Тонино Гуэрра, Елинек и грузинская госбезопасность

НОВЫЙ МИР

Елена Ушакова. Родная тень. Очень литературные и кокетливые стихи. Болконский, скрипка, метель, засохший горшок герани┘ В идеально правильных строфах Ушакова со смаком рифмует главные атрибуты русской культурной жизни, интеллигентский словарь прошлого и позапрошлого века. "И, слушая хор насекомых, / Он думает тихо, вполсилы / При помощи звуков знакомых: "О, если б навеки так было!" Где-то мы это слышали.

Ирина Евса. Солевая зима. Евса делает примерно то же самое, что Ушакова, но более раскованно и умело. А главное, с необщей интонацией, с собственным вывертом и надрывом. Таковы, например, интеллигентские частушки под названием "Перечень": "Беглым почерком - альков./ Над ним стеллаж сиротский,/ где Кенжеев и Цветков/ и неполный Бродский./ Чтоб не вымереть как вид/ в месте проживания,/ можно - в Рим или в Мадрид./ Но истекли желания./ Жестяные берега./ Берестяные святцы./ Прямо скажем - до фига,/ чтобы состояться". Слово "Бродский" мой неграмотный компьютер предлагает заменить на "уродский". Богатый материал для рифмовки.

Людмила Улицкая. Два рассказа. Дилогия из двух частей одной фразы: "Они жили долго┘" (первый рассказ), "┘И умерли в один день" (второй). Первый описывает советский вариант старосветских помещиков, отвратительных в своей мелочности и властности. Есть что-то подлое в людях, выстроивших жизнь под себя. Второй рассказ, не менее старосветский, исполнен благоговения перед стариками и стариковской смертью. О жизни вообще ни слова. Как будто она - только способ хорошо умереть.

Антон Райков. Незнайка. Дебютная публикация молодого питерского философа. Несколько путаная, но интересная уже самим своим предметом исследования. Персонаж Носова рассматривается Райковым как абсолютно свободная личность, проклятый поэт и герой-любовник в одном лице. Его безделье и вообще образ жизни - аргумент в пользу анархии более сильный, чем тысячи радикальных брошюр.

ЗНАМЯ

Новелла Матвеева. "И цвета, и меда, и улья┘" Стихи последних лет. Баллады, зарисовки и поэма о Никарагуа. Особенно хороша кода: "И вообще непонятно: куда подевались/ Все, для кого революции затевались".

Владимир Алейников. Пир. Книга "лирических мемуаров" поэта-смогиста из цикла "Отзывчивая среда". На этот раз о Довлатове, который в начале семидесятых пьянствовал в Москве у Алейникова. Не знаю, насколько верны подробности, но ведь и сам Сергей Донатович, не мелочась, выдумывал правду жизни. На протяжении восьмидесяти страниц Алейников и Довлатов культурно выпивают со Зверевым, Ерофеевым, Сапгиром, Холиным, Губановым┘ Что и говорить, неплохая компания.

Илья Кочергин. Сон-остров. Эскапистская история в духе семидесятых. Депрессивные интеллигенты расслабляются на Белом море, припадают к живительным истокам и говорят по душам. Похоже на пьесы Вампилова и старые фильмы с Далем или Янковским.

Алексей Ивантер. Цветки даурские. Свойский тон и обилие псевдонародных словообразований: хнюни-нюни, размалевщик, летошние ягоды и так далее. Из-за этого даже удачные строчки кажутся нарочитыми, пафосными, чрезмерными: "Ветер зазвонистый, ветер сквозной, стылой листвою забитый пособок,/ Да деловой рядовой мордобой после бутылки на брата "Особой". Или другое: "Танцы-шманцы-обниманцы, разносолы огурцы./ Что ж, друзья мои, - поганцы, вы на свете не жильцы?" Звучит хорошо, но о чем это - хоть убей, непонятно.

ОКТЯБРЬ

Максим Амелин. Загрубелый воздух. Если пишешь в державинской традиции, практически невозможно не пророчествовать и не вещать, провозглашая вечные, пусть и актуальные истины. "Жертва единятся и палач/ в противостоянии нетвердом,/ полусмех блуждает, полуплач/ по довольством искаженным мордам, -/ ни тиран не страшен никому,/ ни рекущий поперек ему". Сказано о сегодняшнем дне, но голос - из далекого прошлого.

Дмитрий Стахов. Коты и клоуны. Как бы случай из жизни. Изложенный очень просто, без излишеств. Зато эта история о несложившихся отношениях русского чичероне с немецкой филологиней точна, как диагноз: сильные люди не приспособлены для прочного будущего. Море случайностей швыряет их по жизни, уводит в сторону от фарватера и в конце концов приводит к себе. Только это очень неприятное место. Место, где герой становится заурядностью.

Андрей Битов. О пустом столе. Из цикла устных эссе. Рассуждения о природе творчества, которые предваряют "Анкету пишущего и читающего". Что читают писатели и почему они это делают? Ответ мы должны узнать из откликов на битовскую анкету. Биография писателя, считает Битов, складывается из книг, стоящих на полке у письменного стола.

Наталья Сметанникова. Участь чтения. К писательской анкете примыкает статья президента Московского отделения Международной ассоциации чтения, кишащая иностранной и нашей статистикой. Вот лишь одна важная цифра навскидку: удовлетворительную грамотность, оказывается, имеют лишь 43% наших школьников. Проблема в том, что они очень плохо работают с информацией. "С заданиями, требующими перехода от понимания общего содержания к деталям и наоборот, просто-напросто не справляются".

Алексей Холиков. Подземные течения московской литературы. Самая читающая ветка метро, как выясняется, Сокольническая. Углубившись в учебники, Акунина и Зюскинда едут по ней студенты МГУ и МГИМО. На втором месте - Серпуховская. А на третьем - Замоскворецкая, по которой ездят студенты Литинститута.

Из книги о Савве. Савва Кулиш. Искусство воображения. Донатас Банионис. Единственный был такой Человек┘ Публикация посвящена покойному режиссеру "Мертвого сезона" и "Трагедии в стиле рок". "Искусство воображения" - лекция Кулиша в Ижевском университете. "Единственный┘" - воспоминания о съемках "Мертвого сезона", и не только.

ДРУЖБА НАРОДОВ

Инга Кузнецова. Полеты над-под. От обилия птичьих деталей ("Стаи кричат чернотою пронзительной. / Утром проснешься - в новом снегу двор, будто фильм для медлительных зрителей,/ для замирающих на бегу") наступает временная перегрузка зрения. А потом в глазах проясняется. Наступает темнота и беспамятство: "Голова - черный ящик. И, кажется, не извлечь/ тех, кого я любила". Некоторые полеты кончаются именно так.

Елена Долгопят. Страна забвения. По мотивам дневниковых записей. Наблюдения, случайные мысли, отрывочные сюжеты и мемуары в один абзац┘ Записные книжки? Нет. Скорее коллаж из реальности, утекающей между пальцев. Писательница фиксирует ее в поисках утраченного времени и пространства. Вернее, вчерашнего дня и вчерашней, теплой еще России. От деталей Долгопят поднимается к обобщениям. И тогда становится по-настоящему страшно: "Симметрия человека: один глаз глядит в будущее и ничего не видит, другой глядит в прошлое и ничего не видит". Это и есть настоящее.

Тонино Гуэрра. Пепел. Перевод с ит. Алены Панфиловой. Миниатюры автора сценария к "Амаркорду". Нечто среднее между стихами в прозе и раскадровкой сюрреалистического кино. Сквозная тема - война на уничтожение и ее последствия. Дата написания - 1990 год. Публикация приурочена к 85-летию маэстро.

Татьяна Рыбакова. "Счастливая ты, Таня┘". Главы из книги. Воспоминания вдовы Анатолия Рыбакова, умершего шесть лет назад. "Дело врачей", "Иван Денисович", история публикации "Детей Арбата"┘ Кто бы мог подумать, что дело кончится сериалом?

Давид Маркиш. Ретроград без закидонов. Интервью с израильским прозаиком, сыном знаменитого поэта Переца Маркиша, взятое нашим автором, недавно умершей Татьяной Бек. Сокращенный вариант этого текста публиковался в нашей газете. В разговоре Бек и Маркиша то и дело всплывают имена Олеши, Домбровского, Платонова... Такое ощущение, будто проходишь по зале палеонтологического музея с опытным экскурсоводом.

ЗВЕЗДА

Василий Русаков. Стихи. Тот случай, когда пафос в стихах срабатывает. Благо, Русаков знает, где его снизить, где акцентировать и вообще как с ним управляться. Стихи эти полны литературных реминисценций. И прямых, и завуалированных. Лучшая из них звучит так: "Весь городок - две пригоршни строений,/ Три шахты, цемзавод и магазин,/ И если в самом деле жил Евгений,/ Он только здесь и мог вдыхать бензин┘" Стихи о стихах обычно получаются лишь у людей, свободных от комплекса поэта. У остальных же обычно выходят демагогия и кокетство. Русаков доказывает, что он - человек абсолютно свободный: "Стихи не знают ничего, стихи не любят паузы,/ Они болтливы - ну и что? - я редко их кромсал┘/ Есть город Секешфехервар, там делают "Икарусы"┘/ Я это просто так сюда, для рифмы, написал". Вот такой есть, оказывается, поэт.

Евгений Мякишев. Стихи. Неожиданно спокойная подборка после рваной и футуристически напряженной книги "Коллекционер". Особенно хорошо стихотворение "Футбол" с его гармоничным сюрреализмом в духе "Столбцов" Заболоцкого: "Судья не мстительный, но строгий, / С прозрачной дудкою во рту - / Мелькнет то здесь, то там - стоногий,/ Слегка качаясь на ветру".

Эльфриде Елинек. В стороне. Пер. с нем. Г.Снежинской. Лариса Залесова-Докторова. Эльфриде Елинек - совесть австрийской нации. Анатолий Бузулукский. Нобелевские симптомы. Даже в нобелевской речи перед шведскими академиками Елинек осталась верна своей скандальной репутации. Метафоры ее, если не порнографические, то эротические, это уж точно: "Действительность как раз и заставляет шевелиться волосы на голове, она как раз и задирает юбки, срывает платье и уносит прочь, туда, где нас нет". Елинек сама как ветер. "Нарушителем спокойствия" называет ее Залесова-Докторова. А Бузулукский отмечает важный симптом: "Место психологического романа заняло повествование, представляющее собой беллетризованный психоанализ вперемешку с довольно банальными социологическими умозаключениями".

Самуил Лурье. Архипелаг гуляк. Лурье воскрешает старинный жанр "прогулки по городу". Обзор петербургских достопримечательностей он органично совмещает с собственными воспоминаниями и историей русской литературы.

НЕВА

Дмитрий Каралис. О, наши личные дела! Толковая, довольно подробная и очень концептуальная по своей сути инструкция, как восстановить жизнь советского человека по его документам. Страшно подумать, в каком количестве макулатуры бездарно описано наше существование! Медицинская карта, личное дело, многочисленные анкеты, пенсионное дело┘ Есть бумажка - есть человек.

Екатерина Полянская. Стихи. Всю жизнь нам приходится выбирать между двумя сортами дерьма. Об этом и пишет Полянская: "Я знаю то, что время может быть/ То чуть кровавей, то подлей и гаже,/ Дурней - начальник, а чиновник - глаже,/ Наглее - вор. И - нечего любить". Честно и без экивоков.

Александр Яковлев. Из флигеля. Желчные заметки о крушении традиционного российского литературоцентризма. Повсюду: в школе, в прессе и даже в литературной среде.

Игорь Смирнов-Охтин. О том, как я разоблачил грузинского шпиона. Короткая повесть, полная взрывного абсурда. Чего стоят одни диалоги: "Почему военную тайну выдаете?" - строго спросил я. "Это не тайна", - сказал Сероныч. "В вашей гэбухе и фамилия - тайна" - сказал я. "Фамилия - тайна", - сказал Сероныч. "А кто информаторы?" - спросил я. "Информаторы - тайна", - сказал Сероныч". "Информаторы - тайна" - уверенно подтвердил "народный фронт". "Тогда выпьем за тайну", - сказал я. "Выпьем за тайну!" - сказал "народный фронт". - "Выпьем за тайну", - сказал Сероныч. После этого ему разбили нос". Тема грузинского шпионажа особенно актуальна в свете последних событий.

МОСКВА

Виктор Букреев. Эмиль Рудык. Приватизация в России: кто виноват и что делать? Экономисты приводят свои аргументы в пользу деприватизации, разговоры о которой не прекращаются с момента ареста Михаила Ходорковского. И если с их ответом на вопрос "кто виноват?" ("государство") согласиться еще можно, то их рецепт "что делать" явно выглядит утопически. Понятно, что вернуть все на свои места уже при всем желании не получится. По крайней мере мирным (и законным!) путем.

Владимир Галл. Переговорщики. Воспоминания отставного майора, который в последние дни войны уговорил сдаться гарнизон немецкой крепости Шпандау. Сухо и без сантиментов он излагает события "в режиме реального времени": "Когда глаза привыкают к темноте, мы различаем группу офицеров, выстроившихся подковой. Гришин и я инстинктивно занимаем наиболее удобную позицию для обороны: встаем у стены, плечом к плечу. Конечно, это наивная предосторожность: если фашисты захотят что-нибудь с нами сделать, не поможет никакая, даже самая удобная, позиция". Авантюра тем не менее удалась: в результате переговоров крепость сдалась без боя.

Андрей Ефремов. Эволюция представлений о грехе в детской литературе. Идеал детской книжки Ефремову видится так: запуганное существо истово молится перед сном, беспрекословно слушается взрослых, думает о высоком и лучше умрет, чем согрешит во сне или наяву.

Михаил Леонтьев. Прощание с "либерализмом". Публикация этой статьи в "Москве" не оставляет сомнений насчет идеологической ориентации популярного телеобозревателя. Отталкиваясь от "тюремного" письма Ходорковского, Леонтьев уличает либералов в двуличности, антипатриотизме и преданности Западу, который он рисует воплощением вселенского зла. Под вселенским добром подразумеваются российские власти и действующий президент. Воистину: не по хорошему мил, а по милу хорош.