Надежда Муравьева Илья Эренбург. Письма. В 2-х т. Т. 1. Дай оглянуться. Письма 1908 - 1930. Т. 2. На цоколе историй┘ Письма 1931 -1967 / Изд. подгот. Б.Я. Фрезинским.- М.: Аграф, 2004. - 640 с.
В святилище богини Дианы Арицийской на озере Неми жрецы боролись за место под солнцем (или, точнее, под луной) следующим образом: новоприбывший приносил с собой меч и нападал на уже имеющегося в роще священнослужителя. Убив его, новый жрец воцарялся в святилище. Иного пути не было, приходилось идти на риск. Чем-то эта замечательная система подбора жрецов напоминает существование деятелей искусств в тоталитарном государстве. Каждый стремился довести до смерти, оболгать и засадить своего соперника, думая сам таким образом "паче снега убелиться". Для того чтобы выжить в такой системе и не замараться, нужно обладать "ловкостию необыкновенною", и некоторые ею, как ни странно, обладали. Таков Илья Эренбург.
Два увесистых тома, уникальное собрание писем Эренбурга с 1918 по 1967 г., снабжены пространным предисловием составителя, Бориса Фрезинского. Надо сказать, что в каком-то смысле вступительное слово подчас гораздо занятней самих писем, напечатанных в строго хронологическом порядке с комментариями. Илья Эренбург, писатель спорный, которого современники характеризовали подчас как "графомански плодовитого коммивояжера", был мастером на все руки в одной из самых не свойственных писателям областей: ведении деловых переговоров, устройстве чужих судеб, выставок и книг. Количество его адресатов зашкаливает: здесь и забытая теперь поэтесса Мария Шкапская, и Волошин, и Брюсов, и польский поэт Юлиан Тувим, и Мейерхольд, и И.В. Сталин, и товарищ Хрущев, и воин Ворошилов, и художник Пабло Пикассо, и композитор Сергей Прокофьев, и еще сотни других.
Предисловие же, как уже было сказано, совсем иного рода. Лишенное излишней деловитости, оно просто и ясно рассказывает о жизни этого человека, который "умел между дождинками пробежать". Уже в 1918 г. он удрал от большевиков, чудом избежав гибели, и очутился за границей. Париж был ему дом родной. Оттуда он устраивал всевозможные свои и не свои дела, там же принял решение "присягнуть" советскому режиму, а проще сказать, нашел гениальный выход из положения: жить на Западе, а книги свои печатать в СССР. После выяснилось, что и книги должны быть соответствующего толка, не какая-нибудь "белоэмигрантская мазня". Но Эренбург и тут не теряется: он пишет "День второй" (Экое ведь название! Такой сплав Библии и соцреализма, что закачаешься!), роман о сибирской стройке. Для этого пришлось подробно изучить материал, объездить соответствующие дальние края вроде Урала.
Эренбург, ставший в 1932 г. парижским корреспондентом "Известий", успешно осваивает нелегкую науку: строит свою жизнь по канонам плутовского романа. Как известно, в плутовском романе морали нет. Герою не до того, он должен спасать свою шкуру, думать о хлебе насущном, словом - вертеться, как белка в колесе. Письма Сталину как раз и говорят о такого рода "плутовском" (я имею в виду литературный жанр, а не оценку) умении. Одно из них, написанное в 1938 г., несомненно, представляет собой шедевр.
Ситуация следующая: приехав из Испании (где он писал репортажи о войне) по приглашению Союза писателей, Эренбург обнаруживает, что вокруг сгущаются даже не тучи, а просто уж черт знает что: друга детства, Бухарина, расстреляли, зарубежный паспорт отобрали и обратно выдавать не собираются. И Эренбург пишет Иосифу Виссарионовичу, и справляется с этой задачей виртуозно. Разумеется, о друге детства он не пишет ни слова. Зато все - о важности своей работы в Испании, о том, как "обидно, больно в такое время сидеть без дела". (Сколько простоты! Какая наивная искренность!) И в заключение: "Я┘ обращаюсь лично к Вам, потому что мы сжились с мыслью, что Вы не только наш руководитель, но и наш друг, который входит во все".
Сталин действительно не поленился "войти во все", и Эренбурга выпустили. Составитель Борис Фрезинский комментирует это так: "Глупо искать здесь логику, это судьба". И ведь верно: какая уж в плутовском романе логика! Тут все строится на темном умении вовремя попасть в тон, проскочить на красный свет, вставить нужное словцо...
Таково последнее письмо Сталину - по поводу процесса над "врачами-убийцами". Все письмо составлено изящнейшим образом, так почтительный и сомневающийся сын обращается к мудрому и справедливому отцу. От Эренбурга требуется подписать коллективное обращение еврейских знаменитостей в газету "Правда", сочиненное лично вождем. Он отказывается, но отказывается умело: в письме к Сталину он объясняет свои колебания тем, что "коллективное выступление┘ людей, которых объединяет только происхождение, может укрепить в людях колеблющихся и не очень сознательных националистические тенденции┘" Эренбург бьет во все колокола: "Опубликование "Письма", подписанного учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду┘"
К слову сказать, колокола эти обладают чудесным свойством: они могут превратиться в нежнейшие бубенцы по первому требованию вождя. Но вновь происходит чудо: дело "врачей-убийц" перестают форсировать. Сталин решил послушаться советов Эренбурга - пока. Скоро он умрет, и процесс (да и все остальные "процессы") развалится сам собой.
Борис Фрезинский комментирует вышеизложенное: "Такое вот либретто, не приведи господи... Беспросветная эпоха все-таки кончилась, и Эренбург ее пережил. Пережил, не превратившись в окаменелость┘"
Что ж, действительно не превратился. Он, как видим, не шел на других с мечом, а напротив, старался, где можно, защитить. В жрецы он не лез: с него было довольно другой роли - роли плута и великого умельца выжидать и действовать. Что ж, и эта роль вполне достойна уважения┘ .
Дарья Гармоненко 
