Игорь Кецельман Владимир Алейников. Пир. - Журнал "Знамя", # 3, 2005
К какому жанру отнести эту книгу? Сам Алейников, до недавнего времени больше известный как поэт, одна из главных фигур легендарного "СМОГа" ("Самого молодого общества гениев"), пишет, что его "Пир" - "синтез нескольких жанров с естественной для меня полифонией, долгим дыханием и свободным ассоциативным построением". Так, может, это эссе? Человек пишет, что бог на душу положит. Запись за записью, картинка за картинкой, и все это вроде бы скрепляется личностью автора. "Пир" - из этого ряда? Нет. В книге присутствует какой-никакой, а сюжет. Сюжет без действия, без конфликта. Кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то ложится спать. Довлатов вдруг срывается, уезжает из Питера в Москву. Из какого-то круга пытается вырваться. Сам Алейников живет один в пустой квартире, весь день дома: без работы, без денег.
Но эти детали в книге на заднем плане. Они лишь фон для портретов друзей, для воспоминаний о богеме семидесятых. Московского андерграунда 72-го года. И немножко ленинградского. Леонид Губанов, Анатолий Зверев, Игорь Холин, Венедикт Ерофеев, Сергей Довлатов, Виктор Кривулин┘ "Помню я множество историй о каждом из тех, с кем вместе когда-то создавали мы "другую литературу", "другое искусство", - замечает Алейников.
Попытка описать творческую среду своего времени не нова. Вспоминаются хрестоматийные "Люди, годы, жизнь" Эренбурга или воспоминания Каверина о "Серапионовых братьях" и, конечно же, Катаев с его "Травой забвения" и "Алмазным венцом". Из произведений последних лет можно упомянуть Сергея Гандлевского с романом "НРЗБ". Между прочим, о том же самом периоде. Компании только разные.
"К сожалению, живы далеко не все из моих товарищей, соратников, современников, - пишет автор "Пира". - Чудом, возможно, я уцелел. И поэтому долг мой - рассказать о том, что знаю, пожалуй, ныне лишь я один". Что характеризовало эту "отзывчивую", как пишет Алейников, среду? Отзывчивость и характеризовала. Почти семейное чувство по отношению к своим друзьям. Об этом красноречиво свидетельствует эпизод с Анатолием Зверевым, спящим у теплой батареи в квартире Алейникова. Даже поспать лучше там, где друзья.
Другая их общая черта - надежда на чудо. Алейников с Довлатовым ранним утром идут по улице, желтые и алые листья под ногами, влажный осенний воздух, и им кажется - что-то очень хорошее их ждет впереди. Вчера все выпили, а на опохмелку ничего не оставили. Ни граммулечки. И вот чудо случается. Художник Зверев с бутылками. Тут же устраивают пиршество - "Пир" - на запах слетается московская богема и все выпивают. "По усам текло┘" Довлатов с Алейниковым опять у разбитого корыта. И тут случается второе чудо: раздается звонок и голос Зверева в трубке: "Володя, посмотри-ка за тахтой┘" А там две бутылки "Столичной". Чудо дивное! Ребята опять в порядке.
Другие истории связаны с той же проблемой: где достать? Этим вопросом озабочен и Веничка Ерофеев, по пьяни заехавший в Ленинград, и Алейников с Довлатовым, уже мающиеся в Ленинграде. Но мир богат на чудеса: то десятку под ногами найдут, то друзья помогут, то еще что-нибудь.
Так вот она какая, богема, скажет кто-то со злорадством, правильно их гнобили, алкашей-паразитов! Нет, отвечает автор, неправильно. "Признаюсь вам - что было, то было, вся богема выпить любила, даже очень, - все пили тогда. Пусть казалось это защитой от невзгод, от советской яви. Я оправдывать это не вправе. Пили все. Защита - в ином: только в творчестве. В тяге к свету. Не мешает вам помнить это".
Зверев, спавший на газетке рядом с батареей, - бомж-бомжом! - вдруг просыпается, услышав обрывок спора, берет кусок пластилина и за несколько мгновений лепит волшебную Птицу Времени. Слепил и опять уснул. На газетке.
Вспоминается Пушкин, его слова об отличии гения от обывателей: гений может быть подл и низок, но он подл и низок не так, как вы, - иначе. Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл именно такой.
Само название - "Пир" - отсылает к Пушкину. "Пир во время чумы". Вопреки всем невзгодам, "у мрачной бездны на краю┘", Алейников и его друзья общаются, читают стихи, пируют. "Выпивали неторопливо. Нам спешить было некуда. Пир продолжался. Текла беседа. За стеной, побеждая беды, жаждал радости хмурый мир". Впрочем, в книге есть и другая трактовка. "Пир прощания? Или встречи. Но чего? И с чем? С судьбой".
Вот ведь парадокс: в прежние годы деятелей "экспериментального искусства" всячески притесняли, не печатали, не давали выставляться. Сейчас их имена на слуху; и печатают и выставляют. Сам факт публикации "Пира" и то, что он вошел в лонг-лист Букера-2005, пройдя жесткий отбор, говорит сам за себя. А Алейников с ностальгией вспоминает ушедшую эпоху. Причина проста - не стало "отзывчивой среды", той, где отклик и понимание. Почему же тогда была, а сейчас ее нет? Автор ничего об этом не говорит. Лишь констатирует: "Отзывчивая среда была у нас в прежние годы. Теперь ее нет┘"
Особняком в "Пире" стоят истории о Ерофееве, Довлатове, отчасти о Звереве. Почти половина книги занята ими. Сюжетно с первой частью (пиршеством в квартире Алейникова) они никак не связаны. Разве что общими героями и общим занятием. Написаны они совсем иным языком: меньше вычурностей, проще, доступнее. Складывается впечатление, что и создавались они гораздо раньше. На мой взгляд, убери их - ничего не изменится. Впрочем, убирать их нельзя. В конце книги Алейников пишет, что проза поэта - это особая статья. Из нее ничего нельзя убирать, не то что слова - единой буквы! Потому что Поэзия.
Дарья Гармоненко