Николай Мельников Ален Роб-Грийе. Повторение. Роман / Пер. Сергея Панкова. - Тверь: Митин журнал, Kolonna publications, 2005, 176 с.
Книги Алена Роб-Грийе мало кто читает ("редкая птица долетит до середины┘"), зато его имя знают все (по части саморекламы он даст сто очков вперед и Пригову, и Вик. Ерофееву). Великий путаник и гениальный провокатор, он вошел в историю литературы как изобретатель и пропагандист литературного брэнда с претенциозным названием "новый роман". Несъедобный литературный продукт, выращенный полвека назад в оранжерее французского поставангарда, nouveau roman сначала привлек внимание публики как казус, затем был разрекламирован набиравшими силу теоретиками-структуралистами и на некоторое время стал модным лакомством для снобов.
Литературная мода успела несколько раз смениться, и детище Роб-Грийе со товарищи, казалось бы, давно стало "достоянием доцентов", пищей, годной разве что для диссертантов и коллекционеров литературных курьезов. Ан нет! За год до своего восьмидесятилетия динозавр французской словесности решил напомнить о своем существовании и разродился очередной нетленкой, которая была моментально признана, заверяет рекламная аннотация на обложке, "одной из величайших книг последних десятилетий", "основополагающим текстом литературы XXI века".
Правда, ежели отнестись к творению Роб-Грийе без благоговейного восторга, с каким у нас принято воспринимать импортные изделия, придется признать: в новейшем романе "нового романиста" не слишком много нового. "Повторение" (2001) - это клон давних роб-гриешных опусов, прежде всего "Ластиков" (1953) и "Проекта революции в Нью-Йорке" (1972). Рецепт известен: обесцвечиваем персонажей до полной неразличимости и растворяем в сюжетно-композиционной каше, где уже перемешаны романное прошлое и настоящее, галлюцинации и "реальные события"; сдабриваем выхолощенными архетипами античной мифологии, присыпаем мелко наструганными мотивами детектива, порноромана или других образчиков массового чтива - и на сковородку. Не забудем и фирменный "шозизм" (дотошные квазигеометрические описания поверхностей предметов, которыми писатель может мучить читателя на протяжении многих страниц), и назойливые реминисценции из Кафки, и пресловутую "нулевую степень письма". Естественно, при этом - полный "отказ от истории, от фабулы, от психологических мотиваций и от наделенности предметов значением", как завещал вождь и учитель товарищ Барт.
Впрочем, при большом желании некое подобие фабулы из "Повторения" можно выцедить: агент французской спецслужбы Анри Робен направляется с секретной, хотя и нелепой миссией в послевоенный Берлин; его задача - наблюдать за убийством, которое запланировано в советском районе города; успешно справившись с "заданием", герой под чужим именем бежит в американский сектор Берлина; там он попадает в странный магазин игрушек, который оказывается подпольным борделем для педофилов.
Дальше - бесконечные наплывы воспоминаний и наркотических видений (главного героя? или того, под чьим именем он скрывается?), вторжения неизвестного доселе рассказчика # 2, в своих кинботовских примечаниях опровергающего отчет рассказчика # 1; беспорядочные блуждания по лабиринтам разрушенного города, серия новых убийств...
Сюжетные линии, переплетаясь и противореча друг другу, опутывают и персонажей, окончательно теряющих свою идентичность, и беднягу читателя. Изъеденное кавернами повествование, дробясь на эпизоды и мизансцены, осыпается в шизофренический бред, бессмысленный и беспощадный. Беспощадный и по отношению к читателю (который чувствует себя, словно лабораторная мышь, посаженная под стеклянный колокол, откуда выкачали воздух), и по отношению к героям, особенно героиням: как и в большинстве "новых романов" Роб-Грийе, в "Повторении" ручьями льется кровь и чуть ли не в каждой главе со знанием дела живописуются садистские истязания юных красавиц - "сцены жестокого изнасилования с помощью утыканных шипами фаллосов, крики боли, исторгнутые из них каленым железом и клещами, их бьющую алым фонтаном кровь, поступательную экстракцию их нежных девичьих прелестей и, наконец, продолжительные конвульсии и судороги, пробегавшие волнами по их истерзанным телам┘".
Не буду лицемерить: мне нисколько не жаль несчастных жертв старческого садизма. Персонажи, населяющие выморочный мирок "Повторения", - это блеклые фантомы, взаимозаменяемые клоны и двойники, которые, погибая в одном эпизоде, с легкостью воскресают в следующем, - все они настолько эфемерны и невыразительны, что не могут (и не должны!) вызывать ни сострадания, ни любви, ни хоть какого-либо интереса.
Не представляет особого интереса и сам роман, похожий больше на типовой недоскреб брежневской эпохи, чем на грандиозную вавилонскую башню: ни тебе сюжетного драйва, ни формальной новизны, ни свежих идей┘ Если он и будет кое-как держаться, то только благодаря громкому имени автора, в который раз предложившего нам сыграть в скучную игру без правил и шансов на выигрыш.
