Ольга Новикова Встречают очень вежливо. Предлагают кофе, припудривают нос, чтобы не блестел, и... Сиди, жди. Тут конвейер. В день снимают три-четыре сюжета. (Если назвать вещи своими именами, то получается, что пресловутую «культуру» зрители получают главным образом в виде консервов.) Ведущие меняют пиджаки и кофточки, чтобы психологически обновиться для следующей темы. Успеваешь только поздороваться с теми, кто снимался до тебя.
Выводят, сажают. Пока настраивают свет, справляешься с волнением. Свобода слова вроде бы полная: говори все что хочешь. Лишнее вырежут. И, продумывая свои приколы и гэги, стараешься сказать такое, что под сокращение не попадет. То есть сам себя цензуруешь. Хочешь не хочешь – становишься винтиком отлаженного механизма, пластинкой телевизионной шарманки.
Мелькание в ящике – современный знак статусности. Все равно что в былые времена посещение Кремля или ЦК на Старой площади. Вениамин Каверин со смехом рассказывал нам: однажды он пришел ходатайствовать за Заболоцкого к пресловутому Поликарпову (которого Сталин, согласно апокрифу, наставлял: «Других писателей для вас у меня нет»). И случайно подслушал, как сановник, подходя к своему кабинету, справляется у секретарши: «Ну, что, писульки уже собрались?»
Писульки мы и для видеократии, всего лишь подручный материал.
Но с тотальным скепсисом Сергея Шаргунова («ТВари божьи», EL, №3, 26.01.06) не спешим солидаризоваться. Видеократию можно сравнить с демократией и, в духе часто цитируемого Черчилля, признать: при всех недостатках «ящика» не существует лучшего окна в мир литературной жизни. Читатели (особенно провинциальные), не утомленные посещением столичных тусовок, хотят видеть живых писателей. И без голубого экрана как бы им стал «известен вид» молодых литераторов поколения Шаргунова?
А чего бы хотели мы?
Диалога. Чтобы писатель не отдавал по команде готовый рапорт, а мог думать в процессе напряженного разговора. Чтобы потом вырезали не оригинальную «отсебятину», а только естественные паузы и заминки. Знакомые ведущие признавались нам, что по телестандарту примерно восемьдесят процентов потенциальных участников-писателей не проходят в шоу по причине медленного темпа речи. То есть заведомое преимущество у резвых говорунов, имеющих готовый ответ на любой вопрос. Которые, по сути, не нуждаются в собеседниках. Которым незнаком процесс конфликтного приближения к истине.
Дорогие телевизионщики! Вы не пробовали разогреть приглашенного писателя простым способом – нечаянно коснуться нерва его новых сочинений? Тогда и темп речи ускорится, и разговор оживится. И, конечно, желательно, чтобы вы имели четкое представление о предмете беседы. Прочтите книжку, о которой идет речь. А то Дмитрий Дибров интервьюирует Василия Аксенова по поводу букеровского скандала, даже не заглянув в обсуждаемый роман победителя Дениса Гуцко. Что, такая передача не считается заведомым производственным браком?
И наоборот. С писателем-ведущим у нас не зазорно беседовать, как с функцией, как с обслуживающим персоналом. Нас обоих передернуло, когда Борис Гребенщиков на вопрос об интересных для него современных прозаиках отвечает, глядя прямо в глаза Татьяне Толстой: «Акунин и Пелевин. Пелевин и Акунин». Как будто не знает, что ведущая сама романы пишет. Считается, что о присутствующих не говорят? Вот Татьяна Толстая и сидит всегда нахохлившаяся, сердитая и эмоционально закрытая. Воля ваша, но с писателем так разговаривать нехорошо.
А как хорошо? Чтобы в любой телевизионной роли литератор прежде всего не приспосабливался к формату образцового журналиста или нечувствительного к обиде шоумена. Используйте странности писателей. В творческой дури, в заскоках может таиться ценное зерно. Расширение сознания. Ведь что мы все ищем, что изобретаем? Социальный механизм, гуманный по отношению к слабым, а не только стойким и житейски ловким. И литературный талант – это как раз уникальный баланс силы и слабости. В идеале такова же и общественная гармония.
Если же писателя обязывают оставить в прихожей его полное собрание сочинений, то роль приглашенного литератора в общественно-политическом споре становится слишком заданной и предсказуемой. Ведь заранее известно, что Виктор Ерофеев будет каллиграфически разворачивать либеральную позицию, а Александр Проханов опять предстанет стопроцентным мракобесом. Две лыжни есть, и почти невозможно проложить еще хотя бы одну. Формат не позволит. Так менять его надо поскорее!
Существует, конечно, евроформат передачи о литературе и искусстве. Вроде канала «Arte», заведомо адресованного грамотеям. В России ближе всего к этому, пожалуй, ерофеевский «Апокриф», темы которого вполне подошли бы для славистических научных конференций в любой стране мира. Но в этой ситуации корифеем эфира частенько становится некий усредненный профессор Серебряков, объясняющий то, что умным давно известно, а глупым неинтересно. Не попадает на экран дядя Ваня, который вопреки всем форматам и этикетам закричит: «Если бы я жил нормально, из меня мог бы выйти Достоевский, Шопенгауэр. Я зарапортовался, я с ума схожу!» Вот ведь что рвется из многих писательских душ сегодня. И читательских тоже.
Шальная мысль приходит в голову. Что, если наряду с грамотно-вежливым Андреем Максимовым проблемами художественной словесности занялся бы бесшабашный Андрей Малахов? Пожалуй, только в его отвязанно-попсовой программе есть реальная импровизация и разноголосица. Применить подобную режиссуру к нашей литераторской изнанке – и такой достоевский скандальчик мог бы получиться! Очищающий и проясняющий. Пусть говорят. О том, что писатели друг друга не читают, о том, как бесстыдно раскручиваются издателями и прессой пустышки и однодневки, о том, как дьявольски трудно умной книге прорваться к читателю...
Первый признак наступающей старости – целыми днями торчать у ящика. Второй – обстоятельно ругать качество передач. Потому мы не бранимся, а мечтаем и загадываем. О парадоксальной еженедельной программе. Рассчитанной на один-два года, пока свежесть будет сохраняться. С двумя обаятельными разнополыми ведущими лет тридцати, типа энтэвешных Асет Вацуевой и Алексея Пивоварова. Литературными профессионалами, которые не боятся ротации, так как не бросили свое основное дело. То есть независимыми от телеконъюнктуры.
Прямой эфир. Прямой разговор с литературными фигурантами текущей недели. Скажем, столкнуть в споре членов жюри, лауреатов и авторов, обойденных лаврами. (А премий без скандалов не бывает.) Дать две противоположные точки зрения на только что вышедшую сенсационную книгу. В присутствии автора. Устроить очную ставку романисту и разнесшему его в прессе критику. Обсудить, о чем сейчас опасно писать. О Путине, о сексе, о Чечне...
Чтобы одним после таких передач захотелось читать, а другим – писать.
