Божок, надувающий щеки

Лоренс Даррел. Авиньонский квинтет: Констанс, или Одинокие пути. – М.: Б.С.Г.-Пресс, 2005, 495 с.

Даррелл (издателю бессмысленно объяснять, что правильнее писать с двумя «л») считал своей удачей, что родился в Индии. Даже гордился, что однажды убил детеныша леопарда, заглянувшего ночью в лагерь. Детство писателя разительно отличалось от той жизни, с которой ему позднее пришлось столкнуться в Европе. Жизни, по его словам, довольно-таки... старомодной.

Но прежде ему придется долго пожить на Ближнем Востоке. Не на нынешнем Востоке, превращенном в сплошную курортную зону, а на том, где приходилось сражаться с клопами, мухами и┘ немцами.

Издательство «Б.С.Г.-Пресс», не спеша, одну за другой издает части «Авиньонского квинтета». «Констанс» – третья книга знаменитой «квинтософии дарреализма». Искушенные читатели не очень любят второй цикл Даррелла. Рассуждают о праве профессионала на неудачу. Зато отдельные ценители предпочитают «Квинтет» – «Квартету» (цикл «Александрийский квартет»).

Даррелл вспоминал, как один американский ребенок описал рыболовную сеть: много дырок, связанных между собой веревкой. Примерно такую же сеть и представляют собой последние романы Даррелла. Со стороны гностические вкрапления кажутся излишними, неоправданными, бессвязными, затемняющими и растягивающими и без того малодинамичный сюжет. В действительности, именно рассуждения образуют сеть, а сюжет – дырки в рассуждениях.

Для «Квинтета» Даррелл несколько лет изучал книги по гностицизму. «Мое кредо – абсолютная искренность, пока она не бьет по карману», – говорил молодой Даррелл. «Александрийский квартет» решил материальные проблемы писателя. «Авиньонский квинтет» – это бьющая по карману абсолютная истина. Говорят, кошка покрывает мышь слюной, прежде чем проглотить ее, – смазывает, чтобы она легче прошла в глотку. На «Квинтет» у Даррелла не хватило слюны, только метафизической сукровицы из оккультизма, гностицизма и психоанализа.

Прозу Даррелла часто сравнивают с прозой его друга и спутника в путешествии по Греции Генри Миллера. Разница между ними – как между таинством исповеди и сеансом психоанализа. Даррелл не любит первого лица, но тем контрастнее его стремление к фактичности и документальности, стремление добиться «впечатляющей аккуратности в портрете французского Средиземноморья времен Второй мировой войны».

Герои Даррелла живут, воюют, стареют и умирают, но только с какой-то навязчивостью возвращаются в «Малый Рим». Действия их спонтанны, немотивированны, нелогичны. Констанс у тела мертвой сестры «попросила обычный скальпель, который старик держал наготове, и сделала глубокий надрез на бедре, где проходит артерия, а потом на всякий случай перевязала это место». Зачем? На этот вопрос нет ответа. Просто надрезала артерию на разлагающемся теле сестры, а затем перевязала «рану».

Заигрывание с оккультной темой позволяет Дарреллу выглядеть божком, надувающим ветер на краю карты. Раздуваются щеки, и белоснежная грудь паруса переносит его героев из одной провинциальной дыры в другую. Картография только подчеркивает универсальность гностического психоанализа и любимой Дарреллом поговорки британских моряков: «В каждой дыре по девчонке, и в каждой девчонке по дыре».

Вновь, как дежа вю, возникает сюрреалистический даррелловский Египет, похожий на видение с привкусом галлюцинации. Утопический уголок, где царит абсолютное безразличие ко всему актуальному, сиюминутному, и куда вы ни пойдете, люди сбрасывают с себя одежды, хохоча от радости. «С точки зрения секса фуража хватает, вот только атмосфера здесь влажная, истероидная, и воздух как наждак, пустынные ветры мигом сообщают любому твоему желанию оттенок маниакальности».

Гностическая страсть к прозрению, интуиции здесь-и-сейчас делает захватывающую игру самодостаточной. «Когда разум сам себя не любит, – говорит Даррелл устами своего героя, – не вылизывает, как кот, своего иллюзорного тела, то теряет способность заботиться о себе и восстанавливать себя через самоуважение».