Есть упоение в бою?

Сергей Тютюнник. Моя Мата Хари. - М.: Экспринт, 2004, 320 с.

Писать о войне или об армии, к войне готовой, с иронией - задача, для прозаика наитруднейшая. И бытийно, ибо и дисциплинарные табу, и постоянная близость смерти на юмористическую ноту не настраивают. И стилистически, ибо музы вообще-то предпочитают отмалчиваться или врать (и уж, конечно, им не до смеха), когда гремят пушки.

Проживающий ныне в Ростове Сергей Тютюнник (1960 г.р.) - полковник, израненный участник всяческих боевых действий, известный военный журналист - пишет блистательную армейскую прозу, трагическую и смеховую. Ее он и собрал в новой книге.

Повесть в новеллах "Афганский сувенир" (автор, что называется, личный участник) выстроена как цепь баек про то, каким образом люди друг друга убивают и спасают, как предают и не дают пропасть, как в промежутках между сражениями крадут книжки из местной библиотеки, как прапорщик влюбляется в посудомойку, как настоящие (и не вполне) мужчины геройствуют, мародерствуют, матерятся ("мат - эсперанто военного времени") и хлещут спирт, как их кормят, ампутируют ноги, вынимают осколки и как, наконец, представляют к наградам. Порой по блату и не без интриг, порой за истинный подвиг (тогда чаще посмертно)┘

В самом слоге афганской прозы Тютюнника, в его словосцеплениях и метафорах, каждая из которых всегда, бешено укрупняясь в приступе магического натурализма, стократ огромнее объекта описания, таится его любовь. Любовь к чему? К миру, предпочитаемому войне, к старикам, к детям и прочим особям, к флоре, фауне и просто воздуху бытия┘ Образец повествовательной энергетики: "Старик широко шагал калошами на босу ногу и резал воздух просторными серыми штанами┘" Или: "Кишлачный люд плакал, отражая слезами розовое пламя┘" - это про то, как душманы мучали мирное население. А потом - как мы, защитники, этот кишлак вообще сожгли┘

В книге есть и новеллы, где трагикомедии происходят в былых политотделах, и в нынешних казармах, и в вечных тыловых хозяйствах, гарнизонных столовых, госпиталях, спортзалах - армия с изнанки. Что касается автора, то "ему и больно, и смешно", как сказал совсем в иной связи Пушкин┘

Тютюнник относится к армейскому быту поздне- и постсоветских времен примерно так же, как солдаты и офицеры, его персонажи, к маршалу-маразматику, приезжающему к ним в часть с почетной ревизией: "Не боевая заслуженная слава его теперь сопровождала, а рой анекдотов"┘ Да-да, в прозе Тютюнника много общего с поэтикой анекдота, что вовсе не исключает социального психологизма и очерковой содержательности. Он чудом умеет, снижая, тему - не ронять.

Звучит в книге и чеченская тема: ритм репортажа, черный юмор (а откуда взяться светлому?), отчаяние, витальное преодоление хаоса и вообще жизнестояние через гиперболы армейско-государственного сюра┘ И во всем этом разлита неблагостная, "соленая", очень умная доброта, столь притягательная в человеке военной косточки┘ Все коллизии в прозе Тютюнника происходят в присутствии (или вблизи) смерти - это может быть и гибель в сражении, и уголовное убийство, и пьяная драка в гостинице, и попытка самоубийства в гарнизоне: так ему очевидней оставшиеся в живых ценности.

"И запах смерти, разлитый в воздухе, как вино в старом погребе, накрывает меня┘" - мыслит он внутри гиперболы. Он - хроникер, склонный преувеличивать стилистически. Запах смерти пьянит, но не накрывает автора - напротив, отворяет новое, острое зрение.

Повесть "Обломок Вавилонской башни" посвящена страшным событиям на Северном Кавказе. Тютюнник создает это полотно почти без улыбки (не до улыбок) и безо всяких публицистических вкраплений. Данная вещь ближе к документальной кинохронике, и на этом, якобы аскетичном, фоне возвышается легенда о Вавилонской башне, олицетворяющая окровавленные руины нашей империи┘

Владикавказ и округа, русские, осетины, ингуши - смена планов, типов и лиц. Баталист Тютюнник пишет творящуюся на глазах историю без ангажированного предубеждения и не создавая, как говорится, чучело врага┘ "Проза Сергея Тютюнника соединяет в себе два бесценных качества - лаконизм солдата и живописность художника", - сказал о нем тонкий стилист Михаил Веллер.

В повести "Кармен и Бенкендорф" за прозрачной ширмочкой угадывается сугубо реальный прототип - знаменитый советский главцензор В.А. Солодин: фальшиво-богемная политноменклатура, характернейший типаж в русле двоякочитаемого: "души прекрасные порывы┘" Интересно наблюдать, как рассказчик в данном случае раздваивается на обывателя, склонного восхищаться артистичным цинизмом начальства, и на остроглазого сатирика, невольно эту коммунистическую знать шаржирующего.

В той же повести одна шалава говорит автопортретно выписанному писаке в погонах: "Ты хоть и офицер, но на дурака не похож┘" И впрямь в прозе Тютюнника дышат свобода и независимость: он и любуется, и гротескует, и с разных боков рассматривает всех своих персонажей - и мирное население, и боевиков, и офицеров, и их жен (особый мир!), и генералов, и даже хозяйственников┘

А лично я открыла для себя замечательного, художественно честного прозаика - и надо же, чудеса в решете, полковник с боевыми орденами и медалями!