Апгрейд Чебурашки

Новый мир

Алексей Варламов. Вальдес. Маленькая повесть. Жесткий экшн конца советских времен. 1982 год. Трое студентов заваливают зачет по диалектическому материализму, остаются без стипендии и с горя уходят в поход, прихватив с собой однокурсницу. Урал, лесотундра. Беглые зэки и вконец одичавшие манси. Парни, не выдержав трудностей, довольно быстро спеклись. Самой стойкой оказалась девочка с карибскими глазами в американских штанах. Мораль: не суйся в лес, не зная основ марксизма.

Вадим Рабинович. Безмолвный путь. Пять стихотворений семидесятилетнего поэта, в прошлом ученика Ильи Сельвинского по Литинституту. Модернистские уроки Сельвинского до сих пор отзываются в поэзии Рабиновича звонким эхом: "Но как волна, вольна душа/ И восхитительна по-детски┘/ Стихия. Солнце. Антраша./ По-айседорски, по-плисецки". "Россия. Лета. Лорелея" на футуристический лад.

Валерий Сендеров. Теология насха. Возможен ли продуктивный диалог христианства и ислама? Как выясняется, невозможен, чтобы ни говорили там официальные патриархи и муфтии. И прежде всего благодаря теории насха. Насх - отмен, запрет в мусульманской терминологии. Первые по времени написания суры Корана призывают к миролюбию, прощению и добру, последние - к войне с неверными. Современные исламские теологи нашли "неожиданный и гениально простой" ход: "Последующий текст, в случае явного противоречия его предыдущему, отменяет предыдущий". Из-за насха и разговоры о "хорошем" исламе превращаются в пустые слова. Общность авраамических религий, по Сендерову, всегда была причиной кровопролитных войн. Единственный выход, который он предлагает, - возврат к первобытным ценностям. Верности, чести, жертвенности и гордости. Как именно к ним вернуться, Сендеров не уточняет.

Алла Латынина. Тайный поединок. О новой книге Соломона Волкова, посвященной противостоянию Сталина и Шостаковича. Их конфликт воспроизводит модель взаимоотношений юродивого и царя из "Бориса Годунова" и одновременно - Пушкина и Николая Первого.

Алексей Верницкий, Георгий Циплаков. Шесть слогов о главном. Верницкий изобрел "танкетку" (стихотворение из двух строк, насчитывающих в сумме шесть слогов, не больше пяти слов, знаки препинания отсутствуют) в начале 2003 года. Не прошло и двух лет, как новый жанр получил массовое признание. Из сети он перекочевал на страницы "толстых" журналов. А оттуда попал на телеканалы. Отец-основатель сравнивает "танкетку" с одностишиями Владимира Вишневского и минимализмом Ивана Ахметьева. Один из лучших образцов жанра принадлежит Олегу Ярошеву: "где нас / там хорошо". Оптимистичное заявление.

"Мысли в пути". На тему 80-летия "Нового мира" высказываются Александр Мелихов, Евгений Рейн, Роман Сенчин и Сергей Шаргунов. А Олеся Николаева посвятила этой дате коротенькую поэму.

Октябрь

Борис Евсеев. Романчик. Некоторые подробности мелкой скрипичной техники. Романчик не в смысле "повесть". Имеется небольшое любовное увлечение. Небольшое, но очень страстное. Эта тема, впрочем, бледнеет перед алкогольным парадом 70-х: "Предстоял выбор напитков┘ "Портвейн-72" ("Пойло для людей средних мыслительных способностей", автор выражения Гурий Лишний). 1 руб. 77 коп. Ром пуэрториканский ("Напиток работников ЧК и красных пожарников", Гурий Лишний). 43 оборота в минуту. Цена - 3 руб. 60 коп. Ром эфиопский ("Жидкость для удаления волос с туловища кобыл Первой конной армии", Митя Цапин). 4 руб. 22 коп. "Ратафия" ("Польская водка для польских жаднюг", дядя Коля-пожарник). 3 руб. 50 коп. "Саперави" ("Вино муз". Общее мнение). 0,8 л. 63 коп. "Солнцедар" ("Здравствуй, здравствуй, негр мордастый! Краски я тебе принес!" Б.Евсеев). 0,7 л. 1 руб. 17 коп. Портвейн "Алабашлы", марочный ("Полный отпад". Общее мнение). 4 руб. 72 коп. Портвейн "Хирса" ("Солнечной Грузии мочеполовые иллюзии", Гурий Лишний). 0,7 л. 1 руб. 72 коп." Жить хочется после этой замечательной прозы! Жить и бороться за наше светлое прошлое!

Владимир Салимон. Чертеж земли. Очень много воздуха и пространства. Много сожалений о прошлом и еще больше о том, чего не случилось. "О месте действия известно/ лишь то, что это парк культуры,/ но никому не интересна/ суть парковой архитектуры./ Никто за редким исключеньем/ в ней ни черта не понимает,/ а только с воодушевленьем/ сирень душистую ломает". Грустная картина. Грустная, но симпатичная.

Павел Басинский. Сирота казанская. Еще одна журнальная подача из готовящейся к изданию книги "Максим Горький. Версия духовной судьбы", серия "Жизнь замечательных людей". "Путь к истинной вере лежит через пустыню неверия", - эта формула "истинной", по пророку Максиму, веры прозвучит через много лет в "Жизни Клима Самгина". Ницшеанство было явно не чуждо Буревестнику революции.

Владимир Забалуев, Алексей Зензинов. Эминем, Эсхил и другие. Несколько неожиданное, но убедительное сравнение. "Слова Эминема, обращенные к матери, - не ритуальная кухонная перебранка. Маршалл Брюс Мазерс III (подлинное имя музыканта) вычеркивает мать из своей жизни. Выбрасывает ее вместе с другими скелетами из своей памяти. РИТУАЛЬНО УБИВАЕТ ЕЕ!" Хор, Бог и Человек - все эти элементы присутствуют и у кровожадных греков, и у американского хулигана.

Валерия Пустовая. Быстрее, короче, легче. Камень в наш огород. Сначала Пустовая поливает грязью газетную журналистику, пишущую о книгах. В частности, меня и моих коллег по "Эклибрису". Обвиняет в поверхностности и отсутствии идеалов. В ненависти к книге и упаднических настроениях. А потом признается в любви к нашему родному изданию. Надо же, какие страсти рвут напополам ее душу! Как трепетно и стойко защищает она идеалы гуманизма и всевластное могущество русской литературы! Какие находит образы! "Я, зверь из заповедника, где всегда - лето веры в литературу, профилактика леса от паразитов, а вострозубых ниспровергателей никак не больше, чем вдумчивых травоядных жрецов". И все это затем, чтобы сделать нам сильно замаскированный комплимент.

Дружба народов

Этот номер журнала целиком посвящен армянской литературе.

Аида Азнавур-Гарваренц. Мой брат, Шарль Азнавур. Роман-воспоминание. Перевод с фр. Григора Джанкиняна и Ирины Карумян. Знаменитого французского шансонье звали Шарль-Вагинак Азнавурян. "Многие спасшиеся от геноцида армяне, - пишет его сестра, - своим пристанищем выбрали Францию". Их судьба не уникальна. Через те же испытания прошли тысячи беженцев 30-40-х. Париж, рестораны, подполье, постоянный страх, преследующий чужака в чужом городе. Из этого страха рождались тогда большие писатели, художники и герои шансона.

Грант Матевосян. Эссе. Перевод Ирины Макарян. Сквозь прозрачный день. Рассказ. Перевод Нелли Хачатрян. Матевосян, скончавшийся в 2002-м, был, пожалуй, самой крупной величиной современной нам армянской литературы. Писатель и философ, обладавший огромным моральным авторитетом. Совесть нации в том смысле в каком Сахаров и Лихачев были совестью для России. Перед нами эссе разных лет - о социальном заказе, об американском земляке Вильяме Сарояне; и рассказ шестидесятых годов, очень трогательный, очень армянский. Публикация приурочена к 70-летию автора.

Вильям Сароян. Рассказы. Перевод с англ. Натальи Гончар. Автор "Весли Джексона" имеет репутацию веселого и жизнерадостного писателя. Малая проза раскрывает его с несколько иной стороны. Нью-Йорк, беспомощные армянские старики, атмосфера бедности, неуюта и одиночества. Неотступные воспоминания о турецких погромах. Тщетные попытки разделаться с прошлым и начать новую жизнь. "Далеко-далеко в Калифорнии я сидел в конторе моего дяди. К черту, говорил я себе. Все теперь кончено. Об Армении можно потихоньку забыть┘ Кончено со страной. Сильные государства переключились на другие проблемы. К черту все это. Я не армянин. Я американец. Но это неверно, а верно, что я - и то, и другое или ни то, ни другое".

Давид Мурадян. Европа на колесах. Фрагменты из книги. Перевод Веры Асланян. Отчет о поездке на "литературном поезде" по городам Европы летом 2002 года. Португалия, Испания, Франция, Бельгия, Польша┘ "Иллюзия Армении смешалась с испанской землей". Мурадян, как в зеркало, смотрится в чужую страну.

Звезда

Вера Павлова. Стихи. Лучшее в этой подборке напоминает миниатюры Катулла. И по смыслу, и по форме, и по настроению. "Набросок брачного контракта": "А книги, если что, поделим так:/ тебе - нечетные, мне - четные страницы/ из тех, что мы друг другу вслух читали,/ и поцелуем прерванное чтенье/ возобновлялось полчаса спустя". Какие эротичные книги у Веры Павловой!

Анатолий Бузулукский. Два рассказа. По-петербургски изысканная проза о пропащих людях, вызывающих скорее зависть, чем жалость. И "Саша Заяц", и "Мои похороны" - абсолютно оригинальная проза, написанная уверенной рукой органично и эмоционально. Не всегда внятный сюжет, но зато какие метафоры! "Три джентльмена одновременно сунули в рот по сигаре и изменились в лице, побледнели, как убийцы после убийства". И через две строки: "Все-таки брюнетки насыщеннее блондинок". А вот из другого рассказа: "В землю меня закопали скрытно и торопливо, словно украденную вещь". Чудо что за язык!

Лев Дановский. Стихи. Питерский поэт, скончавшийся месяц назад. Его стихи из цикла "Ретроспективный заказ" - нечастый пример адекватного перевода киноэмоции в эмоцию поэтическую. Не пересказ, а именно перевод. Тут и "Коммунист", и свинарка с ее пастухом. Но особенно хороши "Девять дней одного года": "Вот благородный Гусев, вот циничный Илья,/ Вот обворожительная между ними Лаврова./ Вот на жестком, выгнутом стуле сидящий я/ В кинотеатре "Аврора".

Владимир Лапенков. Американо-хазарский словарь. Два русских философа - Александр Зиновьев и Александр Панарин в зеркале романа Милорада Павича.

Владимир Марков. Гостиница для путешествующих в прекрасном. Из книги "Очерк истории русского имажинизма". Перевод с английского С.А. Швабрина. Послесловие Е.Б. Белодубровского. Марков - американский филолог, профессор Калифорнийского университета, специалист по русскому футуризму. "Гостиница" - культовый имажинистский журнал начала двадцатых. Анатолий Мариенгоф имел к нему большее отношение, чем Сергей Есенин. Это и понятно. Одни теоретизируют, другие пишут стихи.

Москва

Олеся Артемова. Котофей и Тычка. Сказки для взрослых детей. Артемова - финалистка "Дебюта" по номинации "Детская проза" (2000 год). Действительно, очень хороший и добрый текст. Без того хамоватого и унизительно высокомерного отношения к читателю, которым грешат профессиональные детские авторы. Ближайший аналог - гребенщиковская повесть "Иван и Данило". Тут тебе и философия, и наивность, и радость, и трогательная история.

Алексей Грахов. База длительной вивисекции. "В детстве Феромонов хотел стать инспектором рыбнадзора. А потом стал бабником. Потом он заразился сифилисом, но не умер. Его вылечила медицина. Тогда Феромонов женился". Согласитесь, уже смешно. Перед нами рассказ про бесполезного члена общества, желающего умереть пафосно и красиво. Способы: пойти на фронт, отравиться, стать жертвой бесчеловечных опытов┘ Феромонов принимает смертельную сыворотку, прочитав перед этим поэму "Бородино". Все это, видимо, должно символизировать несчастный русский народ, над которым демократы ставят бесчеловечные опыты. Жаль. Могла бы получиться неплохая литература.

Андрей Рудалев. Литературные тени. Современность на фоне классики. На фоне классики современность кажется бледной тенью. Тут, казалось бы, и не нужно дополнительных аргументов. Но Рудалев их с удовольствием нам приводит. Он клеймит "Новое литературное обозрение", академика Гаспарова и Михаила Эпштейна. Ругает ремейки и утверждает, что настоящему писателю его время не нравится по определению.

Олег Селедцов. Брат. Рассказ о юродивом. Хотя юродивого иногда непросто отличить от очень доброго человека или человека, играющего не по правилам. Селедцов пишет об Алеше Карамазове нашего времени. Рассказывает скорее сказку, чем быль. Но в любом случае уж лучше такой брат, чем герой Сергея Бодрова.

Нева

Самый великий праздник - День Победы. Дневниковые записи из архива Федора Абрамова. Замечательного писателя, патриота и контрразведчика. После ранения он работал в СМЕРШе (1943-1945). Его весьма ортодоксальный взгляд на тогдашние события интересен глубоким анализом политической ситуации и точными психологическими наблюдениями: "Часов в пять ко мне в комнату вошел пьяный вахтер. Радость русского всегда находит выражение в вине. Извинившись за визит, он вышел в коридор и по своей примитивности заорал, быть может, единственную песню, которую он знал: "Шумел камыш". Значит, радость может выражаться в песенной форме любого содержания".

Леон Вайнштейн. Захватывающе интересный Собчак. На заре диких, абсурдных и романтических девяностых случались неожиданные сближения. "Я тихо ответил: "Анатолий Александрович, я ведь не только еврей, но еще и предатель родины, да еще и американский гражданин. Я заплатил, чтобы отказаться от советского гражданства". - "Ну, это поправимо", - успокоил меня Анатолий Александрович". Речь идет о назначении Вайнштейна генеральным директором Фонда спасения города. Ленинград спасти так и не удалось.

Александр Секацкий. Отцеприимство. "Отец и сын" Сокурова, "Возвращение" Звягинцева, "Мой сводный брат Франкенштейн" Тодоровского┘ Все эти фильмы в конечном счете посвящены странным отношениям между отцом и сыном. Тенденция? Комплекс? Метафора российского общества? Об этом и рассуждает Секацкий в кондовых терминах философии двадцатого века: экзистенциальный дефицит, архаические инициации, контактное проживание┘ А между тем проблема формулируется просто - сыновьям не на кого восставать. Фигура Отца окончательно стушевалась. Единственная надежда на матерей.

Эдуард Успенский. Жабжабыч метит в президенты. Новому герою Успенского никак не обойтись без политики. Времена изменились, изменились и персонажи. Сравним Жабжабыча с Куртом Эрленда Лу, который метит в премьер-министры. И с Шариковым из "Собачьего сердца". Вряд ли он заменит собой Чебурашку и станет национальной эмблемой. Впрочем, и Чебурашка присутствует в этой повести: "Он нарисовал маленького глазастого Чебуренка. Доброго, но с небольшой бейсбольной битой в руках". Вот она, реализованная метафора добра с кулаками┘