Юлия Качалкина Том Вулф. Я – Шарлотта Симмонс: Роман / Пер. с англ. В.Правосудова. – СПб.: Амфора, 2006. 1016 с. (Амфора-классика).
Помню, как в начале лета доставала друзей и знакомых просьбой найти мне современный роман про становление личности – желательно личности молодой, эдакого homo studeticus, при этом лишенного обязательств по отношению к какому-либо известному прототипу (то есть не мемуарно-биографический роман об очередном светском персонаже сего дня) и по-белински типического. Искать, как водится, пришлось самой – в итоге чего и обнаружился новый Том Вулф с его джойсовски неподъемной книгой (более тысячи страниц) «Я – Шарлотта Симмонс».
Этот роман, законченный автором в 2004 году и выпущенный у нас в ненумерованном собрании сочинений Вулфа (вышли уже романы «Костры амбиций» и «Мужчина в полный рост»), практически синхронен описываемому в нем времени: рубеж тысячелетий, может, чуть-чуть преодоленный – хотя бы для того, чтобы один из персонажей мог с выпирающей авторской интонацией произнести: «Шестидесятые┘ – сказал мистер Квот с неопределенным смешком. – Прошло уже почти полвека, и теперь то десятилетие кажется какой-то невероятной аномалией в истории человечества». Эти сорок с небольшим лет оказались как раз тем самым необходимым для появления нового поколения сроком, который «отрезал» целую эпоху от настоящего и превратил ее очевидцев в такой же анахронизм, как и любой ее вещественный атрибут вроде марки автомобиля или стиля мужской стрижки. Вулф, взявшись дать собирательный портрет этого нового поколения, провел наблюдателем около четырех лет в университетских кампусах Гэйнсвилла, Стэнфорда, Хантсвилла, Нью-Йорка, а также в высокогорных местностях Северной Каролины, чтобы журналистским методом погружения войти в игольное ушко сознания восемнадцати-двадцатилетнего молодого человека, понять, что творится в этих лабораториях образования и какие опыты ставятся над разумом и душами новых Адамов.
Вулф, как романист старой школы, любитель подробности и детали, последовательного повествования и мотивировки характеров, выдает нам на смотр по крайней мере четыре самых ярких типа героев, за которых нам и предлагается «болеть» на протяжении всей истории: это – Хойт Торп, юноша из еврейской семьи, сумевшей сколотить, а затем потерять огромное состояние, но воспитавшей единственного отпрыска в духе американской мечты; Эдам Геллин – тоже выходец из еврейской семьи и будущий selfmade man, однако с обостренным национальным чувством (которое Вулф постоянно подчеркивает, вкладывая в уста этого героя далеко не отроческие реплики по поводу «избранности» еврейского народа и его высшего по сравнению с другими народами предназначения – особенно в чужой стране); Джоджо Йоханссен – образец здорового, не отягощенного интеллектуальной жизнью спортсмена-красавца, легенды университетской команды и стопроцентного американца; и, собственно, Шарлотта Симмонс – девушка с гор Аллегани, светоч местной школы, единственная из всего выпуска получившая счастливый билет в Дьюпонт – крупнейший университет Пенсильвании. Тот университет, где всем четверым и предстоит сойтись в схватке любви-ненависти-зависти-дружбы.
Однако Вулф не ограничивается столь приятной сердцу ценителя старой романной школы последовательностью изложения событий: он очень ловко ведет с читателем философский разговор поверх сюжета, заставляя ближе к середине этого тысячестраничного монстра усомниться в том, что герои действуют по собственной воле, а не служат живой, но иллюстрацией для авторских сентенций. Например, той, что за обостренным чувством национального достоинства может скрываться комплекс поздно теряемой девственности, а честолюбие отличницы и высокие моральные принципы в отношениях с противоположным полом – всего лишь свидетельство незнания собственной натуры и средство самой себе не признаться в тщеславии и порочности.
Эти «перевертыши» смыслов способны не на шутку разочаровать и даже способствовать смене симпатий: «болея» вначале за Шарлотту, к концу приходишь единомышленником Джоджо (хотя тут возможны варианты – у каждого свой).
Но главное, это все-таки та мысль-пуговица, на которую застегивается все это огромное романное пальто: «Я – Шарлотта Симмонс» – по сути дела, «Элементарные частицы» Уэльбека, какими их мог бы написать Бальзак. Да он и написал. Только назывались они «Утраченными иллюзиями». А иллюзии тогда действительно были.
