Отечество еще дымится

Надежда Мальцева. Дым отечества: Сборник стихов 1974–1985 гг. – М.: Водолей Publishers, 2006, 120 с.

Надежда Мальцева (р. 1945) принадлежит к поколению поэтически одаренных людей, чье время дебютов пришлось на начало эры серого совкового сукна. Литераторство перестало быть опасной профессией, но фильтры идеологической цензуры сделались плотной толщей, проложившей всю «публикационную вертикаль». Отданное в печать густое «пиво» процеживалось столь многократно, что до печатного станка доходило (если доходило) в виде дистиллированной водицы. Вовсю заработал спровоцированный идеологической системой «внутренний цензор» пишущего человека: коль писать – так чтоб прошло, заведомо не проходит – лучше не писать вообще. Многие предпочитали первый вариант, вариант второй нравился мало кому. Но как нет правил без исключений, жили на свете люди, наотрез отказывавшиеся прогибаться под ехидными требованиями публикаторов, предпочитавшие писать в стол и вести обычную повседневную жизнь без яркой литературной составляющей. Те, кто всерьез рассчитывал на отложенную про запас если не вечность, то определенную длительность.

«Дым отечества» увидел свет через 20 лет после того, как книга была подготовлена в окончательном варианте. Уже во второй половине 1980-х можно было напечатать что угодно, но требовательность автора к себе оказалась сильнее соблазна.

Стихи Надежды Мальцевой вызывающе традиционны по форме и лирической тематике. Эксперимент, отклонение – вроде бы не про них. Но в тщательно проработанной традиционности скрыта новизна, не бросающаяся в глаза. Например: «С уроком отцовским, с крестом материнским,/ свободны от мира, свободны от пут/ – Алеша Романов с Андрюшей Ющинским/ по Сретенке к площади Старой идут» («Колыбельная»). Политический, исторический и религиозный подтексты-контексты этих четырех строчек бездонны – и ничего не стоят перед этими же четырьмя строчками. Эффект лирического сопряжения, мгновенный вынос в переживание того, что подвергалось унылому пережевыванию, – назовите как угодно.

В тридцать лет не пишут завещаний – а вот оно: «┘В твоей земле лежать хочу –/ в земле, с которой рвется нить,/ едва подумаешь о воле,/ где я живу затем, что боле/ мне негде сердце приклонить,/ и отпуская в темноту,/ пусть надо мной склонится Муза,/ и герб Советского Союза/ прибьет булыжником к кресту» («Завещание»).

Тщательно придуманные поэтические «каталоги» Уитмена и Гинсберга по-своему интересны, но они – сущие безделицы на фоне абсурдно-логичных «каталогов» примет советской жизни. За советской действительностью иногда было достаточно просто записывать – душный лиризм витал в воздухе лестничных площадок.

Положа руку на сердце, признаем: за последние полтора десятилетия многие поэтические затворники и лирические диссиденты недавнего прошлого успели сделать себе неплохой коммерческий имидж, и никто из них не смущался, когда простое библиографическое разыскание вдруг обнаруживало пяток-другой книг «гонимого», изданных в дремучие времена. За Мальцевой ничего подобного нет и в приближении. Она печаталась «за бугром», знала об «оргвыводах», получала предложения покинуть родину, получала ну очень соблазнительные предложения «встроиться в систему» и писануть что-нибудь про партию и перестройку. Все мимо – у советской власти были паршивые мефистофели. Зато теперь есть книга стихов отчетливо самобытных и есть возможность ничего не стараться забыть из прошлого. Печатность и проходимость – вообще сомнительные критерии, когда речь идет о поэзии.