. И религиозность и атеизм давно уже превратились в социальные роли. В игру, временами опасную, временами откровенно нечестную. Нас толпой окружают «вынужденные» христиане, мусульмане, иудеи, буддисты... Вынужденные потому, что живут в России. Или в Таджикистане. Или в Китае. География сама сделала за них выбор. И история. И культура. И стадное чувство. Вот четыре причины вялых и бессмысленных религиозных позывов нынешних «воцерковленных». В принципе бог им не нужен. Многим он даже мешает. Гораздо важнее чувство собственного превосходства над окружающими, гордость за... За что? По-моему, не за что.

С атеистами примерно та же история. Большинство из них просто не дало себе труд задуматься о том, верят они или нет. А если не верят, то во что именно. Они – условные атеисты. Благородное слово «агностики» к ним неприменимо. Агностик сомневается, а они даже и не рефлектируют на религиозные темы. Разница – как между манной кашей и автоматом Калашникова.

Агностик – тот, кто задает вопросы. Это и делает Фредерик Бегбедер в книге «Я верую – я тоже нет» (пер. с фр. Н.Кисловой), фрагменты из которой опубликованы в сентябрьском номере «Иностранной литературы». У книги есть еще один автор. Епископ Жан-Мишель ди Фалько. Человек благостный, но далеко не дурак. Ди Фалько много лет назад был духовником Бегбедера, ученика младших классов парижской школы. Как-то даже не верится. Почитав «99 франков» или «Романтического эгоиста», ни за что не скажешь, что их автор когда-то учил Закон Божий.

Временами их диалог напоминает спор Остапа с ксендзами. Порой циничные беседы ремарковских персонажей где-нибудь в парижском кабаке за бутылкой «Шато-Марго». Гораздо реже – разговор духовного отца и духовного сына. Но в принципе диалог поколений налицо. Бегбедер с каким-то мазохистским удовольствием рассказывает епископу о своей жизни: «Я родился в 1965 году и вырос в мире, где упразднили немало ценностей: семью, брак... Все разводятся, у меня есть ребенок, а я уже не живу с его матерью. Не будем говорить о глобализации, об отмене границ (понятия отечества, по сути, уже не существует), об унификации мира, о крахе коммунистической утопии... Все это очень важно: крушение идеологий, религий, утопий. Нет больше Бога, нет больше надежды на равенство между людьми, остается только потребление. В мире, где я вращаюсь уже тридцать восемь лет, люди нуждаются в новой утопии или объяснении. Нельзя же просто сказать им: рождайтесь, потребляйте и умирайте!»

Мучения эти вполне понятны. И причины приводит Бегбедер веские, объективные. Такое ощущение, что должна спуститься летающая тарелка и десантировать Бога где-нибудь между секс-шопом и казино. Тогда появится цель в жизни и снизится объем потребления.

Что делает епископ? Помимо приличествующих случаю увещеваний, он активно кается в том, что старшее поколение не сумело внушить младшему религиозное чувство. Не воспитало их в жесткой религиозной традиции. То есть попросту оставило им право выбора. Зря.

В этом выборе вся и штука. Он оказался непосильным и для нынешних сорокалетних, и для тридцатилетних. Безразлично, в России или во Франции. Жить (и верить) по чужой указке они категорически не хотят. А выбор сделать не могут. Моральных сил не хватает. Эти силы нужны и настоящему верующему, и настоящему атеисту. Но их нет и неоткуда их взять.

Трагичная вышла книга. Но и забавная в то же время. Разговор глухонемого с окулистом. Я верую – я тоже нет. Вот и поговорили.