Григорий Кружков. Гостья. - М.: Время, 2004, 400 с.
У любимого Григорием Кружковым старого английского поэта Джона Донна есть стихотворение с метафорой циркуля: он, влюбленный, говорит ей, влюбленной, - мол, наши жизни спаяны у корешка. И им не разойтись, как ножке с грифелем и ножке без.
Динамика, ритм возвращения к старым сборникам (они все здесь) на новом витке, попятная догадка о себе самом - такова новая и самая полная на данный момент поэтическая книга Кружкова "Гостья".
Первое избранное из оригинального, где переводы безымянных ирландских средневековых лириков сочетаются с символическим У.Б. Йейтсом и Эудженио Монтале. А сочетаясь - все равно меняют авторство в пользу переводчика, преображая том до канона девятнадцатого века по симметрии чередований "своего" и "чужого" слова.
"Гостья" - общекультурный заряд. Входишь - и уже внутри европейской цивилизации от ее мифологического начала. То есть опять же - полнота круга, внутри которого могут уместиться образы Роберта Фроста и Пола Малдуна, да еще и рефлексия по их поводу в виде так называемых отходных стихотворений. Вот - сам Пьер Ронсар с "Сонетами к Елене". А вот и "Ронсар, 1572" - уточнением даты заворожить призрака: "Напрасно! Ты смертен и стар, / А меришься с силой великой. / Не сладишь, не сладишь, Ронсар, / С жужжащих вассалов владыкой".
У "Гостьи" первым именем был "Канатоходец". Потом автор менял его на "Ветвь" и обратно. Название не давало покоя вплоть до самой последней правки перед печатью. Каждое - прогулка за интригой, то в Библию, то в Балаган. Но присмотришься и поймешь, что смысл - един. Канатоходец ("Влюбленный человек - почти канатоходец┘") должен постоянно балансировать на струне и точно знать, что ДОЛЖЕН. Иначе - никак. Иначе нужно ему идти в свинопасы и там исполнять свое предназначение. Гостья, пришедшая в дом, - разделить радость или горесть. Ветвь - уравновесить крону. Одним словом, обретение равновесия - таков, на мой взгляд, обертон "Гостьи".
Опять же равновесие отнюдь не значит - стойка с руками по швам. Оно - в постоянном поиске соответствий. В том, чтобы все причинные связи становились следственными, как в стихотворении "Жизнь открывается снова", улаживающем хитрые биографические связи между Уолтером Роли, Кристофором Марло и Шекспиром (орфография Кружкова).
"Гостья" - средоточие жанров. Стихи, драматические зарисовки, пьесы, лимерики, наконец, фотографии┘ пробалтывающиеся, кстати, что у отца автора была совершенно волшебная профессия барабанщика! И, разумеется, очерки о творчестве - Илья Фаликов, Борис Дубин, молодой поэт Виталий Науменко, взявший однажды интервью┘
Это такая целая жизнь, готовая прикорнуть на вашей полке с разбивкой на "Гость Я!".
Григория Кружкова всегда отличал от других современных ему поэтов его лирический герой. "Из горя или из радости вы пишете?" - спросили как-то Веру Павлову. Она ответила: "Из полноты". Кружков же пишет из радости. Удивительно, но его, тамошнее певчее Я существует не из боли по вселенной, а из танца по ней. Боль преодолена и открывает глаза на все многообразие форм живого: эти коровы, подсматривающие за Онегиным с Татьяной, кроты с немигающим взглядом, ежи. Целый перечень исторических личностей и всевозможных профессий, инструментов. И спрашиваешь себя: а чем же он защищен от мира, этот глашатай поэта? Рискну предположить, что - Адресатом. С большой буквы. Кружков постоянно разворачивает выказывание в сторону кого-то очень яркого и самостоятельного - кого-то или чего-то. Человека или происшествия, отчего и отвлекается на подробности. Взгляд, устремленный внутрь собственной лаборатории, ему чужд. Хотя в подборке 2002-2003 годов все же есть эта внешняя "стерильность" - когда метафизика вырывается на первый план. Я имею в виду прежде всего "Отблески".
┘Сейчас, держа твердый переплет "Гостьи", вспоминаю, как года три назад в университетских аудиториях рвали друг у друга из рук номер "Нового мира", чтобы впервые прочесть "Post Dictum". Сейчас этот стих легко найти - сразу за последней страницей фотовкладки. Номер тот у меня зачитали. А зяблики в зарослях вербы по-прежнему похожи на шпионов┘