Человек Сада как таковой

Cанджар Янышев. Регулярный Сад. Книга стихов. – М.: ЛИА Р. Элинина, 2005, 92 с.

Поэты – в своих стихах – раненые люди. У одного нет рук, у другого ушей, у третьего носа или желудка. Отсутствие одного органа компенсируется другими. Эта компенсация и есть стиль.

Мандельштам, например, был «безногим» поэтом. В его стихах почти никто не ходит. Лирических героев либо возят, либо пространство, как каша из волшебного горшка, само ползет на них. Чтобы добиться от пространства такой пластичности и ползучести, Мандельштам внедряет в него все свое зрение и слух, сгущенные до степени луча. Ужаленное пространство само бежит к поэту.

Есть также авторы «безрукие» (не упоминающие в своих текстах руки, пальцы, ладони, «держать», «поднять»...), «безухие», «безудые». Есть авторы «безносые», в чьих стихах нет запахов, а кровь лирических героев обогащается кислородом иным, не через дыхание, путем. Вопрос, иначе говоря, не в отсутствии какого-то «органа», «восприятия» или «функции», а в том, как это отсутствие литературно восполняется и преодолевается. Это восполнение, собственно, и отличает поэта от графомана, лирический герой которого остается законченным инвалидом, даже выглядя «нормальным», с полным ассортиментом рук, ног и прочего. А если постучать по ним? Протезы.

Санджар Янышев выпустил талантливую книгу «Регулярный Сад».

Он объемлет воздух.
Я вижу в нем
пострижные мхи,
регулярный сад
со своими улочками, огнем...
(«Терменвокс»)

Свою уверенность «человек Сада» (назовем лирического героя книги так) замешивает на этой уверенности очевидца: я вижу. «Вижу» – самый любимый, самый частотный среди прочих глаголов «Сада». «Я вижу берег,/ Рассвет, налипший на губе...» («Сюита для голоса и слуха»); «Видишь, ты, как и все остываешь?/ ...Вижу...» («Ах, зачем же, зачем этим садом...»); «Я сквозь ситечко вижу коренья...» («Смерть солдата»); «Вона: я вижу.../ Рыб, каменеющих на лету┘» («Раз в тыщу лет открываются шлюзы...»).

Странное зрение. Зрение «сквозь ситечко», сквозь «камеру-обскуру»:

Из всех ночных открытий,
«обскура» теребя,
впервые я увидел
такую тебя.
Всплывали башни, краны
из сфер глазного дна...
(«Сюита для голоса и слуха»)

Это – зрение сквозь плотно закрытые глаза. Человек Сада видит мир с помощью обоняния, слуха и еще какого-то органа, секретирующего сновидения.

То, как выглядят предметы, этот человек-неглядимка, конечно, знает – ему когда-то объяснили. В детстве. И он поверил, что молоко – белое, а солнце – красное. Так близорукие дети из милости к взрослым запоминают расплывающуюся скрижаль окулиста: «ШБ МНП ЫМБШ...»

Бродя на ощупь среди предметов Сада, герой Янышева окликает их заученными некогда именами всех цветов, не забывая прибавить к белому, красному или рыжему по-детски уточняющее – цвет: «...как грустна эта женщина, что считает/ на затылке моем белый цвет» («Аби»); «┘весь этот желто-красный цвет/ тебе исторгну на колена» («Во мне шевелится янтарь┘»).

Заклинание «цвет... цвет...» не спасает. Человек Сада мешает цвета: красный у него – «мозг свирелевый», белая – «мышца», синее – «пламя», над которым повисло «бесцветное облако»... Наверное, с таким же успехом красным могло быть пламя (или мышца, или мозг), а белым – облако (или пламя). Стихотворение называется «Три цвета».

Еще убедительнее получается цвет, никем не виденный:

просторы, окрашенные
в цвет
сгущенного молока
и лимфоузлов,
кирпичных сердечек
и чердачной муки,
девчачьих лодыжек...
(«Речь»)

Такое цветовидение требует особого зрения – зрения сумерек. Солнце в стихах Янышева – несветлое, позднее («Нет Африки»), время суток – темное («О поисках минарета...»), освещение – белый мрак («Что, рукотворный снег...»), сумерки: «Помню лишь сумерки, вечные сумерки» («Два письма»).

Многого таким зрением и при таком освещении не разглядишь. Остальное и есть компенсация этого сонливого, сумеречного зрения. Слух, обоняние, осязание. Они у «человека Сада» настолько интенсивны и богаты, что автор почти впадает в солипсизм.

Что до меня – то я глух,
как паук,
всякому внешнему
и нарочному.
Только растущий
в предсердии звук┘
(«Живот»)

Самосравнение с пауком не случайно. Словно следуя словам Арсения Тарковского о фасеточном зрении поэта, Янышев протягивает руку насекомым (через мир млекопитающих, не допущенный – за исключением коров и кабарги – в его Сад). Пауки, комары, пчелы, бабочки – вот равноправные граждане Сада, символы некой нерасчлененности ощущений. Между насекомыми и людьми Сада нет антагонизма, одни легко переходят в других. «Женское лицо – подвижное сообщество насекомых» («Переход»).

Еще ближе автору растения, незрячие и подозреваемые в обладании самой неслыханной радугой восприятий: «а воздух зелен, как река/ и разветвлен, как слух растенья┘» («Вкус укропа»). Поэтому в Саду так много деревьев, причем не подстриженных (что должно бы следовать из «регулярного» названия), а дикорастущих, прорастающих сквозь самого лирического героя: «Это сквозь нас растет дерево отреченья» («Сюита для голоса и слуха»). Порой – как и в случае с насекомыми – до полного с ним отождествления: «┘я дерево с ногами» («Переход»).

Для передачи таких интенсивных и нерасчлененных тактильно-обонятельно-слуховых образов поэт выстраивает немыслимую физиологию своего героя:

Поверх души – рассудок-
соглядатай.
Поверх того – клетчатка
и невроз.
(«Поверх души┘»)

и его разноприродных, но сплавленных ощущений:

Вот на деревьях айва золотая
привкус как слух колыбелит
для глаз,
плюшевым ворсом слюну
повивая.
(«Айва»)

Правда, такое избыточное перечисление восприятий («привкус как слух колыбелит для глаз») кажется несколько искусственным, утяжеляющим клейкую плоть стиха. Саморефлексия превращается в менее интересное самоанатомирование. Пусть даже на уровне нервных окончаний и рецепторов.

«Регулярный Сад» – книга многослойная и многолиственная. Не останутся без дела ни любители литературных ребусов, ни ценители ориентальных мотивов. Всем этим «Сад» Янышева щедро населен, как и положено саду поэта, вошедшего в пору зрелости. Мы заметили только одну из «регулярностей» этого Сада – особенность зрения его творца. Кстати, как бывший рисовальщик, не могу умолчать о мастерском дизайне обложки. С нее – из серых и белесых подтеков – смотрит авторский Глаз...