Каберне для архангела

НОВЫЙ МИР

Юрий Буйда. Переправа через Иордан. Книга рассказов. Буйда всегда был силен в изображении чудиков и юродивых, нелепых и жестоких духов русской провинции. Это выходило у него не в пример лучше Петрушевской. Может быть, даже на уровне Шукшина. А вот романы Буйды с метафизикой, сверхидеей и запутанными сюжетами лично у меня ничего, кроме скуки не вызывают. Перед нами попытка соединить эпичность с бытописанием, метафизику с лаконизмом. Получилась книга достойных, но несколько тяжеловесных рассказов. Спасает безупречный язык и грубоватый юмор. "Мускус", новелла о разделенной любви слесаря к замужней бабе, лучшая в этой подборке, начинается так: "Уже на первом году жизни Мускус одним пуком разнес вдребезги глиняный горшок, использовавшийся как ночная ваза, поэтому пришлось его скупердяистым родителям разориться на железное фабричное изделие".

Пиндар - Максим Амелин. Победные песни. Амелин продолжает свою просветительскую работу. На этот раз он знакомит нас с загадочным древнегреческим аутсайдером Пиндаром, который оказал влияние на Горация и раннехристианских писателей. Вероятно, таким образом Амелин ищет подходы к обещанному им когда-то переводу Гомера. А Пиндар, кстати, звучит вполне современно: "Собственность есть человек!" - / сей вымолвил, средств и друзей лишившийся". Как говорится, на злобу дня.

Александр Солженицын. Алексей Константинович Толстой - драматическая трилогия и другое. Из "Литературной коллекции". Александр Исаевич когда-то был учителем математики. Потом учил нас, как обустроить Россию. Теперь обучает русской литературе. Интересно сравнить его уроки с набоковскими лекциями. Набоков изощрен и интеллектуален, Солженицын наивен и дидактичен. С пафосом первооткрывателя он пишет вещи сами собой разумеющиеся. Впрочем, его оценки русской классики будут звучать вполне убедительно для учеников 8-9-х классов: "живость и динамизм", "как ярки характеры!", "выдержаны законы драматического действия". Так и хочется перефразировать: как учит нас Солженицын, тела при нагревании расширяются.

Осия Сорока. Как Чехов писал стихи. Переводчик Фолкнера, Фицджеральда, Шекспира доказывает что проза Чехова строилась по законам поэзии. То же можно сказать и о чеховском последователе Сергее Довлатове.

ЗНАМЯ

Инна Лиснянская. Где крестиком миндальный воздух вышит┘ Стихи из цикла "Иерусалимская тетрадь", датированные февралем-мартом этого года. Необычно (для Лиснянской) легкие и позитивные. "Террор, безработица, взвинчены цены┘ / Но воздух прозрачен и чист. / Целуются пары, растут цикламены. / Разводит руками турист". Как писал Хармс, значит, жизнь победила смерть неизвестным мне способом.

Геннадий Красухин. Стежки-дорожки. Документальная повесть о журналистике советских времен, к которой автор имел непосредственное отношение. Зубры советского журнализма, кроме мемуаристов, сегодня никому не нужны и не ведомы. Как тут не вспомнить довлатовское "атмосфера редакции с ее лихорадочным бесплодием". Аппаратные игры, жалкие шедевры, юродивые и гении комнатного масштаба┘ Грустно еще и оттого, что весь этот дурацкий балаган спровоцирован не только и не столько советской властью. Причина его - в особенностях журналистской профессии и человеческой природы как таковой.

Лидия Чуковская. Герой "Поэмы без героя". Не статья, а черновые наброски к ней, по счастью сохранившиеся в архиве Чуковской. "Поэма без героя", как и некоторые поздненабоковские опусы, не существует без комментариев. Так было всегда: эзотерический текст - находка для филологов и литературоведов. А в данном случае хороший комментарий (не сочтите за богохульство!) интереснее, чем поэма.

Сергей Боровиков. В русском жанре-25. По Боровикову, русский жанр - жанр записных книжек, заметок читателя и филологических анекдотов. Авторские претензии сведены к необходимому минимуму, зато какие лакомые цитаты: "Слушая их отборную ругань, можно подумать, что не только у моего возницы, у лошадей и у них самих, но и у воды, у парома и у весел есть матери". Чехов. Из Сибири".

Антон Желнов. Возвращение. Подробный разбор "Августа", последнего стихотворения Бродского. Любопытно (Желнов об этом почему-то не пишет), что "летние" стихи Бродский написал зимой, в январе 96-го.

ОКТЯБРЬ

Станислав Минаков. В зарослях Леты┘ Очень пышные и многозначительные стихи. Сплошные греки, пииты и аполлоны. Сквозь это культурологическое изобилие с трудом прорываются внятные и трезвые строфы: "по земле ходили и по воде / на закат глядели на океан / а теперь ответь-ка: мы где? нигде? / каберне архангелы льют в стакан".

Дарья Варденбург. Шурка и Паштет. Рассказы. Короткие зарисовки, наполовину состоящие из загадочных диалогов. Без особого сюжета, автокомментариев и рассуждений. Что цепляет в них, непонятно, но цепляет, а это главное. Видимо, работает какой-то тайный сюрреалистический механизм.

Ольга Сульчинская. Стоит американская погода┘ Едва заметная "бродская" интонация и набор великолепных метафор. Особенно хороши "Запретные темы": "Только, ради Бога, давай не о жизни и смерти... / Мне сто лет назад опостылела эта тема. / Адвокат Перри Мейсон и телефонистка Герти / Мне в сто раз интересней, чем любая твоя поэма. / О любви не надо, пожалуйста. То ли дело / Чуингамом под стол приклеенные алмазы... / Адвокат Перри Мейсон и его секретарша Делла! / Или - сухой закон, джаз, Чикаго, лабазы... / И у всех этих женщин такие большие бюсты! / А какая душа!.. Но об этом не будем тоже. / Иначе можно свернуть невзначай с искусства / На такую дорогу, где выйдет себе дороже".

Вячеслав Пьецух. Забытые слова. Мини-словарик забытых терминов и понятий, на которых держалась "великая, страшная, прекрасная, поучительная страна". С Пьецухом приятно иметь дело. Он тактичен, точен и уважает читателя. Как бы невзначай проскальзывает у него чисто хайдеггеровская идея: бытие определяется языком. "Может быть, положение России не было бы настолько гнетущим, если бы у нас говорили вместо "братвы" - "шайка", вместо "киллера" - "мокрушник".

ДРУЖБА НАРОДОВ

Сергей Шабуцкий. Переносимо. Онкологическая поэма, судя по всему, основанная на реальном жизненном опыте. Этот экстремальный опыт зачастую (почти всегда!) не дает тексту стать литературным событием, тянет в исповедальность. Перед нами редкое исключение. Ни одной фальшивой строки. Сдержанная, выверенная интонация, каким-то образом позволяющая переползти пространство большой формы. И еще - частушки, от которых мороз по коже: "Подарил мне Дед Мороз / Лимфогранулематоз. / С детства грезила филфаком, / А теперь все планы - раком. / Как не злиться на судьбу - / Буду лысая в гробу".

Вера Чайковская. Анекдоты из пушкинских времен. Анекдот в старорежимном значении слова - происшествие, случай. Так что юмора не ищите. Но читать стоит хотя бы из-за тщательно стилизованного под русскую классику языка: "┘в черном княгиня значительна, а в розовом хороша. Муж ее успешно продвигался по служебной лестнице, и чудачества жены, достаточно, впрочем, невинные, этому не препятствовали".

Владимир Лакшин. После журнала. Дневник 1970 года. "Пьянство - это возмещение идеала, последняя лазейка для проявления человеческого "Я", лишенного мелкой расчетливости и суетных забот дня. Вот почему с ним ничего нельзя сделать - ни запретить его, ни ограничить. Если уже нет бога и нет большой идеи, в которую можно верить и ради которой можно жертвовать всем, а быт тяжел и однообразен┘ и у человека нет ощущения, что он хозяин в своем цехе, в своей стране и в своей семье - он неизбежно придет к пьянству как к последнему прибежищу погибающей своей души". Ничего не изменилось с 70-го года!

Илья Фаликов. Рейнланд. Не столько о стихах, сколько о живой легенде - Евгении Рейне. "Зашел Рейн. Много рассказывает, при это говоря: тебе, наверно, надоели мои рассказы. А как они могут надоесть? Например: подошел к нему бледный Шкляревский в ЦДЛ и говорит:

- Мне дали Нобелевскую премию. Но - тайную".

ЗВЕЗДА

Борис Хазанов. Ксения. Повесть. Странный писатель Хазанов. И сам сидел, и пишет о сидевших, о немецких военнопленных. А тексты выходят из-под его пера бесстрастные, отстраненные. Как будто речь идет о благополучных временах в благополучной стране. "Ах, мне поистине повезло, после зимней кампании 41-го года я почти уже не участвовал в боях. Старые связи, мое происхождение, громкое имя и титул способствовали моему новому назначению. Странно подумать, что я считался дельным штабным офицером..."

Александр Клюге. Из книги "Черт оставляет лазейку". Известный немецкий кинорежиссер о советской и российской истории. Впечатляющее сравнение наших реалий с Римом времен упадка.

Йозеф Рот. Ленинград. В 1926 году австрийский писатель, корреспондент "Frankfurter Zeitung" посетил Советский Союз. В частности Ленинград. В его элегических заметках, наполненных описаниями дворцов и зимы, присутствие советской власти практически не ощущается. Единственная острая тема - переименование города. Все логично, считает Рот. Петербург - имперская мощь. Петроград - засилье мещанства. Ленинград - революция с привкусом Апокалипсиса.

Елена Чижова. "Степной волк" российских степей. Герои и мотивы Гессе в отечественном контексте. Ницше, Шпенглер и, разумеется, Достоевский. Европейский волк бегает по русской степи.

НЕВА

Владимир Рекшан. Ужас и страх. Рок-звезда семидесятых, автор нашумевшей повести "Кайф" изобрел свой собственный жанр: реальные люди в полуфантастических обстоятельствах. Персонажи кочуют у Рекшана из книги в книгу: парижская жена (в другом варианте жена живого классика), Джордж Гуницкий (сооснователь "Аквариума" и драматург абсурда), барабанщик Николай Корзинин и музыканты легендарной группы "Санкт-Петербург". Они пьют, воюют, видят сны и ведут белогорячечные беседы. Доминирующее настроение не страх и ужас, а скорее тревога, похмельная напряженность. Под конец же Рекшан смачно пародирует знаменитую концовку "Прощай, оружие!": "Я опустил руки, расстегнул на джинсах ширинку и пошел навстречу".

Илья Фоняков. Стихи. Демонстративное и бесстыдное шестидесятничество. Упреки бездарным "юнцам", прославление интернационализма и сетование на упадок литературы: "Где слава, гонорары, тиражи?" Есть, впрочем, ощущение, что Фоняков занимается аутотренингом, успокаивает не читателя, а себя, вопрошая: "Чего стыдиться мне? О чем жалеть?"

Григорий Померанц. Два начала века. Поначалу Померанц вполне вменяемо рассуждает о Блоке, Пастернаке и феномене рубежа веков. Но как только речь заходит о настоящем и будущем, он впадает в пафос, в запредельную мистику. Сплошные восклицательные знаки и прописные буквы. А ведь казалось бы, должно быть наоборот: прошлое вызывает благоговение, настоящее - скептицизм, будущее - страх и растерянность.

Неве - 50. Невские чаепития. К юбилею журнала главный редактор Борис Никольский (двадцать лет на посту!) рассказывает байку о своем северно-корейском вояже в "Мерседесе", специально приобретенном по указанию Ким Ир Сена.

МОСКВА

Владимир Орел. В ожидании кризиса. Почти фантастический рассказ. Нечто среднее между фельетоном и антиутопией. Такой себе обычный Пантелеймон Поликарпович с Профсоюзной перемещается на машине времени в неглубокое прошлое: из 1999 года в 1998-й. Страна живет по докризисным ценам, надвигается катастрофа, и Пантелеймон - вот уж фантастика так фантастика! - выигрывает у наперсточника десять тысяч. "События, развернувшиеся после 17 августа, уже не представляли для Памона особого интереса. Все повторялось в точности, а он был бессилен что-либо изменить".

Алексей Позин. Легкая контузия. Рассказ из жизни застойной отраслевой газеты. Жизнь эта, насколько можно судить, не сильно отличается от сегодняшнего редакционного быта. Приспособленчество, поденщина, властные чиновники, бесправные творческие работники. Реальность жизнь не в силах просочиться сквозь стену газетной лжи, штампов и равнодушия.

Ирина Стрелкова. Русский подросток - что дальше? О том, что сравнение нынешней беспризорщины с беспризорщиной 20-х и 40-х некорректно и неправомерно. Тогда были объективные причины (война, революция). Сегодня причин этих нет, а цифры похлеще тогдашних - 700 тысяч беспризорных. По данным оппозиции, 4-5 миллионов. И еще такое чисто литературное наблюдение делает Ирина Стрелкова: те подростки не помнили зла, а эти добра не помнят. С этим можно поспорить: добро и зло - понятия относительные. Для подростков любых времен.

Михаил Делягин. Банковский кризис: репетиция катастрофы. Известный экономист, партийный функционер "Родины", винит в недавнем кризисе Центробанк и его руководство. Делягин пугает: мол, то, что было, еще цветочки. Того и гляди, доиграются либералы - обвалится рынок недвижимости. Тогда и будет настоящая катастрофа.