Ни мира, ни войны - штык в землю

Новый мир

Дмитрий Быков. Автопортрет на фоне. Из этой довольно расплывчатой лирично-пейзажной подборки резко выделяются два сильных текста. "Колыбельная для дневного сна" (стихи из нового романа "Эвакуатор") с манихейским рефреном а-ля Джон Донн: "Сгущаются силы неясной природы". И смешное стихотворение о том, что "Жизнь - это роман с журналисткой", которая, во-первых, коллега по ремеслу (уже приятно), а во-вторых, человек таких же неустойчивых правил, как и сам Дмитрий Быков.

Сергей Шаргунов. Как меня зовут? Рассказ. На самом деле роман в духе соцарта, отрывки из которого печатались в "НГ-EL". Автор - победитель "Дебюта" и сотрудник "Экслибриса". Два предыдущих романа Шаргунова - "Ура!" и "Малыш наказан". Как всегда, море экспрессии, политики и метафор. "Долой коммунистов!", "Долой демократов!", "Долой школу!"┘ Да здравствует┘ кто?

Леонид Лопатников. Московский мальчик на войне. Отрывки из воспоминаний старого московского журналиста. Первые недели войны. Хаос, неразбериха и паника. А после контрнаступления под Москвой - совсем другая картина: обмороженные немцы, брошенные блиндажи с шоколадом и "Фелькишер беобахтер". По Лопатникову, не так страшны в эти дни были немцы, как холод и отсутствие горячей еды: "Если бы не водка, я просто не выжил бы месяц с лишним на снегу под открытым небом в лютые морозы зимы 1941/42 годов".

Валерия Пустовая. Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель. Критический разбор новой военной прозы. Карабахской, афганской, чеченской. На примерах романов и рассказов Захара Прилепина, Дениса Гуцко, Александра Карасева и некоторых других. Вместо вывода недоуменный вопрос: "Как с таким отношением к войне можно ее выиграть?". И уж совсем непонятно, что героям всех этих текстов делать в мирное время. К войне они равнодушны, но к мирной жизни и вовсе не приспособлены. Это двойственное положение между войной и миром - знак глубокого психического нездоровья не только человека с ружьем, но и всего общества. Сразу вспоминается: ни мира, ни войны - штык в землю.

Знамя

Вадим Жук. К мокрой шинели щекою. Отечественная война в трактовке Жука очищается от идеологической болтовни и приобретает поистине гомеровский, античный масштаб. А подробности не важны. "Ну и что? ворчать на рекламу и дискотеки? / Возмущаться, что мало проходят в школе? / Будущему все равно, что блокада, а что ацтеки. / Просто жалко Сеню и Колю". Это главное, что остается от войны - любой! - в сознании нормального человека. Остальное - дело историков.

Евгений Шкловский. Аквариум. Цикл из восьми рассказов. В основном на семейные темы. Отцы и дети, братья и сестры, дочери и сыновья. В их отношениях - сплошная дезинтеграция. Понять друг друга невозможно даже в самых простых вещах. Это не предположение, это факт, на котором основывает Шкловский свои сюжеты.

Леонид Мартынов. 9 мая по старому стилю. Неизвестные стихи и воспоминания, приуроченные не только ко Дню Победы, но и к столетию со дня рождения поэта. Воспоминания относятся к периоду ссылки Мартынова в Вологду в 1932 году.

Александр Храмчихин. Вторая мировая: сослагательное наклонение. Руководитель аналитического отдела Института политического и военного анализа решил заняться альтернативной историей. Он размышляет о том, как развивались бы события, если б, например, французы вели себя решительнее во время "странной войны". Или Гитлер бросил все силы на африканскую операцию. Или СССР принял предложение немцев стать державой оси. Очень много нестыковок в реальной истории, на взгляд Храмчихина. Но главная - та, что Гитлера победил именно Советский Союз. Не добро победило зло, а демон сокрушил демона.

Роман Сенчин. Свечение на болоте. О "новой" критике и "новой" литературе. Сенчин расхваливает "дебютовских" авторов, что естественно. И высказывает оптимизм по поводу литпроцесса. Что странно для тех, кто хоть немного знаком с сенчинской прозой. Оптимизмом там и не пахнет. И еще: метафора, вынесенная в заглавие, за версту отдает снобизмом и высокомерием. Картина такая: кругом лежит болото старой литературы, а на нем огоньками светятся те, кто ездит на семинары в Липки.

Октябрь

Дмитрий Тонконогов. Бабушка Бога. Абсурд, свободные ассоциации в духе Аполлинера, наивность и грустная картина мира, теряющего привычные очертания. Но особенно умиляет обращение к Патриарху Алексию: "Где же ты,/ Патриарх Московский/ И всея Руси?/ Сходи куда надо/ И за меня попроси".

Елена Силина. Все они. Рассказ молодой писательницы из Воронежа несет на себе все признаки так называемой "новой" литературы. Монотонное перечисление персонажей, "пустой" сюжет, композиция по принципу "что вижу - то и пою". Ничего не значащие реплики и масса ничтожеств в роли действующих, а вернее, бездействующих лиц. В общем, все модные аксессуары на месте. Не хватает только жизни в этом рассказе.

Евгений Алехин. Три рассказа. Провинциальная люмпен-проза. Обилие бессмысленного сленга и алкоголя. Чего не сделаешь от скуки в маленьком городе: и день святого электромонтера отпразднуешь, и пойдешь грабить квартиры в масках поросенка и котика.

Ирина Налиухина. Случай с инженером. Рассказы. Интеллигентный и внятный текст с неожиданными концовками. Стилистически безупречные анекдоты Налиухиной отдаленно напоминают рассказы Сарояна и раннего Белля. Особенно хороша история про мышь, обнаружившуюся в инженерской квартире: "Дочь Вероника, студентка и красавица, истерически бросилась бывшему инженеру на грудь, орошая слезами hugo-bosso,вский пиджак и бессвязно выкрикивая какой-то вздор, что-то вроде: "Какой позор┘ развели антисанитарию┘ папочка, я боюсь┘ конец культуры┘ в городской квартире┘ Содом и Гоморра┘" - и т.п.".

Студбукер: последействие. Дарья Ращупкина. Персонаж нашего времени. Мария Елиферова. ┘и кюхельбекерно, и тошно. Кирилл Юхневич. Традиции и новации. Всеволод Лазутин. Оценки и мнения. Студенты РГГУ о длинном списке минувшего Букера. "НРЗБ", "Рахиль", "Все поправимо", "Синдикат" и другие хиты 2004 года. Было из чего выбирать.

Дружба народов

Александр Тимофеевский. Девятое мая 1945 года: хроника. Картину народного праздника, вышедшего из берегов, Тимофеевский завершает штришком, достойным любого из акмеистов: "И пьяные американцы/ швыряли доллары в толпу". Не знаю, так ли было дело в реальности, но эта сцена, напоминающая римские сатурналии, придает тексту античную красоту и размах. Стихотворение написано тридцать пять лет назад.

Елена Ржевская. Домашний очаг. Как оно было. Полудокументальная проза, в которой война проходит фоном, но всеобъемлющим. На этом фоне мелькают знакомые лица: Слуцкий, Брик, Наровчатов┘

Александр Ревич. Лето в Голицыне. Стихи и эссе. Венок сонетов памяти Арсения Тарковского. И эссе "Цена жизни" - о войне, плене, штрафбате и страхе, который почти невозможно преодолеть. Почти.

Анатолий Генатулин. Среди валунов. Военная повесть. По всей видимости, автобиографическая. И тоже о страхе. И перед врагом, и перед своими. Страха в этом тексте столько, что и на читателя невольно накатывают волны ужаса. "Что-то надломилось в моей душе, и в сознание закрадывались нехорошие мысли о том, что в следующем бою меня, наверное, убьют". Такой же страх испытывал, вероятно, и молодой Ростов, и Андрей Болконский. Но у Толстого и боялись красиво. А в сорок первом красиво не получалось.

Владимир Медведев. Энергия победы. О том, как влияла война на политику сорок послевоенных лет. В том числе и на перестройку.

Самсон Медиевский. "Именем немецкого народа". Дело Канценбергера. Канценбергер - немецкий еврей, казненный в 1942 году по подозрению в интимных отношениях с немкой. Дело было пересмотрено после войны.

Звезда

Юлия Кантор. "Я пытаюсь спасти каждого┘". Спецкор "Известий" о Владиславе Шпильмане и Вильме Хозенфельде, прототипах фильма "Пианист" Романа Полански. Один играл Шопена, другой спасал ему жизнь.

Фридрих Ницше. "Святой смех Заратустры". Ханс Георг Гадамер. Драма Заратустры. Рабочие записи к книге "Так говорил Заратустра". Лишнее подтверждение тому, что антигуманизм Ницше, в котором до сих пор его обвиняют, - лишь ненависть к абстрактному гуманизму. "Сострадание человечеству было бы тиранией по отношению к каждому отдельному человеку". Плюс эссе Гадамера (1984) о месте и значении "Заратустры" в философии двадцатого века. Проблематика Ницше, пишет Гадамер, не давала покоя самым разным философам: Хайдеггеру, Сартру, Ясперсу, Делезу и многим другим.

Иосиф Бродский. Кафе "Триест", Сан-Франциско. Валентина Полухина. Беседа с Зофьей Ратайчак-Капусцинской. Валентина Полухина. Беседа с Еленой Чернышевой. "Здесь ничто не меняют годы./ Ни мебели, ни погоды./ И похоже, любой предмет/ матереет, пока вас нет". Так звучит английский Бродский в переводе Льва Долгопольского. Публикация приурочена к 65-летнему юбилею поэта. На эту и другие темы профессор Полухина беседует с польским психологом Ратайчак-Капусцинской и русско-американским балетмейстером Чернышовой.

Лев Лосев. Герасимов в первую очередь. Коротенькое эссе об одном из самых парадоксальных персонажей ленинградской культурной жизни семидесятых годов. Это он выведен в довлатовском "Заповеднике" под именем Митрофанова. Это ему Бродский посвятил стихотворение "Стрельна". "Однажды он выпил лишнего в гостях у поэта Уфлянда и за разговорами забыл, что ночью ему надо было заступать на дежурство, дамбу сторожить. Спохватился на рассвете, выбежал на улицу, сел в трамвай и, подъезжая к Неве, увидел, что река вышла из берегов. "Первая мысль, - рассказывал он, - у меня была, что это моя вина - дамбу не уберег!" В этой типичной герасимовской истории реконституированы элементы петербургского мифа. Тут тебе и дамба как очередное проявление имперского вызова богам, и наводнение, и виноватый во всем Евгений бедный".

Нева

Павел Рафес. Лицемерие каннибалов. Из записок переводчика дивизионной разведки. Фронтовой дневник, полный ненависти и бесценных по своей точности наблюдений. "3 февраля. И наши хороши! Вот сволочи: порубили сани на растопку, у красноармейской жены взяли продуктов. Развелись "снайперы" - из ППШ лупят по сорокам┘ Бабий крик - Ой, караулечко!".

От блокады к победе. В рубрике "От первого лица" - блокадные годы глазами ребенка. Вспоминает Иван Ильин. "На нашей лестнице┘ жил академик Василий Васильевич Струве. Когда начиналась тревога, он поднимался на наш этаж, стучался в нашу квартиру, так как звонок уже не работал из-за отсутствия электричества, и приглашал меня на чердак. Я выносил два венских стула, мы садились на чердаке у слухового окна и смотрели на небо, перечеркиваемое сполохами прожекторов и вспышками разрывов┘ Виднейший ученый-востоковед того времени рассказывал мне на блокадном чердаке сказки о Синдбаде-мореходе и Аладдине и его волшебной лампе".

Михаил Черкасский. Из рассказов летчика Разумова. Военно-воздушные рассказы, слегка стилизованные под Зощенко. "Вообще с именами у меня теперь швах. И с фамилиями отчасти тоже. Это после того, как стукнулся. Там, на фронте. Так все помню - до нити, а имена┘ Сергей? Нет, не Сергей. Юрий? Ага, Юрка! Нет, вроде бы Георгий. Нет. Георгий Иванович? Нет, кажется Степанович. И пошло-поехало, начну перекладывать, совсем запутаюсь".

Вадим Шефнер. Последний суд. Неопубликованный рассказ патриарха ленинградской литературы, относящийся к военному циклу. Главный герой - ершистый деревенский старик, бывший конокрад и сутяга. Сюжет такой: немцы убили сына, а старик напоил их отравленным алкоголем.

Москва

Леонид Бородин. Справа гора Казбек. Небольшая повесть главного редактора журнала "Москва". История военного детства, рассказанная от лица мальчика из предгорий Казбека. Очень теплая и наивная вещь. Ближайшая ассоциация - "Ночевала тучка золотая" Приставкина. Хотя у Бородина получилось, на мой взгляд, намного добрее.

Татьяна Морозова. О национальном достоинстве великороссов. Размышления филолога о величии России, явленном главным образом в литературной классике. Но филология - лишь верхний слой этих гневных заметок. А основной пафос все тот же: пора показать Западу козью морду. Тогда, дескать, национальное достоинство будет восстановлено в полной мере.

Владимир Романовский. Мы дошли до Берлина. Рассказ о поцелуе, переданном через внучку спустя шестьдесят лет. Немудреный, но трогательный сюжет.

Владимир Семенко. Ночной позор. Безобидная киношка по роману Лукьяненко подвигла автора на вереницу апокалиптических рассуждений. Генеалогию "Ночного дозора" он возводит к Булгакову и Бахтину. Лексика у Семенко довольно однообразная: Христос, образованщина, истина, пресловутый плюрализм и так далее.

Станислав Хатунцев. Три письма о современной России. У писем три темы: "псевдолиберализм", "китайская угроза", "сибирский сепаратизм и его последствия". Причины сепаратизма Хатунцев видит в ослаблении "русской" идеи. Это мы уже слышали, и не раз. Новое же в том, что главный враг России сегодня, по Хатунцеву, вовсе не США, а Китай. Впору объявлять бойкот китайским пуховикам и курткам на синтепоне.